де Сталь (ч. II, гл. 13): «Поэтам Севера свойственна меланхолия и созерцание… Ужас — неистощимый источник поэтического творчества в Германии: привидения и ведьмы нравятся простому народу как и людям просвещенным… это вызвано… длинными ночами северных стран… Шекспир изобразил чудесные действия призраков и волшебства, и поэзия не сумела бы стать народной [= национальной], если бы пренебрегла тем, что оказывает такое неимоверное воздействие на воображение».
Он, несомненно, читал также фрагменты из книги «Оссиан, сын Фингала, бард третьего века, гэльская поэзия, переведена на английский язык г-ном Макферсоном и на французский г-ном Летурнером». Париж, 1777 (или, что более вероятно, новое издание того же «ornée de belles gravures» <«украшенное прекрасными гравюрами»>, которые надо увидеть, чтобы поверить, 1805 г.). «Переведена на английский г-ном Макферсоном» — это издание 1765 г. «Сочинений Оссиана» в двух томах, которое, в свою очередь, вобрало в себя «Отрывки старинных стихотворений, собранных в горной Шотландии и переведенных с гэльского, или эрского языка» (Эдинбург, 1760), и еще две части: «Фингал, старинная эпическая поэма» в шести книгах, опубликованная в 1762 г., и «Темора», также «старинная эпическая поэма» в восьми книгах, 1763 г.
Знаменитая подделка Джеймса Макферсона — это груда более или менее ритмизованной упрощенной английской прозы, которую без труда можно перевести на французский, немецкий и русский. Речитатив нередко переходит в короткие ямбические стихи балладного типа с чередованием четырехстопного и трехстопного ямба в таких местах, как в книге III «Фингала»: «И ветр в ее густых власах, лицо ее в слезах»; это, конечно, исчезло во французском переводе-пересказе, который сделал Оссиана популярным в Европе.
Короли Морвена, их голубые щиты поверх призрачного вереска под покровом горного тумана, гипнотически повторяющиеся расплывчатые многозначительные эпитеты, звучные, отраженные от скал имена, неясные очертания баснословных событий — все это застилало романтические умы туманной пеленой, столь отличной от плоских декораций классических коллонад Века Вкуса и Разума.
Макферсоновы писания оказали огромное воздействие на русскую литературу, как и на литературу других стран.
Рино, сын Фингала, Мальвина, дочь Тоскара, и предводитель Фингаловых бардов Уллин попадали в самые несообразные переводы и были использованы Жуковским в качестве имен-символов («Рино, горный вождь» и «Мальвина», дочь Уллина) в его довольно забавном переложении <«Уллин и его дочь»> посредственной баллады Кэмпбелла «Дочь лорда Уллина».
В «Руслане и Людмиле», «преданье старины глубокой» о «делах давно минувших дней» (фразы под Оссиана), отец Оссиана Фингал (или, по-ирландски, Финн МакКумхал) становится отшельником Фином (Финн), а Мойна (дочь Рейтамира и мать Картона) становится девой-волшебницей Наиной, тогда как Рейтамир превращается в Ратмира, молодого хазарина (персоязычный монгол из Афганистана).
XVII
Но чаще занимали страсти
Умы пустынниковъ моихъ.
Ушедъ отъ ихъ мятежной власти,
4 Онѣгинъ говорилъ объ нихъ
Съ невольнымъ вздохомъ сожалѣнья.
Блаженъ, кто вѣдалъ ихъ волненья
И наконецъ отъ нихъ отсталъ;
8 Блаженнѣй тотъ, кто ихъ не зналъ,
Кто охлаждалъ любовь разлукой,
Вражду злословіемъ; порой
Зѣвалъ съ друзьями и женой,
12 Ревнивой не тревожась мукой,
И дѣдовъ вѣрный капиталъ
Коварной двойкѣ не ввѣрялъ!
1 страсти. Байрон постоянно играл на этих пронзительных струнах. Неистовые, бунтарские, бурные чувства, становящиеся возвышенными от одной резкости их выражения, подобно пронзительному звуку, раздающемуся в тишине. Представляется, что двое молодых людей обсуждают такие острые темы, как любовь, ревность, судьба, карточные игры, бунтарство. Вайсс (см. выше коммент. к строке XVI) перечисляет опасные страсти: леность в детстве, плотская любовь и тщеславие в юности, честолюбие и мстительность в зрелом возрасте, жадность и потакание своим желаниям в старости.
14 двойке. «Двойка» — любая двузначная карта; смиренный раб удачи, который, однако, может оказаться предателем; здесь используется для обозначения азартной игры, такой как фараон или штосс.
Эти семнадцать строф были закончены к 3 нояб. 1823 г. в Одессе.
XVIII
Когда прибѣгнемъ мы подъ знамя
Благоразумной тишины,
Когда страстей угаснетъ пламя,
4 И намъ становятся смѣшны
Ихъ своевольство, иль порывы
И запоздалые отзывы: —
Смиренные не безъ труда,
Страстей чужихъ языкъ мятежный
И намъ онъ сердце шевелитъ;
Такъ точно старый инвалидъ
12 Охотно клонитъ слухъ прилѣжный
Расказамъ юныхъ усачей,
Забытый въ хижинѣ своей.
5 Их своевольство, иль порывы. Я уверен, что в принятом чтении «иль» — опечатка и должно быть второе «их»: «их своевольство, их порывы».
11–14 Рукопись пушкинского стихотворения в сорок четыре четырехстопные строки, адресованная в сентябре 1821 г. «[Николаю] Алексееву», доброму кишиневскому приятелю Пушкина, и обращенная к той же теме, что и эта строфа, содержит среди других отброшенных строк такие:
Вдали штыков и барабанов
Встречает молодых уланов
И им о битвах говорит.
Отброшенное Пушкиным примечание к этой строфе (в черновиках примечаний для издания 1833 г., ПД, 172) таково:
Et je ressemble au vieux guerrier
Qui rencontre ses frères d’armes
Et leur parle encore du métier.
Пушкин не упоминает автора этих строк, и либо он, либо его переписчики (я не видел автографа) ошибаются в написании «encore», которое не вписывается в ритмическую структуру стиха. Я установил, что это цитата из начала стихотворения Парни «Взгляд на Киферу» (1787; озаглавлено в издании 1802 г. «Болтовня для моих друзей»):
Salut, ô mes jeunes amis!
Je bénis l’heureuse journée
Et la rencontre fortunée
Qui chez moi vous ont réunis.
De vos amours quelles nouvelles?
Car je m’intéresse aux amours.
Avez-vous trouvé des cruelles?
Vénus vous rit-elle toujours?
J’ai pris congé de tous ses charmes,
Et je ressemble au vieux guerrier,
Qui rencontre ses frères d’armes,
Et leur parle encor du métier.
<Привет, о мои юные друзья,
Благословляю тот счастливый день
И ту удачную встречу,
Что собрали вас у меня.
Какие новости у вас в любви?
Ибо меня интересует любовь.
Встретились ли вы с жестокосердием?
Всегда ли Венера вам благоволит?
Я распрощался со всеми ее прелестями
И похож на старого воина,
Который встречает своих собратьев по оружию
И рассказывает им о военных делах>.
Мысль не нова. Ср. XL сонет Ронсара из «Сонетов к Елене» [де Сюржер], 1578 (Ронсар. Полн. собр. соч. под ред. Гюстава Коэна [2 т., Париж, 1950], I, 258), строки 1–5.
Comme un vieil combatant…
………………………………..
Regarde en s’esbatant l’Olympique jeunesse
Pleine d’un sang boüillant aux joustes escrimer,
Ainsi je regardois [les champions] du jeune
Dieu d’aimer…
Смотрит на борьбу юных олимпийцев
Кипящих кровью на битвах по фехтованию,
Так я смотрю на [победителей] юного
Бога любви…>
и сонет из его «Сочинений», 1560, посвященный принцу Шарлю, кардиналу Лотарингскому (под ред. Коэна, II, 885), строка 9:
Maintenant je ressemble au vieil cheval guerrier…
<Теперь я похож на старого боевого коня… >
13 усачей. Усачи — галлицизм.
13–14 Рассказам юных усачей, / Забытый в хижине своей. Окончание единственного числа мужского рода «забытый» легко привязывает это слово к строке 11, совсем иное в английском переводе, где мне пришлось перестроить строки.
XIX
За то и пламенная младость
Не можетъ ничего скрывать:
Вражду, любовь, печаль и радость,
4 Она готова разболтать.
Въ любви считаясь инвалидомъ,
Онѣгинъ слушалъ съ важнымъ видомъ,
Какъ, сердца исповѣдь любя,
8 Поэтъ высказывалъ себя;
Свою довѣрчивую совѣсть
Онъ простодушно обнажалъ.
Евгеній безъ труда узналъ
12 Его любви младую повѣсть,
Обильный чувствами расказъ.
Давно не новыми для насъ.
5 В любви считаясь инвалидом. Сполдинг перефразирует:
Считая себя ветераном, раненным
В любовных сраженьях…
14 для нас. Для Пушкина, Онегина и третьего героя романа — Читателя, все трое — светские люди.
XX
Ахъ, онъ любилъ, какъ въ наши лѣта
Уже не любятъ; какъ одна
Безумная душа поэта
4 Еще любить осуждена:
Всегда, вездѣ одно мечтанье,
Одно привычное желанье,
Одна привычная печаль!
8 Ни охлаждающая даль,
Ни долгія лѣта разлуки,
Ни чужеземныя красы,
12 Ни шумъ веселій, ни науки
Души не измѣнили въ немъ,
Согрѣтой дѣвственнымъ огнемъ.
1,9 наши ле́та; долгие лета́. Интересен сдвиг в ударении (аналогично «годы», «года»). Не знаю, подразумевал ли Пушкин в первой строке «в наше время» или «в нашем возрасте».
12 Науки. Широкое понятие, включающее в себя все виды знаний. См. также вводное замечание к коммент. строфы XVI.
14 девственным огнем. Этот и иные эпитеты, характеризующие Ленского, были общепринятыми. См., например, описание Аллана Клэра в «Розамунде Грей» Чарлза Лэма (1798), глава 4: «…при виде Розамунды Грей в нем вспыхнул первый огонь» и «в его характере была та мягкая и благородная откровенность, которая свидетельствовала, что он еще девственно невинен в делах света».
XXI
Чуть отрокъ, Ольгою плѣненный,
Сердечныхъ мукъ еще не знавъ,
Онъ былъ свидѣтель умиленный
4 Ея младенческихъ забавъ;
Въ тѣни хранительной дубравы
Онъ раздѣлялъ ея забавы,
И дѣтямъ прочили вѣнцы
8 Друзья-сосѣди, ихъ отцы.
Въ глуши, подъ сѣнію смиренной,
Невинной прелести полна,
Въ глазахъ родителей, она
12 Цвѣла какъ ландышъ потаенный,
Незнаемый въ травѣ глухой,
Ни мотыльками, ни пчелой.
3 умиленный. Фр. «attendri» — растроганный, умильный, смягченный, готовый расплакаться, трогательный.
3–4 Он был свидетель умиленный / Ее младенческих забав. Явно французская фраза: «Il fut le témoin attendri de ses ébats enfantins». Любопытно и привлекательно соответствие русского «забав» и французского «ébats», также, равным образом, русского «надменных» и французского «inhumaines» в главе Первой XXXIV, 9.
9–14 Ср.: Парни. «Эротические стихотворения», кн. IV, элегия IX:
Belle de ta seule candeur,
Tu semblois une fleur nouvelle
Qui, loin du Zéphyr corrupteur,
Sous l’ombrage qui la recèle,
S’épanouit avec lenteur.
<Прекрасная своим душевным чистосердием,
Ты казалась новым цветком,
Который вдали от соблазнителя Зефира
Таится в тени листвы
И медленно распускается>.
11 В глазах. Галлицизм («aux yeux») быстро укоренился. См. полвека спустя у Толстого в «Анне Карениной», ч. I, гл. 6: «в глазах родных».
12–14 Мотыльки, как правило, не обращают внимания на сладкий запах белых колокольчиков Convallaria majalis, по Линнею, который у русских называется ландышем, у французов — «muguet», в старой сельской Англии — «mugget», у Томсона («Весна», строка 447) — «Lily of the Vale», а у Китса («Эндимион», кн. I, строка 157) — «valleylilly» — прекрасного, но ядовитого растения, которое, хотя поэты и расцвечивали им свои пасторальные пейзажи, в действительности смертельно для ягнят.
В другой, зачеркнутой, метафоре, относящейся к той же девице (вариант строфы XXI), Пушкин, несомненно, имел в виду этот же цветок, намекая, что он может погибнуть под косой (очевидно, по его первоначальному плану, Ольга должна была подвергнуться более настойчивым ухаживаниям Онегина, чем в окончательном тексте).
В заметке на полях, оставленной нашим поэтом на его экземпляре «Опытов в стихах и прозе» Батюшкова (ч. II, с. 33; «Выздоровление», 1808), Пушкин правильно критикует своего предшественника за то, что применил для «убиения» ландыша серп жнеца вместо косы косаря (см. Сочинения 1949, т. VII, с. 575; дата неизвестна, вероятно 1825–30 гг.)[38].
Следует заметить, что в главе Шестой, XVII, 9–10 ландыш превращается в обычную лилию, которую точит некий обобщенный, но энтомологически вполне возможный червь.
XXII
Она поэту подарила
Младыхъ восторговъ первый сонъ,
И мысль объ ней одушевила
4 Его цѣвницы первый стонъ.
Простите, игры золотыя!
Онъ рощи полюбилъ густыя,
Уединенье, тишину,
8 И ночь, и звѣзды, и луну —
Луну, небесную лампаду,
Которой посвящали мы
Прогулки средь вечерней тмы,
12 И слезы, тайныхъ мукъ отраду….
Но нынѣ видимъ только въ ней
Замѣну тусклыхъ фонарей.
4 Его цевницы. Поэты начинают с этого аркадского инструмента, переходят к лире или лютне и кончают тем, что полагаются на вольные свирели своих собственных голосовых связок, что по-гегелевски, замыкает круг.
5 игры
