откладывать.[112] «Торопит миг…» — тем торопит, что — пятистопная среди александрийских.[113] Предоставив хлопотам ее холодных пальчиков свое бремя, свое сиротство, он почувствовал, что это опасно, сейчас все потеряет, и молча перешел к другому. Там у нее был небольшой желтоватый синяк, и сызнова подступило… Призма, призма, умножь! Не зная, как быть, ладонью низко пригнул ее маленькую голову со щелочками в мочках невинных ушей и серьезными, с рассеянными [sic!] глазами, вручил то, что было сейчас жизнью, искусным[114] устам, раскрывавшимся с задержкой, но опять забродило и пришлось прервать.

«Я обожаю тебя», — произнес он вслух, безнадежно.

Медленно поцеловал ее в нагретые губы.

«Mais toi aussi mon ami?, je te trouve très gentil»,[115] — снисходительно-дружески[116] (и, вероятно, думает, который час или перестал ли дождь, — и в этом-то ее безнадежном отсутствии весь смысл моего блаженства). Медлить у двери и чувствовать, что оно там. Мое невероятное совершенство — стучаться и наконец войти — и, конечно, — магический обман, — мгновенно оказываешься опять снаружи. Все равно. Переступлю.

«J’aime l’épée[117] qui brille, le poisson qui frétille et le petit ventre de ma gentille»[118] (Откуда? Сережа Боткин[119] любил повторять).

«В среду, там же».

«Oui, si tu veux, ça me va…»[120]

«Но ты наверное придешь?»

Она ответила, что никогда не подкладывает никаких кроликов, а на другой день, страшно рано, Зина из своей лазури[121] позвонила по телефону, что завтра едет такой-то в Ниццу на автомобиле, и чтобы он приехал вместе, и он приехал вместе, и два слова нрзб между Rieux и Boujou[122] думал, что вот она пришла, и ждет — и не заразился ли[123].

[6][124]

Встречи с (воображаемым) Фальтером. Почти дознался. Затем:

Вышел вместе с Зиной, расстался с ней на углу (шла к родителям), зашел купить папиросы (русские шоферы играют, стоя у прилавка, в поставляемые кабаком кости), вернулся домой, увидел спину жилицы, уходящей по улице, у телефона нашел записку: только что звонили из полиции (на такой-то улице), просят немедленно явиться[125], вспомнил драку на улице (с пьяным литератором) на прошлой неделе и немедленно пошел. Там на кожаном диване, завернутая в простыню (откуда у них простыня?) лежала мертвая Зина. За эти десять минут она успела сойти[126] с автобуса прямо под автомобиль. Тут же малознакомая дама, случайно бывшая на том автобусе. Теперь в вульгарной роли утешительницы. Отделался от нее на углу. Ходил, сидел в скверах.[127] Пошел к одним, там ничего не знали. Посидел. Пошел к Ө[128], посидел; когда оказалось, что уже знают, ушел. Пошел домой к сестре, не застал, встретил ее потом внизу. Пошел с ней домой за вещами (главным образом хотел избежать тестя и тещу). Поехал к ней, у нее ночевал в одной постели. (Чепуха с деньгами.) Рано утром уехал на юг. Ее нет, ничего не хочу знать, никаких похорон, некого хоронить, ее нет.

В St.[129] (придумать. Смесь Fréjus и Cannes. Или просто Mentone[130]?). Бродил и томился. Как-то (дней через пять) встретил Музу Благовещенскую (или Благово?[131]). Зимой что-то быстрое и соблазнительное — но ничего особенного — минутное обаяние — ни в чем не откажет — было ясно. Тут сидела в пляжном полу-платье с другими в кафе. Сразу оставила их — и к нему. Долго не говорила, что знает (из газеты), а он гадал, знает ли? Сонно, мерзко.

«У меня в пансионе есть свободная комната».

Потом лежали на солнце. Отвращение и нежность. Ледяная весна, мимозы. Потом стало вдруг тепло (сколько — неделю — длилась эта связь — и стыдно, и все равно вся жизнь к чорту), случайно в роще увидел C.allophrys avis[132], о которой так в детстве мечтал. Страстный наплыв.[133] Все лето, совершенно один (муза занималась сыском[134]), провел в Moulinet[135]. 1939. Осенью «грянула война», он вернулся в Париж. Конец всему, «трагедия русского писателя». А погодя…

Последние страницы: к нему зашел Кащеев[136] (тот, с которым все не мог поговорить в «Даре» — два воображенных разговора, теперь третий — реальный). Между тем, завыли сирены, мифологические звуки. Говорили, и мало обратили внимания.

Г.одунов-Чердынцев: «Меня всегда мучил оборванный хвост[137] „Русалки“, это повисшее в воздухе опереточное восклицание: „Откуда ты, прекрасное дитя?“ [„А-а! Что я вижу…“ — как ласково и похабно тянул X[138], вполпьяна, завидя хорошенькую.][139] Я продолжил и закончил, чтобы отделаться от этого раздражения».

К.ащеев: «Брюсов и Ходасевич тоже. Куприн обозвал В.ладислава Ф.елициановича нахальным мальчишкой — за двойное отрицание».[140]

Г.одунов-Чердынцев читает свой конец.

К.ащеев: «Мне только не нравится насчет рыб. Оперетка у вас перешла в аквариум. Это наблюдательность двадцатого века».[141]

Отпускные сирены завыли ровно.

К.ащеев потянулся: «Пора домой».

Г.одунов-Чердынцев, держа для него пальто[142]: «Как вы думаете, донесем, а?»[143]

К.ащеев, напряженным русским подбородком прижимая шарф, исподлобья усмехнулся:

«Что ж. Все под немцем ходим».

(Он не совсем до конца понял то, что я хотел сказать.)

Всё.

Примечания

1

Рукопись на обложке тетради озаглавлена автором. Более поздняя карандашная приписка: «и Русалка».

2

Этот персонаж (Михаил Михайлович) назван по имени русского писателя Михаила Дмитриевича Кострицкого (1887—после окт. 1941), путешественника, автора исторических и приключенческих книг. Известно, что в 1939 году Кострицкий жил в Фергане, в 1941 году был осужден Военным трибуналом войск НКВД (Русские писатели 1800—1917. Биографический словарь. Под ред. П. А. Николаева. Т. 3. М., 1994. С. 106). Совпадение имени и фамилии едва ли может быть случайным, поскольку избранный Кострицким псевдоним, М. Д. Ордынцев-Кострицкий, под которым он приобрел известность до революции, сближается с фамилией Федора Годунова-Чердынцева.

3

Вычеркнуто: «отряхнул папиросу».

4

Было: «годах».

5

Далее следовало: «Очень приятно будет, если переселится в Париж».

6

Вычеркнуты другие варианты: «с вашей матушкой, ее-то я вовсе не знаю или, может быть, мельком видел в детстве»; «Вот с вашей матушкой… позвольте, нет, кажется, ни разу не довелось встретиться, если мне память не изменяет, что к сожаленью […]».

7

Вычеркнуто: «Вы давно безработный?»; «Так вы безработный ?».

8

Вычеркнуто продолжение: «но таких встречаешь, должно быть, в часы мужского приема в желтом кресле? […]». Далее Федор назовет его «сифилитическим прохвостом».

9

Вычеркнуто продолжение: «в серых симметричных пятнах — брился таким он, видимо […]».

10

Наплевательство, равнодушие (от фp. je m’en-fichisme). Ср. у А. Белого: «…он любил шансонетку, вино и хорошеньких дам и плевал на все прочее; в „жеманфишизм“ вложил пузо, как в кресло…» («Между двух революций», 1934).

11

Застежка-молния (от анг. zip). Зачеркнуто: «с молнией».

12

Вычеркнуто продолжение: «ничем, кроме быть может широкой переносицы да формой глаз он не был похож на Щеголева?».

13

Ранние, зачеркнутые варианты этого места: «Слушайте, хотите чаю? — Спасибо, не откажусь. Если только вас не затруднит… что ж, пожалуй, чашечку выпью, хотя, честно говоря, я предпочел бы просто стакан воды или вина или чего-нибудь такого. — Погодите, у меня там чайник кипит».

14

Было: «я еврейка».

15

Было: «масонские».

16

Вычеркнуто каламбурно-фамильярное: «кузиночка».

17

Ошибка Кострицкого: имя ее отца, как известно из третьей главы «Дара», Оскар Григорьевич Мерц (умер в Берлине от грудной жабы, когда Зине было пятнадцать лет, за четыре года до ее знакомства с Федором Годуновым-Чердынцевым). Это отчество в романе носит другой персонаж, Любовь Марковна, одинокая пожилая дама в пенсне, частая посетительница литературных салонов.

18

Вычеркнуто: «А когда так мутит, это значит рак? Уже два раза меня резали».

19

Было: «эти две комнаты».

20

Зачеркнуто: «Годунов-Чердынцев» и «муж», над которым написано «князь». Грейсон полагает, что слово «князь» вычеркнуто, однако так может показаться оттого, что оно написано поверх другого слова («ответил»?).

21

Было: «довольно долго».

22

Вычеркнуто: «Годунов-Чердынцев», «Князь».

23

Долинин выбрал предыдущий, исправленный Набоковым вариант: «в молодости» (Александр Долинин. Истинная жизнь писателя Сирина. СПб., 2004. С. 282).

24

Было: «демонского дара».

25

В. В. Виноградов отмечает, что уже «в 30-е годы XIX в. слово крамола воспринимается как архаизм. Но в начале XIX в. крамола, крамольный, крамольник еще довольно широко употреблялись в стилях стихотворного языка и в исторической беллетристике» (История слов. М., 1999. С. 253). Говоря о «крамольно-боярском» облике Федора (уже названного князем), Набоков, конечно, подразумевает историко-литературные коннотации его фамилии и проводит линию от своего героя к Пушкину, вложившему в уста Царя в «Борисе Годунове» (сын Годунова — царевич Феодор) такие слова: «Противен мне род Пушкиных мятежный…» Грубый забытый смысл определения раскрывается в пушкинских выражениях «упрямства дух» и «крови спесь» («Моя родословная»), сказанных им в адрес предков, которым пришлось «смирить крамолу и коварство». Далее, в сценах с Ивонн, это определение Федора получает развитие и отчасти объяснение в его самохарактеристике как «изгнанника и заговорщика» в «популярной» или «вторичной» реальности.

26

Зачеркнуто: «августовский», «сентябрьский».

27

Возможно, параллель к концовке «Дара»: «завтрашние облака».

28

Вероятно, имеется в виду основанная А. Н. Барановым «Свободная трибуна в эмиграции» — популярные в Париже в 1935—1939 годах собрания под лозунгом «за веру, царя и отечество», на которых обсуждались политические и общественные темы (например: «Еврейский вопрос (Евреи в дореволюционной России; в период революции; в СССР и в эмиграции)», 13 февраля 1938 года; «Беженские вожди», 3 марта 1939 года и т. п.). Газета «Возрождение» печатала анонсы и отчеты этих собраний.

29

Нельзя сказать с уверенностью, что следующая после слова «Независимых» реплика не вычеркнута. Далее вычеркнуто продолжение: «Мысли у него тоже довольно громкие, — просто сердито [sic!] сказала Зина. — По крайней мере, для моего слуха. Сейчас он нес страшную дичь. Михал Михалыч считает, сказала Зина, что в Германии […]. О том, что у Гитлера рай, идеальный режим».

30

Было: «фашизме».

31

Было: «простокваша».

32

Было: «Я принесу. Может быть, и вы […]».

33

Отсылка к третьей главе «Дара»: «Ее бледные волосы, светло и незаметно переходившие в солнечный воздух вокруг головы, голубая жилка на виске, другая, — на длинной и нежной шее, тонкая кисть, острый локоть, узость боков, слабость плеч и своеобразный наклон стройного стана…» (Владимир Набоков. Дар. Анн Арбор, 1975. С. 200. Далее цитаты из романа приводятся по этому изданию).

34

Вычеркнуты варианты продолжения: «и лицо его выражало мальчишеская [sic] было ужасно» (вероятно, изначально было: «его мальчишеское лицо выражало», затем: «его лицо было ужасно»).

35

Написано над невычеркнутым словом «кинематографистов». В письме к жене из Парижа (почтовый штамп 13 февраля 1936 года) Набоков сообщал: «Пишу четыре, нет, даже пять сценариев для Шифр.ина — причем мы с Дастакианом на днях пойдем регистрировать их — против кражи» (цит. по: А. Бабиков. Примечания // Владимир Набоков. Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме. СПб., 2008. С. 547). В 1936—1937 годах Набоков написал в Париже несколько сценариев для кино (упомянутый в письме Семен Шифрин был известным кинопродюсером Парижа), ни один из которых не был воплощен, и встречался в Лондоне с актером и режиссером Фрицем Кортнером, намеревавшимся экранизировать «Камеру обскуру».

36

Вычеркнуто продолжение: «стоеросого [sic!] пошляка».

37

Можно разобрать вычеркнутые варианты имен: «Тосеин», «Терентьев» и слова: «от которого воняет», «который, который… И…».

38

Зачеркнуто: «Чтоб духа его не было».

39

Последние три слова были вычеркнуты, затем возвращены путем подчеркивания волнистой линией.

40

У