пока не похоронены мертвые.
Что вы читали в детстве были мальчиком?
От десяти до пятнадцати лет, в Петербурге, я, должно быть, перечитал больше беллетристики и поэзии — английской, русской и французской — чем за любые другие пять лет моей жизни. Мне особенно нравились произведения Уэльса, По, Браунинга, Китса, Флобера, Верлена, Рембо, Чехова, Толстого и Александра Блока. На другом уровне моими героями были «Очный цвет», Филеас Фогг и Шерлок Хольмс. Иными словами, я был совершенно нормальным трехязычным ребенком в семье, обладавшей большой библиотекой. Позднее, в Западной Европе, между двадцатью и сорока годами, я особенно высоко ставил Хаусмана, Руперта Брука, Нормана Дугласа, Бергсона, Джойса, Пруста и Пушкина. Некоторые из этих, самых любимых авторов — По, Жюль Верн, Эммушка Орчи, Конан Дойль и Руперт Брук — больше не вызывают у меня прежнего восхищения и трепета. Другие остаются нетронутыми и теперь, наверное, они уже вне изменений, во всяком случае для меня. В отличие от многих моих ровесников, я, в двадцатые и в тридцатые годы, не увлекался поэзией не вполне первосортного Элиота и безусловно второсортного Паунда. Я прочел их позже, году в 45-ом, в гостевой комнате моих американских друзей, и не только остался совершенно равнодушен, но не смог даже понять, почему кому-то припадает охота с ними возиться. Полагаю, они сохраняют некую сентиментальную ценность для тех читателей, которые открыли их в более раннем возрасте, чем я.
Каковы ваши читательские привычки сегодня?
Обычно я читаю несколько книг сразу — старые книги, новые книги, беллетристику, не-беллетристику, стихи — что угодно — и когда дюжина книг, грудой наваленных у моей кровати, сокращается до двух-трех, что обычно происходит к концу недели, я набираю новую кучу. Есть определенные разновидности произведений, к которым я не прикасаюсь — детективные романы, например, я их терпеть не могу, исторические романы. Я с отвращением отношусь и к так называемым «сильным» романам, тем, что битком набиты заурядными непристойностями и стремительными диалогами, — сказать по правде, получив новый роман от исполненного упований издателя — «в надежде что вам эта книга понравится также, как и мне» — я первым делом проверяю, много ли в нем диалогов, и если мне кажется, что их слишком много или что они слишком длинные, я с треском захлопываю книгу и гоню ее прочь от своей постели.
Существуют ли современные авторы, которых вы читаете с удовольствием?
У меня есть несколько любимцев — например, Роб-Грийе и Борхес. Как свободно и благодатно дышится в их волшебных лабиринтах! Я люблю ясность их мысли, чистоту и поэзию, миражи в зеркалах.
Многие критики считают, что это описание не в меньшей мере подходит и к вашей прозе. В какой степени проза и поэзия пересекаются как формы искусства?
Разница в том, что я начал раньше — это ответ на первую часть вашего вопроса. Второе: да, конечно, поэзия включает все творческое сочинительство; я никогда не мог уловить никаких родовых различий между поэзией и художественной прозой. На самом деле, я бы определил хорошее стихотворение любой длины как концентрат хорошей прозы, с добавлением или без добавления повторяющегося ритма и рифмы. Волшебство просодии может улучшить то, что мы называем прозой, подчеркнув все богатство смысла, но и в обычной прозе есть некоторые ритмические повторы, музыка точной фразы, биение мысли, переданной повторяющимися особенностями фразировки и интонации. Как и в современных научных классификациях, многое пересекается в наших концепциях сегодняшней прозы и поэзии. Бамбуковый мостик между ними — метафора.
Вы также писали, что поэзия передает «тайны иррационального, воспринимаемые через рациональные слова». Но многим кажется, что для иррационального мало места в век, когда точное знание науки начало проникать в самые глубинные тайны бытия. Вы согласны?
Это впечатление очень обманчиво. Журналистская иллюзия. На самом деле, чем величественней наука, тем сильнее ощущение тайны. Больше того, я не верю, что какая-нибудь сегодняшняя наука раскрыла какую бы то ни было тайну. Мы, читатели газет, склонны называть «наукой» хитроумие электрика или мутную болтовню психиатра. Это, в лучшем случае, прикладная наука, а одно из свойств прикладной науки — это то, что вчерашний нейтрон или сегодняшняя истина назавтра умирают. Но даже для «науки» в лучшем смысле слов — как изучения видимой и осязаемой природы, или как поэзии чистой математики и чистой философии — ситуация остается такой же безысходной, какой она была всегда. Мы никогда не узнаем происхождения жизни, или смысла жизни, или природы пространства и времени, или природы, или природы мышления.
Человеческое понимание этих тайн воплощено в идее Высшего Существа. Последний вопрос, вы верите в Бога?
Буду совершенно искренним — я собираюсь сказать сейчас нечто, чего никогда прежде не говорил, и надеюсь, это вызовет легкий приветственный трепет, — я знаю больше, чем могу выразить словами, и то немногое, что я могу выразить, не было бы выражено, не знай я большего.
=====================================
С. 1 Egreto perambis doribus — в таком написании эта латинская фраза ничего не означает. Её можно счесть очередной мистификацией Набокова или опечаткой — Egredo per ambis foribus, в таком случае она переводится как «я выхожу через обе двери» (лат.).
С. 2 «нет ничего на свете вдохновительнее американской мещанской вульгарности» — На самом деле слово «американской» в этой фразе послесловия к «Лолите» отсутствует.
С.12 некто Мочульский… — Мочульский Константин Васильевич (1892-1948) — литературовед. В эмиграции печатался в журналах «Русская мысль», «Современные записки». автор книг о Достоевском, Вл. Соловьеве, Гоголе, символистах.
С. 12 Иванов — Иванов Георгий Владимирович (1894-1958) — поэт-акмеист, литературный критик. В эмиграции в Париже принадлежал к враждебному Набокову кругу Г. Адамовича и журналу «Числа». Автор крайне отрицательных статей о Набокове.
С. 12 Одоевцева — Одоевцева Ирина Владимировна (1901-1990) — поэтесса, ученица Н.Гумилева, участница акмеистического «Цеха поэтов». В 1923 эмигрировала вместе с мужем Г.Ивановым, в 1987 вернулась в С.-Петербург. Автор воспоминаний «На берегах Невы» и «На берегах Сены». Набоков написал крайне отрицательный отзыв на её роман «Изольда»в берлинской газете «Руль»(30 окт. 1929): «Знаменитый надлом нашей эпохи. Знаменитые дансинги, коктейли, косметика. Прибавить к этому знаменитый эмигрантский надрыв, и фон готов … Все это написано, как говорится, «сухо», что почему-то считается большим достоинством. И «короткими фразами» — тоже, говорят, достоинство … Да. я еще забыл сказать, что Лиза учится в парижском лицее, где у нее есть подруга Жаклин, которая наивно рассказывает о лунных ночах и лесбийских ласках. Этот легкий налет стилизованного любострастия, … и некоторая «мистика» (сны об ангелах и пр.) усугубляют общее неприятное впчатление от книги».
1cognosenti — знатоки (итал.)
2cause celebre — знаменитое дело (франц.)
1 lollipop — леденец на палочке (англ.)
2 Torso Killer May Beat Chair. — Убийца Торсо может убить Чера (англ.). Celui qui tue buste peut bien battre une chaise. — Тот, кто убивает бюст, может побить и стул (фр.).
3 Papilio — мотылек, бабочка (лат.)
4Запарковать машину (англ.).
5На долгое время оставить автомобиль стоящим (англ.).
