для Набокова признание:

«Кажется, в первый раз в жизни я мучусь жаждой газет… В Гуверовскую библиотеку газеты приходят регулярно из России, но их можно получать только через… месяц после прихода.

Тут есть один немецкий профессор, который думает, что история литературы делится на «школы» и «течения». Студентов у меня немного, но все очень пристальные.

А ведь как это страшно и вместе с тем художественно двадцатипятилетняя мечта о «свержении» — и вдруг этот чудовищный фарс прущая погань в роли «освободителей» и бедные, не мыслящие камыши в роли «защитников культуры».

Переписка двух писателей вновь стала интенсивной осенью 1941 г. 5 октября Набоков сообщает: «Вчера разбирал сундучок с бумагами и нашел все ваши письма ко мне за несколько лет. Помните, как вы меня бранили за пародии в «Даре»? Как это уже все далеко!» 20 октября он шлет подробное письмо. У него всего шесть лекций в год. «Описываю новые виды бабочек (открыл замечательную штуку в Grand Canon!). Скоро выходит мой английский роман «Sebastian Knight» (написанный, как я вам говорил, в 1936, на bidet*, когда мы жили в одной комнате около Etoile, rue de Saigon). (…) Я горд этой книжкой как тур де форсом** «и чисто волевым явлением». Набоков «впервые остишился по-английски», перевел и комментировал несколько стихотворений Ходасевича. «Пишу одновременно работу по мимикрии (с яростным опровержением «natural selection» и «struggle for life»***) и новый роман по-английски (…) Со всем этим томит и терзает меня разлука с русским языком и по ночам — отрыжка от англо-саксонской чечевицы. Впрочем, я бы и на это не жаловался и совершенно был бы доволен сим бабьим летом моей жизни, если бы не дьявольский сквозняк из палеарктики. Для этого нет слов, а если есть, то вы их знаете столь же хорошо». «Палеарктика» здесь означает «Россия». Набокова возмущают пошляки «в Англии, которые двадцать лет мешали вооружению и т. д., а теперь баритоном требуют десантика. Парадокс в том, пишет он, — что действительно все лучше, чем спокойно наблюдать за продвижением германского гада и ждать, что его поглотит верещагинское зарево». И от очень серьезной, хотя и в зашифрованном виде поданной темы войны Набоков переходит к концовке, чуть шокировавшей его корреспондента: «Я как-то провел несколько часов в Нью Уорке (так у Набокова.- А. Ч.), но они всецело ушли на препарирование генитальный органов моей новой бабочки, и не успел позвонить вам из музея».

Еще не получив этого письма, Алданов 22 октября обращается к Набокову с просьбой: для русскоязычного журнала, издание которого в Америке можно считать делом решенным, очень нужна проза Набокова! Он сообщает, что пока собраны деньги на выход всего лишь одной книги журнала, о редакционных жалованьях нет и речи, но гонорары будут выплачиваться, хотя и очень, небольшие: один доллар за страницу прозы, семьдесят пять центов за страницу публицистики.

Ответ Набокова — сопроводительное письмо к фрагменту из романа «Solux Rex», без даты:

Дорогой Марк Александрович,

посылаю вам «статью», как говорил некто Арбатов, который все называл «статьей», будь то рассказ или кусок романа, или даже стихи. Простите, что задержал, — я добыл машинку только в субботу.

Я не пометил на манускрипте, но хорошо бы сделать сноску, как бывало:

Отрывок из романа «Solux Rех», начало которого см. в (последнем, каком именно?) № «Современных записок» 1.

Буква «ъ» не вытанцовывалась у жены на этой незнакомой машинке, а потому есть риск, что французские слова «Paon» и «Bon», встречающиеся в манускр., наберут русскими буквами. Не знаю, как отметить их латинство.

Я решил осалтыковить мою подпись. Хочу непременно держать корректуру. Кажется, эта вещица самая отталкивающая из всего, что я до сих пор печатал, правда?

1 «Современные записки», № 70. Отрывок из романа «Solux Rex» под названием «Ultima Thule» был напечатан в «Новом журнале», № I.

* Биде (франц.).

** Tour de force — сложное дело (франц.).

*** «Естественный отбор», «борьба за существование» (англ.).

———

В письме Алданова от 5 ноября сообщается, что он рукопись получил и в тот же день сдал в набор. Имея в виду письмо. Набокова от 20 октября, Алданов откликается: «О бабочках прочел с интересом, но без сочувствия, врать не стану. А обе Ваши новые книги очень, очень хочу прочесть — больше, чем что бы то ни было другое в современной литературе». Тут же сообщает собственные новости: издатель. Кнопф отказался печатать его «Начало конца», «думаю, из-за антибольшевистского направления романа». Он передал роман издательству Даттона. Хотел бы написать книгу о Герцене, но «издателей этим не соблазнишь». Написал три рассказа, «Микрофон» в два для «Нового журнала» 1 — это часть серии между собой не связанных современных «политических рассказов»: «не могу писать ни о чем другом теперь».

Еще через 19 дней, 24 ноября, Алданов сообщает, что издавать «Начало конца» на английском языке взялся другой крупный издатель, Скрибнер. «Огорчался после отказа Кнопфа, а вышло к лучшему: и условия более выгодные, и чувство, что попал вроде как бы на Английскую набережную издательского мира после его Гороховой» (издательство Скрибнера считалось более интеллигентным, Кнопфа называли лавочником).

Возможно, тем же письмом Набокову была отправлена корректура. Еще одно его без даты письмо сопровождает возврат корректуры. Авторская правка невелика, Набоков комментирует: «Странно заниматься опять «великим могучим». Кое-что можно было подчистить в смысле знаков препинания, но линотип, по-видимому, шарашливый, и боюсь рисковать жизнью соседних слов».

1 Речь идет о рассказах «Фельдмаршал» и «Грета и Танк».

———

Запоздалое новогоднее поздравление вместе с распиской за полученный гонорар («Ultima Thule», 28 долларов) Набоков отправляет 3 января 1942 г. Из этого письма: «Правда ли, что умережковский? Есть ли сведения об Ильюше? 1 О Иосифе Владимировиче? 2»

Письмо Алданова от 18 января касается двух тем: он отправляет первую книгу «Нового журнала» («Не судите слишком строго. Кое-что мы должны были дать, считаясь с уровнем русско-американских читателей, — как «Последние новости»») и благодарит за присылку «Себастьяна Найта»: «Роман Ваш замечательная вещь». Рецензия будет помещена во второй книге «Нового журнала». В конце характерная приписка, свидетельствующая об утомленности Алданова редакторской работой: «Извините, что пишу кратко: сегодня должен написать семь писем».

1 И. И. Фондаминский (Бунаков) — один из редакторов журнала «Современные записки», был арестован в Париже в июле 1941 г. Позднее французское правительство сообщило его семье, что он 19 ноября 1942 г. умер в немецком концлагере.

2 И. В. Гессен — редактор газеты «Руль», в ней Набоков печатался в 20-х — начале 30-х гг.

———

Под свежим впечатлением от только что прочитанной книги журнала Набоков 21 января 1942 г. отправляет такое письмо:

«Дорогой Марк Александрович, что это — шутка? «Соврем. записки», знаете, тоже кой-когда печатали пошлятину — были и «Великие каменщики» и «Отчизна» какой-то дамы и «Дом в Пассях» бедного Бориса Константиновича 1, — всякое бывало, — но то были шедевры по сравнению с «Предрассветным туманом» госпожи Толстой. Что Вы сделали? Как могла появиться в журнале, редактирующемся Алдановым, в журнале, который чудом выходит, чудесное патетическое появление которого уже само по себе должно было вмещать обещание победы над нищетой, рассеянием, безнадежностью, — эта безграмотная, бездарнейшая, мещанская дрянь? И это не просто похабщина, а еще похабщина погромная. Почему, собственно, этой госпоже понадобилось втиснуть именно в еврейскую семью (вот с такими носами — то есть прямо с кудрявых страниц «Юденкеннера» 2) этих ах каких невинных, ах каких трепетных, ах каких русских женщин, в таких скромных платьицах, с великопоместным прошлым, которое-де и не снилось кривоногим толстопузым нью-йоркским жидам, да и толстым крашеным их жидовкам с «узловатыми пальцами, унизанными бриллиантами», да наглым молодым яврэям, норовящим кокнуть русских княжен, — enfin* не мне же вам толковать эти прелестные «интонации», которые валят, как пух из кишеневских окон, из каждой строки этой лубочной мерзости. Дорогой мой, зачем вы это поместили? В чем дело? Ореол Ясной Поляны? Ах, знаете, толстовская кровь? «Дожидавшийся» Облонский? Нет, просто не понимаю… А стиль, «приемы», нанизанные глагольчики… Боже мой! Откровенно Вам говорю, что, знай я заранее об этом соседстве, я бы своей вещи вам не дал — и если «продолжение следует», то уж, пожалуйста, на меня больше не рассчитывайте.

Я так зол, что не хочется говорить о качествах журнала — о великолепном стихотворении Марии Толстой, о вашем блестящем «Троцком», о прекрасной статье Полякова-Литовцева.

Дружески, но огорченно

ваш Владимир Набоков»

1 Набоков намеренно путает названия: «Вольный каменщик», повесть М. А. Осоргина, «Дом в Пасси» — роман Б. К. Зайцева. Произведения «какой-то дамы» под названием «Отчизна» в «Современных записках» разыскать не удалось.

2 «Знаток евреев» — антисемитский журнальчик, выходивший в Германии при Гитлере.

* в конце концов (франц.).

———

Алданов решительно не согласен. Он пишет 23 января:

«Я чрезвычайно огорчен и даже расстроен Вашим письмом.

Все же «В Париже» Бунина и «Ультима туле» лучшее, что есть в книге, а Вы об этом не сказали ни слова (быть может, чтобы меня подразнить). Есть, по-моему, и хорошие статьи, кроме названных Вами двух (спасибо за мою).

Перехожу к Толстой. Я совершенно изумлен. Читали эту вещь ее и такие евреи-националисты, как Поляков-Литовцев и множество других евреев, в том числе, естественно, и редакторы. Никто решительно не возмущался. Не говорю уже о неевреях: Зензинов написал на днях Александре Львовне истинно-восторженное письмо по поводу ее глав. Вы можете сомневаться в критическом чутье Влад. Мих., но никак не в его благонадежности в смысле отношения к евреям. Помнится, я давно говорил Вам, что считаю его с Милюковым редкими людьми, абсолютно чуждыми — не говорю даже об «антисемитизме», а просто какой бы то ни было, хотя бы легкой, очень легкой «настороженности» в отношении евреев. Вероятно, и Вы, зная его, думаете так же. Помилуйте, в чем Вы усмотрели «жидовок», «яврэев», «погромную (!!) похабщину» и даже пух из кишиневских окон»?! Семья Леви ничего худого не делает, она, «быть может, не симпатична» (пишу слогом осторожных критиков), но это имело бы соответствующую тенденцию только в том случае, если бы автор других, неевреев, изобразил ангелами. По случайности в первых главах Анна и Вера «симпатичнее», чем Зельфия и ее мать. Но в дальнейшем появляются «русские князья» и «русские женщины», которые в сто раз «антипатичнее» семьи Леви, и редакция могла бы с таким же правом отвести роман как антирусский или, скажем, антидворянский или антиэмигрантский. Меня немного удивило, почему Толстая дала хозяевам Анны фамилию Леви: ничего характерного для евреев в них нет (молодые люди пристают к барышням и у неевреев), и едва ли она сколько-нибудь знакома с евреями, да еще американскими. Однако, повторяю, в