примечаний к значениям слов первых тридцати трех строф «ЕО») М. П. Алексеев замечает (сборник «Пушкин. Исследования и материалы», [Ленинград, 1956], с. 89, примеч.), что слова «панталоны, фрак, жилет», хотя и отсутствуют в «Словаре Академии Российской» (в 6 т., С.-Петербург, 1789–94), но уже включены в «Новый словотолкователь, расположенный по алфавиту» Яновского (С.-Петербург, 1803–04, 1806).
14 Академический словарь. Примеч. 6, сделанное здесь Пушкиным к отдельному изданию главы Первой (1825), гласит:
«Нельзя не пожалеть, что наши писатели слишком редко справляются со словарем Российской Академии[17]. Он останется вечным памятником попечительной воли Екатерины и просвещенного труда наследников Ломоносова, строгих и верных опекунов языка отечественного. Вот, что говорит Карамзин[18] в своей речи [перед Российской Академией 5 дек. 1818 г.]: „Академия Российская ознаменовала самое начало бытия своего творением, важнейшим для языка, необходимым для авторов, необходимым для всякого, кто желает предлагать мысли с ясностию, кто желает понимать себя и других. Полный словарь, изданный Академией, принадлежит к числу тех феноменов, коими Россия удивляет внимательных иноземцев: наша, без сомнения счастливая, судьба, во всех отношениях, есть какая-то необыкновенная скорость: мы зреем не веками, а десятилетиями. Италия, Франция, Англия, Германия славились уже многими великими писателями, еще не имея словаря: мы имели церковные, духовные книги; имели стихотворцев, писателей, но только одного истинно классического (Ломоносова), и представили систему языка, которая может равняться с знаменитыми творениями Академий Флорентинской и Парижской. Екатерина Великая [русская императрица, 1762–96]… кто из нас и в самый цветущий век Александра I [годы правления 1801–25] может произносить имя ее без глубокого чувства любви и благодарности?.. [очень французский риторический оборот] Екатерина, любя славу России, как собственную, и славу побед, и мирную славу разума [фр. „raison“], приняла сей счастливый плод трудов Академии с тем лестным благоволением, коим она умела награждать все достохвальное, и которое осталось для вас, милостивые государи, незабвенным, драгоценнейшим воспоминанием.“
[подписано] Примеч. соч.»
(Пушкин в своих примечаниях ведет тонкую игру между «сочинителем» и «издателем»: литературные маскарады были в моде среди писателей-романтиков).
XXVII
У насъ теперь не то въ предметѣ:
Мы лучше поспѣшимъ на балъ,
Куда стремглавъ въ ямской каретѣ
4 Ужъ мой Онѣгинъ поскакалъ.
Передъ померкшими домами
Вдоль сонной улицы рядами
Двойные фонари каретъ
8 Веселый изливаютъ свѣтъ,
И радуги на снѣгъ наводятъ;
Усѣянъ плошками кругомъ,
Блеститъ великолѣпный домъ;
12 По цѣльнымъ окнамъ тѣни ходятъ,
Мелькаютъ профили головъ
И дамъ, и модныхъ чудаковъ.
Девятнадцать последовательно расположенных строф — с XVIII по XXXVI можно назвать «Преследованием». В XXVII Пушкин настигает своего героя-приятеля и первым добирается до освещенного особняка. Онегин подъезжает, но Пушкин уже внутри. В этой XXVII строфе я попытался точно передать совершенный вид русских глаголов (в других обстоятельствах достаточно хорошо выражаемый по-английски формой настоящего времени), чтобы сохранить в нетронутом виде важный структурный переход от одного персонажа к другому, после которого Пушкин, условный распутник (XXIX) и вдохновенный воспоминатель (XXX–XXXIV, завершающаяся на первоначальной легкомысленной ноте), так основательно берется за дело, что затруднительная хронология в описании вечера Онегина легко отбрасывается прочь (поскольку Онегин не показан распутничающим и играющим, читатель должен предположить, что он проводит на балу семь или восемь часов) посредством великолепного лирического отступления, и Пушкин, задержавшийся на балу (как задержался перед тем в туалетной комнате Онегина), должен снова догонять Онегина на его пути домой (XXXV) только затем, чтобы отстать вновь, в то время как утомленный франт отправляется спать (XXXVI). Преследование, начатое Пушкиным в строфах XVIII–XX, когда на крыльях лирического отступления он прибывает в оперу раньше Онегина (XXI — XXII), теперь закончено.
Если читатель понял механизм этого преследования, он уловил основную структуру главы Первой.
3, 7 в ямской карете… Двойные фонари карет. Русское название любого вида четырехколесного закрытого экипажа с наружными козлами для кучера впереди — будь то дорожная карета типа берлин или колесница восемнадцатого века (с двумя лакеями позади), либо почтовый фаэтон, либо строго функциональный современный брогам — это «карета» (польск. «kareta», ит. «carretta», англ. «chariot», фр. «carrosse»). Англичане были всегда очень точны в обозначении типов экипажей, и сложность в определении, какое именно транспортное средство русский имеет в виду в том или ином случае, говоря о «карете», усугубляется трудностью установления соответствий между действительным разнообразием европейского экипажа и его ближайшим английским двойником. Изображения английских почтовых фаэтонов очень напоминают русскую «дорожную карету».
Во времена Онегина богато украшенный и тяжелый экипаж уже заменялся в городах небольшой «carasse-coupé» <«двухместной каретой)». Пассажирская часть экипажа была, если смотреть сбоку, более или менее симметрична (легко ассоциируясь со сказочной тыквой), с дверцей между двумя окнами. Пассажирская же часть двухместной кареты сократилась приблизительно на треть, сохранив дверцу и дальнее окно. Форма очень легкой двухместной кареты, называемой брогам, была использована в первых электрических автомобилях так же, как силуэт пассажирской части экипажа был заимствован, если смотреть сбоку, в первом железнодорожном вагоне. Я не встречал ни одного наблюдения по поводу любопытного ханжества, с которым придерживающийся условностей человек маскирует переход от старой формы к новой.
В России не считалось зазорным для молодого щеголя не иметь собственных лошадей и кареты. Друг Пушкина князь Петр Вяземский не побеспокоился купить экипаж во время своего длительного пребывания в С.-Петербурге. То же бывало и в Лондоне. В «Эпизодах из моей биографии» леди Морган (1859; начато в 1818 г.) леди Корк замечает: «Некоторые достопочтенные мои знакомые нанимают экипаж» (с. 49).
6–11 Ср. «Бал» Баратынского (начато в феврале 1825 г., завершено в сентябре 1828 г.; опубл. в 1828 г.), повесть в стихах, состоящую — в беловом автографе — из 658 ямбических четырехстопников в 47 строфах по 14 строк с рифмовкой abbaceceddifif (строки 15–18):
… Строем длинным
Осеребренные луной,
Стоят кареты…
Пред домом пышным и старинным.
Отдельное издание главы Первой «ЕО» появилось 16 февр. 1825 г. Баратынский к концу февраля написал 46 строк. Из них строки 15–19 были опубликованы в «Московском телеграфе» в 1827 г.
9 радуги. Мои собственные воспоминания пятидесятилетней давности хранят не столько призматические цвета, отбрасываемые двумя боковыми фонарями кареты на сугробы, сколько переливчатое мерцание вокруг расплывавшихся пятен уличных фонарей, проникающее сквозь покрытые морозным узором окна кареты и преломляющееся вдоль края стекол.
10 плошками. Чашеобразные или в форме горшочка стеклянные сосуды (часто цветные — красные, зеленые, голубые, желтые) с маслом и фитилем, использовавшиеся для освещения.
14 модных чудаков. Эксцентричные модники, «hommes a la mode». Я полагаю, что мой перевод сверхточен и что Пушкин тавтологично употребил два слова, чтобы передать одно, а именно «модники», «щеголи», «фаты», «сумасброды», «причудники», «merveilleux» <«чудаки»> (от «merveille», рус. «чудо»), которое подразумевает некую причудливую породу, тогда как обычное слово «модник» означало бы традиционность. Слово «чудак» (которое я перевел модным английским словом того времени «quizz») также означает «странный человек», «эксцентрик», «un original» <«оригинал»>, и именно в этом смысле Пушкин в других местах относит его к Онегину: глава Вторая, IV, 14 — «опаснейший чудак» (сказанное другими); глава Пятая, XXXI, 6 — «чудак» (разговорное); глава Шестая, XLII, 11: «пасмурный чудак»; глава Седьмая: XXIV, 6 — «чудак печальный и опасный» (как представляется Татьяне); глава Восьмая, VIII, 2 — «корчит также чудака»; гл. Восьмая, XL, 4 — «мой неисправленный чудак» (шутливо).
«Чудак» — существительное мужского рода (ужасный московский вульгаризм «чудачка» принадлежит, конечно, иному уровню языка); но как «чудак», «странный человек» постепенно перешел в «модного» при Пушкине, так и существительное женского рода «причудницы», от «причуда» (каприз, прихоть, фантазия, выдумка), означающее «une capricieuse» <«капризуля»>, было образовано для обозначения «une merveilleuse», т. е. экстравагантной модницы, капризной красотки, чудаковатой женщины, избалованной красавицы (глава Первая, XLII и глава Третья, XXIII, 2).
XXVIII
Вотъ нашъ герой подъѣхалъ къ сѣнямъ;
Швейцара мимо, онъ стрѣлой
Взлетѣлъ по мраморнымъ ступенямъ,
4 Расправилъ волоса рукой,
Вошелъ. Полна народу зала;
Музыка ужъ гремѣть устала;
Толпа мазуркой занята;
8 Кругомъ и шумъ, и тѣснота;
Брянчатъ кавалергарда шпоры;
Летаютъ ножки милыхъ дамъ;
По ихъ плѣнительнымъ слѣдамъ
12 Летаютъ пламенные взоры,
И ревомъ скрыпокъ заглушенъ
Ревнивый шопотъ модныхъ женъ.
4 Расправил волоса рукой. Идиома. Это не обязательно приглаживание; напротив, целью могло быть умышленное взъерошивание (см. коммент. к IV, 6). Мисс Дейч делает нелепую интерполяцию: «…своей узкой / Белой рукой он быстро пригладил волосы…».
5 Вошел. Интонация перечисления действий в начале этой строфы та же, что и в XVI, 5–7.
7 Толпа. Часто употребляется в «ЕО». В нескольких случаях я предпочитаю в переводе слово «толчея» «толпе». Картина бала, обеда, раута или любого другого собрания последовательно связана в «ЕО» с тесной толчеей, толкотней, фр. «la presse» («теснота»); см. строку 8 и коммент. к главе Первой, XXX, 6. В английских мемуарах того времени часто можно найти такие фразы, как «в толкотне», «было очень тесно», «тесное сборище»; пушкинские «толпа», «теснота» и «тесный» в том же ключе. В переносном смысле «толпа» часто употребляется Пушкиным в значении «чернь».
9 кавалергарда шпоры. Или «chevalier garde’s». В рукописи Пушкин сделал следующее примечание (2370, л. 82): «Неточность. — На балах кавалергард<ские> (офицеры являются так же как и прочие гости в вицмундире в башмаках. Замечание основательное, но в шпорах есть нечто поэтическое. Ссылаюсь на мнение А.И.В.». Это Анна Ивановна Вульф (Нетти Вульф), которую Пушкин часто встречал в имении Осиповых — Тригорском, близ Михайловского, в то время, когда было написано это примечание (в начале 1826 г., около года спустя после публикации главы Первой; см. также коммент. к главе Пятой, XXXII, 11).
Не вполне ясно, к какой части примечания следует отнести слово «мнение».
Ср. четверостишия VIII и IX из написанной хореем десятистрофной «Песни старого гусара» Дениса Давыдова(1817):
А теперь что́ вижу? — Страх!
И гусары в модном свете,
В вицмундирах, в башмаках,
Вальсируют на паркете!
Говорят умней они…
Но что́ слышим от любова?
«Жомини да Жомини!»
А об водке — ни полслова!
11 Прилагательное «пленительный» легко заполняет середину ямбического четырехстопника музыкой скольжения на третьем слоге. Слово «пленить» и его производные — типичные любимые словечки романтической поэзии того времени. Два близких синонима — «обольстительный» и «очаровательный». При самой слабой степени «тяготения» мы имеем «прелестный», «любезный», (фр. «aimable») и «милый» (см. коммент. к главе Третьей, XXVII, 6, 12).
11–12 Буквальный смысл довольно тривиален, но следует обратить внимание на гибкую аллитерацию: «По их пленительным следам / Летают пламенные взоры». Здесь, как и часто в «ЕО», стилистическое чудо обращает воду в вино.
14 Галлицизм восемнадцатого века — «femmes à la mode» <«модные жены»>. «Ревнивый шепот» (в беловой рукописи вместо «ревнивый» было «коварный») не вполне ясно, но предположительно означает, что некоторые «модные жены» ругали своих любовников, ухаживавших за другими «модными женами» или, может, не «модными женами» (названными в строке 10 «милыми дамами»).
Ср.: Колридж, «Строки, сочиненные в концертной зале»:
Чу! Гул ненависти и тщеславия!
Презрительно-завистливая с вымученной насмешкой
Леди рассматривает девицу победней.
Бродский (1950), с. 90, неправильно
