вспыхнувший в тени» <пер. В. Левика>: тот, что упомянут в его прославленной оде.

Экземпляр «Валерии» (1804), сохранившийся среди книг Пушкина, как говорят, содержит разного рода пометы (чьей рукой сделанные?) на шмуцтитуле (где сказано что-нибудь вроде: «Увы, всего только один миг…» или «Всемогущий Боже…. сей очаровательный проблеск жизни» и т. п.), а также имя «A Mademoiselle Olga Alexeeff».

9 Вертер. Герой «Страданий молодого Вертера» (Лейпциг, 1774), сентиментального романа Гёте. Его читали по-французски Пушкин и русские девицы. В то время существовало несколько переложений: «Страсти юного Вертера» К. Обри (граф Ф.В.К. фон Шметтау; Париж, 1777), «Терзания юного Вертера» барона С. Зекендорфа (Эрланген, 1776), «Вертер», «перевод с немецкого по новому изданию, дополненному автором [т. е. Гёте] двенадцатью письмами и с совершенно новым изложением развязки истории» — труд Шарля Луи Севеленжа (Париж, 1804).

Остатки былого очарования все еще чувствуются при чтении этого романа, в художественном отношении сильно уступающего не только «Рене» Шатобриана, но даже «Адольфу» Констана. Вертер, молодой посредственный живописец, удаляется в уединенный маленький городок, где гроты, и липы, и черепичные крыши, а поблизости находится Вальхейм, образцовое сельское поселение. Он знакомится с Шарлоттой С., Лоттой, «мамзель Лотхен» (восхитительно, что именно так он к ней обращается в своих письмах, что и вправду было свойственно мещанам-немцам в ту пору). Она становится женой положительного, флегматичного, честного Альберта. Роман написан преимущественно в эпистолярной форме, он состоит из писем — верней было бы назвать их монологами, — которые Вертер адресует некоему Вильгельму, к счастью, остающемуся безгласным и незримым.

Вертер разражается рыданиями по любому поводу, обожает возиться с детьми и страстно влюблен в Шарлотту. Они вместе читают «Оссиана», заливаясь слезами. Он — предвестие байроновских героев: «Я страдаю жестоко, ибо утратил то, что было единственным блаженством моей жизни, исчезла священная животворная сила, которая помогала созидать вокруг меня миры!» «…Порой я говорю себе… еще никто не терпел таких мучений!»

Его последние дни описаны «Издателем», т. е. самим Гёте. Измученный своей трагической любовью, преследуемый меланхолией, проникшийся отвращением к жизни, Вертер стреляется. Во времена, когда на романы смотрели как на истории «болезней эпохи», у мадам де Сталь находились основания написать о «Вертере», что книга изображает «не только страдания любви, но пороки воображения, присущие нашему веку» («О Германии», ч. II, гл. 28).

10 И бесподобный Грандисон; X, 3 Кларисой (тв. пад.). Татьяна читает Ричардсона (см. коммент. к главе Второй, XXIX, 1–4) по французскому переложению, которым мы обязаны перу невозможно плодовитого аббата Антуана Франсуа Прево. Его переводы «Клариссы Гарлоу» и «Сэра Чарлза Грандисона» вышли соответственно в 1751 и 1755 гг., выдержав несколько изданий; возможно, Татьяна держала в руках то же издание 1777 г., над которым скучал Пушкин в ноябре 1824 г. в Михайловском, откуда он писал брату: «Читаю „Клариссу“, мочи нет какая скучная дура!»

Я сравнил английский и французский текст, использовав для этого перевод Прево в изданиях (парижских и амстердамских) 1784 г., — они составили тома XIX–XXIV и XXV–XXVIII его «Избранных сочинений» (заметьте: всего лишь «избранных»!). Эти тома содержат «Английские письма, или Историю мисс Клариссы Гарлов (sic)», изданную в Лондоне в 1751 г., 6 томов, и «Новые английские письма, или Историю кавалера Грандиссона (sic)», «автора „Памелы“ и „Клариссы“», изданную в Амстердаме в 1755 г., 4 тома.

Перевод Летурнера называется «Кларисса Гарлоу, изображенная Ричардсоном» (Женева, 1785–86).

Во Франции романы Ричардсона, переложенные Прево, подверглись критике уже в восемнадцатом веке. Сочинитель песенок Шарль Колле (1709–83) около 1753 г. написал ироничную балладу «Кларисса», в которой один из куплетов звучит так:

Ce ne sera point par lettres

Que j’écrirai ma chanson;

Deux bonnes sur cent de piètres

Se trouvent dans Richardson.

<Уж, будь уверены, не из писем

Будет состоять моя песенка;

Двое сносных на сотню скверных истуканов —

Вот что такое Ричардсон>.

Шатобриан, вне всякого сомнения, величайший французский писатель своего времени, замечательно сказал в 1822 г.: «Если у Ричардсона нет стиля (о чем не нам судить, поскольку для нас он иностранец), он не останется в памяти потомков, так как жизнеспособностью обладает только стиль» («Замогильные записки» под редакцией Левайана, ч. I, кн. XII, гл. 2).

Стиля у Ричардсона не было, но живописные и достойные внимания пассажи встречаются то и дело. К сожалению, переводческий метод Прево сводился к тому, чтобы сокращать и подчищать. Так, в своем «Грандисоне» он предусмотрительно выбросил превосходное, в духе Хогарта, описание «подлого-преподлого» сообщника сэра Харгрейва (который должен был помочь ему с насильственным увозом истеричной Гарриет) — этого высоченного, ширококостного, плоскостопого, мордастого, с красными прыщами священника в каких-то отрепьях. И разумеется, неверный перевод ввиду всевластия клише (определявших тогдашние французские понятия о «bon goût» <«хорошем вкусе»>) дает себя почувствовать (к примеру: «скопище глупцов, расточавших мне комплименты», вместо «толпы дураков, не дававшей мне прохода»).

X

Воображаясь героиной

Своихъ возлюбленныхъ творцовъ,

Кларисой, Юліей, Дельфиной,

4 Татьяна въ тишинѣ лѣсовъ

Одна съ опасной книгой бродитъ,

Она въ ней ищетъ и находитъ

Свой тайный жаръ, свои мечты,

8 Плоды сердечной полноты,

Вздыхаетъ, и себѣ присвоя

Чужой восторгъ, чужую грусть,

Въ забвеньи шепчетъ наизусть

12 Письмо для милаго героя….

Но нашъ герой, кто бъ ни былъ онъ,

Ужъ вѣрно былъ не Грандисонъ.

1, 3 героиной (тв. пад.)… Дельфиной (тв. пад). Чтобы «героиня» правильно рифмовалось с «Дельфиной», пришлось изменить окончание творительного падежа, требующегося после «воображаясь», и написать недопустимое по-русски «героиной».

3 Кларисой. См. коммент. к главе Третьей, IX, 10.

3 Дельфиной. Если обветшавших «Вертера» и «Юлию» все-таки можно читать и сегодня — по крайней мере, с определенными научными целями, — то произведение мадам де Сталь «Дельфина» (1802) просто невыносимо, и я не уверен, что Пушкин обременил бы Татьяну необходимостью осиливать ее эпистолярный роман в 250 000 невыразительных слов, не запамятуй он, что тут нет даже псевдоэкзотического интереса к лучшей книге месяца — нелепой «Матильде» мадам Коттен, не говоря уже об эмоциональной насыщенности, в которой не отказать ни Гёте, ни Руссо.

Дельфина д’Альбемар, овдовев в двадцать один год, поглощена своей любовной историей, происходящей в 1790–92 гг. Ее обожатель — женатый человек по имени Леонс де Мондовиль, но в конце концов она от него отказывается, ощущая моральный долг перед его женой. Когда Дельфина болеет, он стоит у ее постели, «ухватившись за столбики ее кровати в состоянии ужаса еще большего, нежели испытываемый его подругой» (ч. IV, письмо IV). Немыслимые кипучие страсти бушуют в ч. IV, письме XIX (от Дельфины к мадам де Лебенсей): «…я бросилась к ногам Леонса… он… отнес меня на софу, недвижно замерев у моих ног» и т. п. Как художник Сталь полностью лишена чутья: «Матильда! — вскричала я, сжимая ее воздетые к небу руки» (ч. IV, письмо XXXIV).

5 См. коммент. к IX, 3–4.

14 Грандисон. В этом месте своего комментария к «ЕО» Чижевский (с. 237) снова дезинформирует читателя (см. коммент. к главе Второй, XXX, 3), сообщая: «Грандисон — герой „Клариссы Гарлоу“ Ричардсона». Он, кроме того, видимо, полагает, что Пушкин читал эти романы по-русски.

XI

Свой слогъ на важный ладъ настроя,

Бывало, пламенный творецъ

Являлъ намъ своего героя

4 Какъ совершенства образецъ.

Онъ одарялъ предметъ любимый,

Всегда неправедно гонимый,

Душой чувствительной, умомъ

8 И привлекательнымъ лицомъ.

Питая жаръ чистѣйшей страсти,

Всегда восторженный герой

Готовъ былъ жертвовать собой,

12 И при концѣ послѣдней части

Всегда наказанъ былъ порокъ,

Добру достойный былъ вѣнокъ.

2 пламенный. Несомненно, это одна из тех условных стилистических фигур, к которым питали пристрастие Пушкин и поэты его школы. Ударение, приходящееся в этом трехсложном слове на первый слог, легко — может быть, слишком легко — совпадает с необходимостью сделать ударным второй слог в ямбическом четырехстопнике, так что строка сползает к банальной модуляции русского стихосложения — скольжению на третьей стопе в трехсловной строке (как здесь). Схожи в метрическом отношении такие слова, как «радостный», «трепетный», «девственный» и т. п., равно как отдельные случаи множественного числа (и разные падежные и родовые формы) двусложных прилагательных, как, например, в главе Третьей, XVI, 12 «Напевы звучные заводит». «Пламенный» почти то же, что и «пылкий», — еще одно излюбленное слово Пушкина и его школы.

5 предмет. Видимо, любимый предмет автора — его герой.

9 Питая жар. Распространенный галлицизм. См., например, у Расина в его драматической эклоге («трагедии») «Федра» (1677), III, 1: «Не гасишь ты огонь, но раздуваешь пуще» <пер. М. Донского>; примеров таких множество.

10 Всегда восторженный герой. Два первых слова представляют собой тот же самый эпитет, который характеризовал в главе Второй, VI, 13 манеру говорить Ленского, его «всегда восторженную речь»; оставшись в памяти читателя, строка заставляет как бы самопроизвольно соединить слова «всегда» и «восторженный». На самом деле логичнее в этой назидательной строфе слово «всегда» отнести к следующей строке («всегда готов был»), связав его со вторым «всегда», указывающим на порок — непременно наказуемый, и добро — непременно вознаграждаемое.

XII

А нынче всѣ умы въ туманѣ,

Мораль на насъ наводитъ сонъ,

Порокъ любезенъ и въ романѣ,

4 И тамъ ужъ торжествуетъ онъ.

Британской музы небылицы

Тревожатъ сонъ отроковицы,

И сталъ теперь ея кумиръ

8 Или задумчивый Вампиръ,

Или Мельмотъ, бродяга мрачной,

Иль вѣчный жидъ, или Корсаръ,

Или таинственный Сбогаръ.

12 Лордъ Байронъ прихотью удачной

Облекъ въ унылый романтизмъ

И безнадежный эгоизмъ.

5 небылицы. Т. е. «недостоверности», «выдумки», «ирреальности», «фантастические предположения».

6 Тревожат сон отроковицы. Обычная для тех времен идея; ср. у Чарлза Седли в сочинении «Карточный столик, или Матери-картежницы», «современная притча автора сочинения „Возница Барух и его жена“» (Лондон, 1808), «Предуведомление»: «Романтические авторы пытались представить дело так, будто чтение романов идет на пользу юному поколению. Вздор! — Кому придет в голову подпалить собственный дом, желая удостовериться в надежности средств для тушения пожара? — Назидания, заключающиеся в подобных произведениях, вместо того, чтобы быть обращены к кому следует, неизменно адресуются юным девицам, точно девицы наделены пороками, кои изобличает сочинитель».

Странно, что даже осторожный и многознающий Лернер («Звенья», V. [1935], 71–73) допускает ошибку, считая, что слово «отроковица» в этой строфе подразумевает Татьяну, и стало быть, Татьяне принадлежит вся описываемая тут библиотека (помимо тех книг восемнадцатого века, которые назывались в строфе X); в действительности же список в строфе XII обозначает круг чтения юной девушки в пушкинское «теперь», т. е. 1824 г., точно так же, как выше очерчен круг чтения Онегина 1820 г. Иначе бессмысленной оказываются строфы XXII–XXIV главы Седьмой, где Татьяна открывает для себя Байрона (и через Байрона постигает душу Онегина), — ведь получается, что эти небылицы британской музы ей давно знакомы. Впрочем, демонические взоры Онегина, грезящиеся Татьяне в главе Седьмой, XLI и главе Пятой, XVII–XX, гораздо скорее напомнят о Метьюрине, чем о Жане Жаке: Пушкин, следовательно, читал и Метьюрина.

Пять книг миссис Радклиф в баллантайновской серии романов (том X, 1824), в том числе «Сицилийский роман» и