использование «уже», «уж» в русской эпической поэзии — фактор, прискорбный для добросовестного переводчика, вынужденного вводить тяжелое, трехсложное «already», чтобы перевести в значительной мере тавтологическое односложное слово, вставленное автором для заполнения места.

Удобная краткость и плавность звучания позволяет русским использовать это маленькое слово как в устной речи, так и в письменной гораздо чаще, чем англичанам — его английский эквивалент. Мягкое жужжание этого слова постоянно присутствует в языке; а каждая попытка передать его английским «already» постепенно делает перевод похожим на комедийный английский жителя Нью-Йорка, родившегося в России. Оно часто встречается в «ЕО» и может рассматриваться как некий филологизм. Я старался сохранить его в целости и сохранности в виде английского эквивалента в эпизодах, где это стилистически необходимо: Пушкин сам в зачеркнутом примечании объясняет его частое использование в главе Четвертой, XL. Иногда «уже» и «уж» можно адекватно передать как «теперь»; а в некоторых оборотах оно означает «практически» или «еще». Порой это слово используется в стихах как простое заполнение пробела и тогда в английском оно излишне. Поэтому в нескольких случаях я его не перевел. Любопытно отметить, что такая обычная в русском языке фраза, как «он уже готов», становится по-английски смешной и невозможной («he is already ready»).

12–14 Я не видел французского перевода «Времен года» Томсона, но подозреваю, что тень строк 134–37 автора «Зимы» (1726) присутствовала в сознании Пушкина:

И когда хозяйка при вечерней работе

Со внимательным прилежанием прядет свой лен,

Оплывающая свеча или трескучая лучина

Предсказывает ей также непогоду.

<Пер. Д. Дмитревского>.

14 лучинка. Уменьшительное от «лучина», кусок смолистой древесины, используемый как свеча.

14—XLII,1 Трещит… трещат. Этот повтор не очень удачен. Чистое морозное потрескивание (например, в северном лесу, где, как известно, от низких температур расщеплялись громадные стволы деревьев и трескалась земля) отличается от треска и шипения горящей, пропитанной смолой щепы, использовавшейся для освещения крестьянской избы.

XLII

И вотъ уже трещатъ морозы

И серебрятся средь полей…

(Читатель ждетъ ужъ риѳмы розы:

4 На, вотъ возьми ее скорѣй!)

Опрятнѣй моднаго паркета,

Блистаетъ рѣчка, льдомъ одѣта.

Мальчишекъ радостный народъ

8 Коньками звучно рѣжетъ лёдъ;

На красныхъ лапкахъ гусь тяжелый,

Задумавъ плыть по лону водъ,

Ступаетъ бережно на ледъ,

12 Скользитъ и падаетъ; веселый

Мелькаетъ, вьется первый снѣгъ,

Звѣздами падая на брегъ.

1–3 морозы… розы. Русский образец того, что Поуп в «Эссе о критике» (строки 349–51) называет «строем привычных рифм»:

Слова «Зефир прохладою дышал»

Родят строку «он листьями шуршал».

<Пер. А. Субботина>.

В обращенном к Жуковскому стихотворении, написанном <напечатанном> в 1821 г., Вяземский, рассуждая о рифмах, использует тот же самый прием:

И, в самый летний зной в лугах срывая розы,

Насильственно пригнать с Уральских гор морозы.

Рифма («мороза-роза») встречается и в строках нашего поэта в 1827 г., во втором четверостишии восьмистрочного мадригала, начинающегося словами «Есть роза дивная» и адресованного, вероятно, какой-то московской красавице:

Вотще Киферу и Пафос

Мертвит дыхание мороза,

Блестит между минутных роз

Неувядаемая роза…

Она встречается как мужская рифма («мороз-роз») и в других четырехстопниках, написанных зимой 1828 г. (строки 1–8 двенадцатистрочного фрагмента):

Как быстро в поле, вкруг открытом,

Подкован вновь, мой конь бежит!

Как звонко под его копытом

Земля промерзлая звучит!

Полезен русскому здоровью

Наш укрепительный мороз:

Ланиты, ярче вешних роз,

Играют холодом и кровью.

В книге «Пушкин, психология творчества» (Париж, 1928, с. 208) Гофман замечает, что до главы Четвертой, XLII (написанной, я думаю, в первую неделю января 1826 г.) Пушкин никогда не использовал рифму «морозы — розы». См., однако, черновики строфы XXIV.

7 Мальчишек радостный народ. Эпитет неуклюже балансирует между двумя семантическими уровнями; Пушкин намеревался сказать «веселый народ», но это не вписалось бы в поэтическую строку. Использование слова «народ» (букв.: «люди», «нация» и т. д.) в разговорном и слегка шутливо-комическом смысле любознательному читателю следует сравнить с неоклассическими вариациями на натурфилософскую тему во «Временах года» (1726–46) Томсона: «пернатый народ», «пернатая нация», «музыкальное племя» и «хрупкая шатия» — все это относится к птицам.

7 Критик, упомянутый в пушкинском примеч. 24, — Михаил Дмитриев, отрецензировавший главу Четвертую и Пятую в «Атенее» в 1828 г.

9 «Критик, — пишет Пушкин в рукописной заметке, — читал: „На красных лапках гусь тяжелый / Задумал плыть“ [т. е. не на черных или какого-то другого цвета] — и справедливо замечал, что недалеко уплывешь на красных лапках».

Слово «лапки» (ед. ч. «лапка») здесь не уменьшительное (хотя грамматически выглядит именно так), оно просто служит обозначением ног птицы. Однако в действительности полная форма слова (ед. ч. «лапа», мн. ч. «лапы») звучала бы по-русски лучше в приложении к этой конкретной животной твари в ее активном состоянии (каким бы тяжелым ни был гусь, нет резкой противоположности между его телом и большими плоскими лапами). Лапы птиц вообще, от королька до павлина, а также насекомых (в их зрелом состоянии) и маленьких четвероногих (например, комнатных собачек, кроликов, домашних кошек) правильно называть «лапки». Лапы охотничьих собак, волков, медведей и тигров, больших водоплавающих птиц, страусов, орлов, ястребов и им подобных, так же как и лапоподобные конечности черепах и верблюдов — все это «лапы». Ноги гусениц и детей, подпорки стульев — это «ножки», грамматически представляющие собою уменьшительную форму слова «ноги».

13 первый снег. Речь идет о декабре 1820 г., и в романе это первое из трех описаний надвигающейся зимы. Два других описания — в главе Пятой, I (относятся к той же зиме, но увиденной глазами Татьяны) и Седьмой, XXIX — XXХ (ноябрь 1821 г).

Упоминания зимы в editio optima [зд.: полном издании. — лат.] таковы:

Глава Первая, XVI: морозной пылью серебрится его бобровый воротник (ноябрь или декабрь 1819 г.)

XXII: бьющиеся кони, зябнущие кучера

XXVII: радуга на снегу

XXXII: ножка на чугуне камина

XXXV: снег утренний, хрустящий под ногами

Глава Четвертая, XL: карикатура южных зим

XLI: зимних друг ночей

XLII: мороз, катание на коньках, мелькает, вьется первый снег (декабрь 1820 г.)

XLIII: зимнее времяпрепровождение

XLIV: ванна со льдом

XLV–L: ужин у камина (5 янв. 1821 г.)

Глава Пятая, 1: снег выпал наконец (2–3 янв. 1821 г.) (обратите внимание на перекличку с главой Четвертой)

II: простые радости бедняков

III: Вяземский и Баратынский

IV: освещенный солнцем иней, зарею поздней сиянье розовых снегов

IX: ясная ночь, мороз, снег хрустит

XI: зимний пейзаж во сне Татьяны (5 янв. 1821 г.)

XII: сугроб и медведь

XIII: отягченные клоками снега сосны

XIV: снег рыхлый, хрупкий снег

XV: пустынный снег

XX: тьма морозная

XXI: сквозь мерзлое стекло зари багряный луч

XXIV: «метель» в соннике

XXV: возки, кибитки, сани с гостями (12 янв. 1821 г.)

Глава Шестая, XXIV: перелетная метель блестит и вьется под ярким солнцем (14 янв. 1821 г.)

Глава Седьмая, XXIX: наступление зимы (нояб. 1821 г.)

XXX: первый снег на кровле бани

XXXV: зимнее путешествие

Глава Восьмая, XXXIX: завершается зимняя спячка Онегина (с начала ноября 1824 г. до начала апреля 1825 г.)

*

Это описание наступления зимы — глава Четвертая, XL, 5–14, XLI и XLII, 2, 5–14 — хорошо перевел (лишь с несколькими незначительными неточностями) Эдмунд Уилсон в статье «Памяти Пушкина» в книге «Триумвират мыслителей», переработанное изд. (Нью-Йорк, 1948, с. 34–35).

XLIII

Въ глуши что дѣлать въ эту пору?

Гулять? Деревня той порой

Невольно докучаетъ взору

4 Однообразной наготой.

Скакать верхомъ въ степи суровой?

Но конь, притупленной подковой

Невѣрный зацѣпляя ледъ,

8 Того и жди, что упадетъ.

Сиди подъ кровлею пустынной,

Читай: вотъ Прадтъ, вотъ W. Scott!

Не хочешь? Повѣряй расходъ,

12 Сердись, иль пей, и вечеръ длинной

Кой-какъ пройдетъ, а завтра тожъ,

И славно зиму проведешь.

1 что делать в эту пору? Ср. со стихотворением Китса «Мечта» (1820), строки 15–18:

Что же делать?..

Ты останешься один.

Дров сухих подбрось в камин!

Пусть тебе мерцают в очи

Искры — духи зимней ночи…

<Пер. Г. Кружкова>.

См. также конец главы Четвертой, XLI.

5–8 Пушкин заканчивает письмо Вяземскому (28 янв. 1825 г., из Тригорского, близ Михайловского, в Москву) словами: «Пишу тебе в гостях [от Осиповых] с разбитой рукой — упал на льду не с лошади, а с лошадью: большая разница для моего наезднического честолюбия».

10 Прадт. Доминик де Прадт (1759–1837), французский публицист. Наиболее вероятная его книга в библиотеке Онегина в ту зиму — «Европа после конгресса в Ахене, последовавшего за Венским конгрессом» (Париж, 1819), где встречается следующее занятное суждение (с. 36–42):

«Прирост населения в России достигает того же уровня, что и в Америке… По расчетам, в 1920 г. в [Соединенных Штатах] будет более ста миллионов жителей… [Через] сто лет население России будет насчитывать более ста миллионов человек… К тому же Россия… единственная европейская держава, которая еще в изобилии обладает одним из самых важных средств для ведения войны, одной из самых жизненно важных основ боеготовности страны, — лошадьми… [и] в свете этих оценок она похожа на Америку…»

Главная мысль Прадта (с. 42): «Венский конгресс, санкционировав захват Польши, изменил политику Европы, любой ценой добивавшейся отстранения России».

10 W. Scott. Например, «Айвенго, или Возвращение крестоносца», перевод Огюста Жана Батиста Дефоконпре (Париж, 1820).

XLIV

Прямымъ Онѣгинъ Чильдъ Гарольдомъ

Вдался въ задумчивую лѣнь:

Со сна садится въ ванну со льдомъ,

4 И послѣ, дома цѣлый день,

Одинъ, въ расчеты погруженный,

Тупымъ кіемъ вооруженный,

Онъ на бильярдѣ въ два шара

8 Играетъ съ самаго утра.

Настанетъ вечеръ деревенскій:

Бильярдъ оставленъ, кій забытъ,

Передъ каминомъ столъ накрытъ,

12 Евгеній ждетъ: вотъ ѣдетъ Ленскій

На тройкѣ чалыхъ лошадей:

Давай обѣдать поскорѣй!

1 Чильд Гарольдом (тв. пад.). У Пушкина в первом слове первый звук имеет английское звучание Ч, а гласную он произнес на французский манер. Следующее слово он начал с буквы Г, использовав ее для передачи английского и немецкого h; ударение поставил на французский манер (-о́льд) и завершил окончанием русского творительного падежа («ом»).

Эта рифма сама по себе совершенно замечательная. Чтобы еще язвительнее подчеркнуть банальность рифмы «морозы — розы», подкинутой читателю в строфе XLII, Пушкин показывает теперь, на что способен: «Со льдом» — ударение на предлоге, и такая простонародная интонация поразительно контрастирует с космополитическим «Гарольдом». Английскому читателю напоминаем, что «rime richissime» <«роскошным рифмам» — итал.>, даже состоящим, как здесь, из двух слов, в русском не свойствен пошлый игриво-комический оттенок их английского эквивалента. Вот любопытный пример.

В комических строках, посвященных осаде Измаила в песне VII «Дон Жуана», среди искаженных русских имен, уже написанных с ошибками при их транслитерации через немецкий на французский и английский, имен, притягивающих неприятные w <у> и фальшивые sch <ш> или, наоборот, теряющих свои h <x> в офранцуженных формах, — среди этих имен встречается в строфе XVII некий «Мускин-Пускин» (Мусин-Пушкин). (Графы Мусины-Пушкины были в дальнем родстве с просто Пушкиными).

Согласно подстрочному примечанию Э. Х. Колриджа в его издании «Дон Жуана», речь идет о графе Алексее Ивановиче Мусине-Пушкине (1744–1817), общественном деятеле и археологе; был еще один человек с тем же именем, также умерший в 1817 г. и также известный английским мемуаристам, — граф (1779) Алексей Семенович Мусин-Пушкин, посол Екатерины II в Лондоне и Стокгольме.

Это имя, кажется, крайне озадачило англичан. «Автор мнимого путешествия — русский князь, Mуска-Пуска… вероятно, [никто] не смог бы превзойти