тем, что большинство его рукописей погибло во время наводнения на Днепре в 1830 г.
По неизвестной причине автор во всем остальном прекрасной работы об источнике неоконченной драмы Пушкина[35] не указывает имени композитора, смешивает «оперу» с «пьесой» и называет автора книги «Генслер» вместо Карл Фридрих Хенслер (1759–1825); при этом смешно наблюдать попытки несведущего, но осторожного составителя Бродского (1950), с. 139, плавать вокруг этого вопроса, не обнаруживая своего невежества.
Полностью куплет, исполняемый Лестой, как именуется Гульда у Краснопольского, переложившего на русский язык первую часть оперы под названием «Днепровская русалка» (впервые представлена в С.-Петербурге 26 окт. 1803 г., опубликована в 1804 г.), листки с нотами которой были в каждом доме — на фортепиано провинциальной барышни, в мансарде влюбленного чиновника и на подоконнике в борделе (как сказано в поэме Василия Пушкина «Опасный сосед» (1811), строка 101), таков: «Приди в чертог ко мне златой, приди, о князь ты мой драгой» или как в не менее дрянном немецком оригинале: «In meinem Schlosse ist’s gar fein, komm, Ritter, kehre bei mir ein» <«B моем замке очень хорошо, заезжай ко мне, рыцарь» — нем.> (дейст. I, сц. 4).
Весьма любопытно, что «Днепровская русалка» не только послужила Пушкину основой для его неоконченной драмы, названной позднее издателями «Русалкой» (он работал над ней в разное время между 1826 и 1831 г.), но и отозвалась в некоторых моментах сна Татьяны в «ЕО» (см. коммент. к главе Пятой, XVII, 5).
Отмечу, что в библиотеке Пушкина был экземпляр «Русалки»: «Опера комическая в трех действиях», переложение с немецкого Николая Краснопольского с музыкой Кауера, Кавоса и Давыдова (С.-Петербург, 1804).
У Пушкина было удивительное пристрастие к заимствованию из нелепых источников. Томашевский[36] устанавливает, что Пушкин утащил из «Сороки-воровки» (дейст. I, сц. 8) Россини сцену в корчме на границе в «Борисе Годунове», когда беглец нарочно неправильно читает описание своей внешности в указе о поимке преступника.
Я установил из «Летописи оперы» Лёвенберга, из различных французских энциклопедий и других источников, что опера Джоаккино Антонио Россини «Сорока-воровка» (либретто Дж. Герардини, написанное по мелодраме Ж. М. Т. Бодуэна д’Обиньи, или Добиньи, и Л. Ш. Кэнье «Сорока-воровка») впервые была поставлена 31 мая 1817 г. в Ла Скала (Милан); первое представление в России прошло в С.-Петербурге 7 февр. 1821 г. нов. ст. (в пер. И. Свечинского) и в Одессе (во время пребывания там Пушкина) в 1823–24 гг. в исполнении итальянской труппы.
XIII
Но Ленскій, не имѣвъ конечно
Охоты узы брака несть,
Съ Онѣгинымъ желалъ сердечно
4 Знакомство покороче свесть.
Не столь различны межъ собой.
8 Сперва взаимной разнотой
Они другъ другу были скучны;
Потомъ понравились; потомъ
Съѣзжались каждый день верхомъ,
12 И скоро стали неразлучны.
Отъ дѣлать нечего — друзья.
1–2 Вероятно, нам следует понимать, что, ухаживая за Ольгой метафизически, как за небесным идеалом любви, Ленский полагает, что речь не идет о земном браке. Однако планы относительно него его родителей и Дмитрия Ларина не умерли вместе с ними, как Ленский, по-видимому, думает здесь и в строфе XXXVII. К концу лета он будет формально помолвлен.
4 покороче. Эта старинная русская форма, придающая некую условность сравнительной степени «короче» от «короткий», подразумевает здесь мысль: «так близко, как только могут позволить обстоятельства».
5 Они сошлись. Это двусмысленно: «сойтись» может значить либо «встретиться», либо «стать неразлучным целым». (Остальная часть строфы в таком случае либо развитие темы, либо повторение).
5–7 Действительно, темперамент Ленского, та философская меланхолия, которую Марджери Бейли в отношении «Времен года» Томсона (см. вступление к ее изданию [1928] «Гипохондрика» Босуэлла) прекрасно определила как «своего рода бурное, открытое сострадание к прошлым бедам других», ведущее к «мистической любви к человечеству, природе, Богу, славе, добродетели, отечеству и проч.», — на самом деле всего лишь разновидность того же Меланхолического Безумия, которое у Онегина приобретает форму байронической тоски — и русской «хандры» (см. также X, 7 и др.).
В обеих беловых рукописях «волна и камень» заменены на «заря и полночь».
13–14 Нет, Пушкин не был «первым». Ср.: «…в безделье люди становятся довольно общительными, вот он [лорд Бомстон] и постарался свести со мною [Сен-Пре] знакомство» (Руссо, «Юлия», ч. I, Письмо XLV) <пер. Д. Худадовой>.
14 От делать нечего — друзья. Через три дня после окончания главы Второй, 8 дек. 1823 г., и более чем через месяц после завершения строфы XIII (1 нояб. или ранее), Пушкин использовал то же выражение, обращаясь к Кюхельбекеру (см. коммент. к главе Четвертой, XXXII, 1) при следующих обстоятельствах. 11 дек. 1823 г. Василий Туманский (1800–60), бледный элегический поэт, написал из Одессы, где он был сослуживцем Пушкина при Воронцове, большое письмо о литературных делах (очевидно, сочиненное совместно с Пушкиным). Оно начинается: «Спасибо тебе, друг мой Вильгельм, за память твою обо мне. Я всегда был уверен, что ты меня любишь не от делать нечего, а от сердца». Здесь в письме рукою Пушкина проставлена звездочка и его же рукою сделано примечание внизу страницы. Оно гласит: «Citation de mon nouveau poéme. Suum cuique» <«Цитата из моей новой поэмы». «Каждому свое»>.
XIV
Но дружбы нѣтъ и той межъ нами;
Всѣ предразсудки истребя,
Мы почитаемъ всѣхъ — нулями,
4 А единицами — себя;
Мы всѣ глядимъ въ Наполеоны;
Двуногихъ тварей милліоны
Для насъ орудіе одно;
8 Намъ чувство дико и смѣшно.
Сноснѣе многихъ былъ Евгеній;
Хоть онъ людей конечно зналъ,
И вообще ихъ презиралъ;
12 Но правилъ нѣтъ безъ исключеній:
Иныхъ онъ очень отличалъ,
И вчужѣ чувство уважалъ.
9 Сноснее. Современный читатель здесь предпочел бы «терпимее» (ср. главу Четвертую, XXXIII, 7, где это слово употреблено в обычном значении).
12 Комментаторы рассматривали эту строку как косвенную речь. Я согласен с ними.
13–14 Иных он очень отличал, / И вчуже чувство уважал. Снова очаровательная аллитерация на «ч», к чему Пушкин имел особую склонность в эмоциональных местах.
В связи с этой строкой аскетический Бродский (1950), с. 140, неожиданно говорит, что, изображая Онегина, Пушкин разоблачал образ жизни дворянской молодежи тех дней — «вечера, балы, рестораны, балетные увлечения и прочие жизненные забавы».
14 вчуже. Это наречие не имеет эквивалента в английском языке. Оно означает: «не будучи близким чему-либо», «как незначительный наблюдатель», «нейтрально», «беспристрастно», «со стороны», «оставаясь невовлеченным» и т. д.
XV
Онъ слушалъ Ленскаго съ улыбкой:
Поэта пылкій разговоръ,
И умъ, еще въ сужденьяхъ зыбкой,
4 И вѣчно вдохновенный взоръ —
Онѣгину все было ново;
Онъ охладительное слово
Въ устахъ старался удержать,
8 И думалъ: глупо мнѣ мѣшать
Его минутному блаженству;
И безъ меня пора придетъ;
Пускай покамѣстъ онъ живетъ
12 Да вѣритъ міра совершенству;
Простимъ горячкѣ юныхъ лѣтъ
2–5 Разговор… ум… взор… всё. Набросок в стилистической манере вводного описания, более полно использованного по отношению к Ольге в строфе XXIII, 1–8 (см. коммент. к XXIII, 5–8).
13–14 Это означает: «Давайте припишем жар и бред горячке юных лет — и простим их». Строки построены согласно банальному галлицизму. См., например, «Господину Юму» Клода Жозефа Дора (1734–80):
…les tendres erreurs,
Et le délire du bel âge…
<…ошибки нежные
И горячка молодости…>.
XVI
Межъ ними все раждало споры
И къ размышленію влекло:
Племенъ минувшихъ договоры,
4 Плоды наукъ, добро и зло,
И предразсудки вѣковые,
И гроба тайны роковыя,
8 Все подвергалось ихъ суду.
Поэтъ въ жару своихъ сужденій
Читалъ, забывшись, между тѣмъ
Отрывки сѣверныхъ поэмъ;
12 И снисходительный Евгеній,
Хоть ихъ не много понималъ,
Прилѣжно юношѣ внималъ.
По-видимому, текст здесь уводит нас обратно к источнику эпиграфа этой главы — «Сатирам» Горация II, VI, а именно к строкам 71–76 шестой сатиры второй книги, где хозяин и его гости за деревенским столом обсуждают, находят ли люди счастье в богатстве или в добродетели, что лежит в основе дружбы — полезность или честность и в чем природа добра.
Эта строфа, без сомнения, основана на спорах Пушкина с Кюхельбекером в лицейском дортуаре. Действительно, Пушкина, казалось, преследовали личные воспоминания о Кюхельбекере, что грозило превратить вымышленные отношения между вымышленным Онегиным и вымышленным Ленским в пародию на отношения между двумя другими лицами, пребывающими в различных временных уровнях — Пушкина, каким он был в конце 1823 г., и Кюхельбекера, каким он был, по воспоминанию Пушкина, в 1815–17 гг.
Согласно Тынянову («Лит. наследство», 1934), любимой книгой молодого Кюхельбекера было сочинение швейцарского последователя Руссо — Франсуа Рудольфа (Франца Рудольфа) Вайсса «Философские, политические и нравственные принципы» (1785), которое Кюхельбекер использовал в Лицее, чтобы составить для себя рукописную энциклопедию. У Вайсса перечислены опасные предрассудки: идолопоклонство, обряды жертвоприношения, религиозные гонения.
«Договоры» и «плоды наук» — несомненные отсылки к Руссо, к его сочинениям «Общественный договор» (1762) и «Способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов?» (1750).
Этот невероятный Бродский (1950), с. 143–45 (пишущий с ошибкой название сочинения Руссо «Общественный договор») полагает, что «плоды наук», которые обсуждают (в 1820 г.) прогрессивные помещики Онегин и Ленский, — это достижения техники, такие как сельскохозяйственные машины, и замечает, что те, кто побывал за границей, были затем изумлены реакционным образом мышления простых русских помещиков, обсуждавших сенокос, вино и псарню.
Недоверчивому читателю напоминаем, что книга Бродского — это «Пособие для учителей средней школы», выпущенное Государственным учебно-педагогическим издательством Министерства просвещения РСФСР. Москва, 1950.
10 между тем (или меж тем). Непереводимое русское выражение, более абстрактное, чем английское «тем временем».
11 Отрывки северных поэм. Где Ленский нашел эти отрывки? Ответ: в книге мадам де Сталь «О Германии»:
Sur le rocher de la mousse antique, asseyons-nous, ô bardes!
<Ha скалу с древним мохом воссядем, о певцы!>
— Клопшток. «Герман, песнь бардов» («О Германии», ч. II, гл. 13).
… les morts vont vite, les morts vont vite…
Ah! laisse en paix les morts!
<…мертвые скачут быстро, мертвые скачут быстро…
Ах! оставь в покое мертвых>
— Бюргер. «Ленора» (там же, ч. II, гл. 13)
Il est, pour les mortels, des jours mystérieux
Où, des liens du corps notre âme dégagée,
Au sein de l’avenir est tout à coup plongée,
Et saisit, je ne sais par quel heureux effort,
Le droit inattendu d’interroger le sort.
La nuit qui précéda la sanglante journée,
Qui du héros du Nord trancha la destinée…
<Для смертных есть таинственные дни,
Когда освобожденная от телесных пут наша душа
Вдруг погружается в чрево будущего
И получает, не знаю благодаря какому счастливому усилию,
Непредвиденное право вопрошать судьбу.
В ночь накануне кровавого дня,
Который решил судьбу героя Севера… >
— Шиллер. «Walstein» (sic)[37], дейст. II, в «переводе» Констана (там же, ч. II, гл. 18; отметим нелепые длинноты этого «heureux effort» <«счастливого усилия»>).
Coupe dorée! tu me rappelles les nuits bruyantes de ma jeunesse.
<Золоченый кубок! Ты напомнил мне бурные ночи моей юности>
— Гёте. «Фауст» (там же, ч. II, гл. 23).
То, что это и были те самые «Северные поэмы», которые читал Ленский, становится ясно из еще одного отрывка в книге мадам
