через всю главу. И «грозно-апоплексическая шея» в бальном отрывке великолепна. У меня одна-единственная придирка: нельзя «кататься» верхом. Я раз допустил эту ошибку, и меня огрел знакомый лошадник.
Я бы преспокойно напечатал смердящую рифму Блока, но зато указал бы пану Ледницкому, что «Возмездие» — поэма совершенно ничтожная («мутные стихи», как выразилась как-то моя жена), фальшивая и безвкусная. Блок был тростник певучий но отнюдь не мыслящий. Бедный Ледницкий очень волновался, что не весь его понос выльется в этом номере, а придется додержать лучшую часть гороха и кипятка до следующего. «Там у меня нарастает главный пафоса» — крикнул он в отчаянии. Ужасно противная поэма, но «жида» я бы, конечно, не выпустил, это характерно для ментелити Блока. Я совершенно согласен с Вашей великолепной оценкой, но прибавил бы «полушаман» («иль поразил твой мозг несчастный! грядущих войн ужасный вид:/ ночной летун, во мгле ненастной/ земле несущий динамит» Стихотворение Блока «Аэроплан» 2, кажется, 1911 г.).»
И еще раз пишет Набоков Алданову, отправляя ему стихи и жалуясь на низкий гонорар за «Русалку» от «Нового журнала», через три дня, 23 мая. Осенью он уходит из Уэльсли: «Впрочем, вероятно, к тому времени буду командовать эскадроном».
1 Набоков путает, решив, что в письме Алданова от 13 мая речь шла об отрывке из романа «Начало конца» «Командировка Тамарина».
2 Правильное название «Авиатор», в цитате ошибка: «Иль отравил твой мозг несчастный…»
* Меа culpa — моя вина (лат.).
———
Алданов отвечает 31 мая:
«Рад был Вашим неожиданным словам о Блоке. Я ему еще благодарен: если бы предыдущий стих кончался не словом «смердит», а, например, словом тароватый», то он, при тонкости его ума, вероятно, сказал бы жид пархатый». Вы приводите, однако, его звучные стихи об аэроплане как «полупророческие». Право, ничего пророческого в них не было. Вы этого можете не помнить, но я отлично помню, как не только в 1911 году, а много раньше, после полета Блерио, все фельетонисты газет описывали будущие ночные налеты на города, динамитные и зажигательные бомбы и т. п. Точно так же и «Скифы» с их гениальными мыслями («вы вспарывайте животы друг другу, а мы посмотрим») были переложением статей в изданиях большевиков и левых эсеров после Брест-Литовского мира. А кощунственные пошлости о Христе во главе красноармейцев я слышал от Луначарского задолго до «Двенадцати», да и Луначарский это заимствовал у кого-то из польских романтиков. Все это не мешает, к несчастью, Блоку быть большим поэтом. (Здесь Алдановым в машинопись письма вставлены от руки две неразборчивых фразы. — А. Ч.)
Что касается смерти Эммы Бовари, то я, помнится, говорил Вам, что и мне эта сцена кажется изумительной. Но в отношении Толстого все же это не тот, по-моему, класс: «полутяжеловес» и «тяжеловес», вульгарно выражаясь, имею в виду самоубийство Анны, сцену в Мытищах, охоту Ростовых и пр. Думаю, что Флобер сам это почувствовал, когда прочел «Войну и мир», — это видно из его письма. Так Буалев — не Флобер, но очень недурной писатель, — прочитав впервые Пруста, сказал: «Моя жизнь не удалась: вот как я хотел писать».
Окончив свои «Политические рассказы», я, вероятно, начну исторический роман 1, о котором подумываю давно. В этом нет противоречия с тем, что я Вам писал в прошлом письме: меня действительно интересуют лишь нынешние грандиозные события, но этот роман из недавнего прошлого (19 век) будет именно об этом: откуда это пошло. Впрочем, не знаю, решусь ли я на такое дело. Но статьи для хлеба мне надоели, от пьесы я отказался, в химики на военные заводы иностранцев пока не берут, а надо же что-нибудь делать».
1 Речь идет о романе «Истоки».
———
Получив утешительные сведения о судьбе И. В. Гессена, Алданов 16 декабря 1942 г. пишет Набокову: «Очевидно, вырвался последний!» (Гессен едет в Америку.) 25 января 1943 г. еще одна приятная новость, на этот раз у самого Алданова: его роман «Начало конца» в английском переводе удостоен выбора Клуба книги месяца: «Успех и неожиданный и, говорю искренне, едва ли заслуженный. Во всяком случае, Ваш «Себастьян Найт» имел больше литературных прав». Алданов получит немалые деньги, 5000 долларов, потом еще от продажи: «Если Вам будут нужны деньги, обратитесь ко мне». Он получил заказ на антологию «Сто лет русской художественной прозы». «Начать предполагается с Пушкина (с неизбежной, но прекрасной «Пиковой дамы»), а кончить Вами (если Вы на это согласитесь). Из ныне живущих русских писателей надо дать еще Бунина, Алексея Толстого и двух-трех советских «старших» (Шолохов? Зощенко?). Поскольку мое имя будет значиться на обложке и подпись под вводной статьей, я, разумеется, не допущу включения чего бы то ни было моего (…) Во вступительной статье мне очень бы хотелось сказать о Вашем огромном таланте то, что я о нем думаю и всегда говорил». В том же письме разгадка: почему имени Алданова, одного из основателей «Нового журнала», фактического его редактора, не было в журнале указано: «Я своего имени дать не вправе но отсутствию квотной визы, да и давно хочется (по секрету говорю) понемногу отойти от этого дела, очень мне надоевшего»
В письме от 30 января 1943 г. Набоков поздравляет Алданова с успехом «Начала конца». «Конечно, с радостью обращусь к вам, дорогой друг, коли будет нужно. Пока что у меня все складывается довольно благополучно. Если бы я мог выпекать по стихотворной пьеске в день или по рассказу раз в неделю, то снарядил бы энтомологическую экспедицию в Патагонию — так был бы богат. На самом же деле моя наука сильно тормозит мою литературу. И моя энгровская виолончель не дает музе говорить». Еще одно поздравление с успехом книги в письме Набокова от 7 апреля: «Ваша книга предвещена четверкой аврорных статей в «Бук оф дзи монтс». Желаю ей замечательнейший успех и очень, очень радуюсь за вас». 10 апреля Алданов отвечает: «Читал в газете, что Вы получили стипендию Гугенгейма. Это большой успех, — говорят, что ее не очень трудно продлить. Ставят ли они какие-либо условия?» Подобно тому как Набоков пишет постоянно о бабочках, Алданов, химик, автор книг и статей по химии, 10 мая делится с Набоковым мечтой: устроить лабораторию в своей квартире. Но ни лаборатории у Алданова, ни энтомологической экспедиции в Патагонию у Набокова. Алданов иронизирует: в связи с успехом «Начала конца» в газетах появились о нем фантастические сведения: будто ой был «послом Керенского», будто его роман «Ключ», на деле появившийся в 1930 г., «был бестселлером в царской России». Он работает над «Истоками», но медленно, терзается мыслью: «совестно писать теперь исторический роман». 13 июня Набоков возвращается в письме к газетной шумихе в связи с награждением «Начала конца»: многие в США не могли простить Алданову, что он в этом романе ставит на одну доску Сталина и Гитлера. «Шум, поднятый копытцами коммунистов, скорее приятен». Сам он собирается в энтомологическую экспедицию в Юту, сообщает, что кончил своего (очень «своего») «Гоголя» и шлет «Весну в Фиальте». Из городка Огенквит под Бостоном — он там отдыхает — Алданов 29 июля благодарит Набокова за «Весну».
Фрагмент из письма Набокова из Экта, штат Юта, от 6 августа 1943 г.:
«Мы живем в диких орлиных краях, страшно далеко, страшно высоко. Тут некогда были рудники, пять тысяч рудокопов, стрельба в кабаках и все то, что нам в детстве рассказывал неизвестный американцам капитан. Теперь безлюдие, скалистая глушь, «лыжная» гостиница на юру (8600 футов высоты), серая рябь осин промеж черни елей, медведи переходят дорогу, цветут мята, шафран, лупина, стойком стоят у своих норок пищуны (воде сусликов), и я с утра до ночи набираю для моего музея редчайших бабочек и мух. Я знаю, что вы не поклонник природы, но все-таки скажу вам о несравненном наслаждении взобраться чуть ли не по отвесной скале на высоту 12 000 ф. и там наблюдать «в соседстве» пушкинского «Бога» 1 жизнь какого-нибудь диковинного насекомого, застрявшего на этой вершине с ледниковых времен. Климат тут суровый, ледяные ветры, шумные ливни, а как только ударит солнце, налипают мучительные слепни — что им особенно приятно, когда ходишь, как я, в одних трусиках и теннисных туфлях; но ловля тут великолепная, и я редко так хорошо себя чувствовал. Город в двадцати пяти милях, и сообщение только автомобильное; газету читаю раз в неделю и то только заголовки. Хозяин гостиницы — мой издатель. «Гоголя» моего он скоро выпустит. Я там тискаю американских критиков приблизительно так, как теребил некогда Адамовича. Роман мой продвигается промеж чешуекрылых. Дорогой друг, как хочется с вами побеседовать «о буйных днях Парижа, о Шиллере — нет, только не о Шиллере (…) Зачем «Новый журнал» печатает дикого пошляка Гребенщикова и букольки совершенно безграмотной г-жи Кудрянской? А «Времена» — лучшее, что написал Осоргин — очень трогательно и хорошо. С вашей оценкой Милюкова я совершенно не согласен. Цементом его эрудиции и пьедесталом его трудоспособности была та великая бездарность, которая есть плоть и кость стольких солидных ученых и томасманистых писателей. Это одна из тех восковых фигур, которые очень «похожи». Не могу поверить, что вы с вашим вкусом и умом могли бы серьезно восхищаться «Историей русской культуры».
1 Имеется в виду стихотворение Пушкина «Монастырь на Казбеке».
———
В ноябрьской переписке Набокова и Алданова две темы. 23 ноября из Кембриджа, Массачусетс, Набоков признается: «…лег написать вам два слова — и вдруг удивился тому, как редко теперь пишу по-русски». Он спрашивает, нет ли у Алданова сведений о судьбе Фондаминского. 27 ноября Алданов отвечает: «Я лично думаю, что его больше нет в живых». Он откликается на признание Набокова: «Это очень печально, что Вы больше не пишете по-русски. Очень отражается и на «Новом журнале» — чрезвычайно. А вдруг?» Возвращается к своей работе над «Истоками»: это «самый длинный (и, б. м., самый плохой) роман в русской литературе». В письмах Алданова от 26 января и 15 апреля 1944 г. то же заботливое стремление сохранить Набокова для русской литературы: благодарит за присылку «Парижской поэмы» в «Новый журнал», высоко отзывается о предметах интереса Набокова в литературе англоязычной: Гоголь, русские поэты…
В письме Набокова от 8 мая 1944 г. резкие упреки в адрес авторов «Нового журнала» и характерный политический комментарий: «Выступление Вертинского в Москве и поездка туда католического служителя культа явления, достойные кисти Алданова. Союз Советов безболезненно превращается в Союз Русского народа. Ах, если бы Вы написали историю периода 1904 1944! Второй том «Истоков» «.
Впрочем, сделав «Истокам» похвалу, оговаривается: «Я
