моёмъ
12 Явилась барышней уѣздной,
Съ печальной думою въ очахъ,
Съ Французской книжкою въ рукахъ.
1–3 И позабыв столицы дольной… / В глуши Молдавии печальной… По-румынски — Молдова, часть области Бессарабии, крайний юго-запад России. Она уже упоминалась с той же нотой меланхолической отчужденности в главе Первой, VIII, 13 (см. также коммент. к главе Восьмой, IV, 2, 6, 9).
4–9 Пушкин говорит о своих впечатлениях 1820–23 гг., когда он жил в Кишиневе, административном центре Бессарабии, два или три раза совершив поездки по окрестным местам. Так, в декабре 1821 г. он на десять дней уезжал в Измаил. В Молдавию он ненадолго вернулся в январе 1824 г. по пути в Тирасполь и Каушаны, где безуспешно отыскивал следы могилы Мазепы. В литературном отношении главным итогом этой поездки стали «Цыганы», романтическая поэма в 549 строк четырехстопным ямбом, начатая зимой 1823 г. в Одессе и оконченная (беловая рукопись) 10 окт. 1824 г. в Михайловском.
«Скудные странные языки» и «песни степи» относятся к двум произведениям Пушкина: 1) лишенной живого чувства, написанной четырехстопными амфибрахическими двустишиями 14 нояб. 1820 г. «Молдавской песне» (известной под названием «Черная шаль»), которая стала популярным романсом (а в румынском переложении, как говорят, получила новую жизнь в качестве «народной песни») и 2) к превосходной небольшой песне в двадцать строк двустопного анапеста, которую в «Цыганах» поет Земфира:
Режь меня, жги меня:
Я тверда, не боюсь
Ни ножа, ни огня.
Утверждают, что в самом деле есть песня молдавских цыган, звучащая (согласно Пушкину) так: «арде-ма, фриде-ма». По-румынски «arde» — пылать, a «fride» — гореть, испепелять (Леонид Гроссман, «Пушкин», Москва, 1939, транслитерирует «арды ма», «фрыдже ма»).
Проспер Мериме в своем неточном и вялом прозаическом переложении пушкинской поэмы («Les Bohémiens», 1852) передает песню Земфиры следующим образом: «Vieux jaloux, méchant jaloux, coupe-moi, brûle-moi» и т. д.; эти строки, частично переделанные, использовали Анри Мейльхак и Людовик Алеви в своем либретто оперы Жоржа Бизе «Кармен» (1875), в основе которой — одноименная новелла Мериме (1847), для арии Кармен, насмешливо поющей ее в действии 1, сцене IX.
Наконец, Иван Тургенев перевел цыганскую песню из поэмы Пушкина для Эдмона де Гонкура, который в качестве «chanson du pays» <«народной песни»> вложил этот текст в уста цыганки Степаниды Рудак (также предложенной его русским другом) в своем посредственном романе «Братья Земганно» (1879), гл. 8:
Vieux époux, barbare époux,
Egorge-moi! brûle-moi!
— a в последней строфе:
Je te hais!
Je te méprise!
C’est un autre que j’aime
Et je me meurs en l’aimant!
11 См. коммент. к главе Восьмой, IV, 2, 6, 9.
13–14 С печальной думою в очах, / С Французской книжкою в руках. Строки кажутся кратким точным резюме заключительных строк «Меланхолии» Габриеля Мари Жана Батиста Легуве (1764–1812):
… tendre Mélancolie!
……………………………………………………
Ah! si l’art à nos yeux veut tracer ton image,
Il doit peindre une vierge, assise sous l’ombrage,
Qui, rêveuse et livrée à de vagues regrets,
Nourrit au bruit des flots un chagrin plein d’attraits,
Laisse voir, en ouvrant ses paupières timides,
Des pleurs voluptueux dans ses regards humides,
Et se plaît aux soupirs qui soulèvent son sein,
Un cyprès devant elle, et Werther à la main.
<… нежная Меланхолия!
……………………………………………………
О, если искусство захочет воссоздать твой зримый образ,
Оно должно будет изобразить деву, сидящую в тени,
Мечтательницу, предающуюся смутным сожалениям,
Под лепет волн пестующую свою полную поэзии печаль,
Она чуть приподняла свои робкие веки, и видно,
Как во влажном ее взоре таятся слезы страсти,
Какие томные вздохи волнуют ее грудь, —
Пред ней кипарис, в руках ее «Вертер»>.
(Во французском произношении «Вертер», как, сокращая заглавие оригинала, называли эту книгу, созвучно с vert — зеленый).
VI
И нынѣ Музу я впервыя
На свѣтскій раутъ привожу;
На прелести ея степныя
4 Съ ревнивой робостью гляжу.
Сквозь тѣсный рядъ Аристократовъ,
Военныхъ франтовъ, дипломатовъ
И гордыхъ дамъ она скользитъ,
8 Вотъ сѣла тихо и глядитъ,
Любуясь шумной тѣснотою,
Мельканьемъ платьевъ и рѣчей,
Явленьемъ медленныхъ гостей
12 Передъ хозяйкой молодою,
И темной рамою мужчинъ
Вкругъ дамъ, какъ около картинъ.
2 светский раут. Слово «раут» оставалось употребительным в петербургском обществе еще в 1916 г. Вяземский в письме жене (1 авг. 1833 г.), шутя, употребляет варваризм «фашьонабельный раут». По-французски то же понятие выражается словом «raout».
3 степные. Слово «степь» в данном случае обладает более широким смыслом, чем «степь» в V, 9, и означает «природный, деревенский».
6 Военных франтов, дипломатов. Выдвигалось (не помню кем) предположение, что во всех трех изданиях (1832, 1833, 1837) тут опечатка и после «военных» (т. е. «служащих в армии» или «военных людей») должна быть запятая. Эта запятая, несомненно, придала бы строке намного более отчетливо выраженное пушкинское звучание (не говоря уже о том, что тогда исчезла бы некая прямолинейность самого определения — «военные франты»).
14 Вкруг… около. Сравнение поверхностно и строка кажется громоздкой. Неважное впечатление, честно говоря, оставляет и вся строфа.
VII
Ей нравится порядокъ стройной
Олигархическихъ бесѣдъ,
И холодъ гордости спокойной,
4 И эта смѣсь чиновъ и лѣтъ.
Но это кто въ толпѣ избранной
Стоитъ безмолвный и туманной?
Для всѣхъ онъ кажется чужимъ.
8 Мелькаютъ лица передъ нимъ,
Какъ рядъ докучныхъ привидѣній?
Что, сплинъ иль страждущая спѣсь
Въ его лицѣ? Зачѣмъ онъ здѣсь?
12 Кто онъ таковъ? Уже ль Евгеній?
Уже ли онъ?… Такъ, точно онъ.
— Давно ли къ намъ онъ занесёнъ?
6 туманный. Возможные смысловые оттенки — пасмурный, сумрачный, «ténébreux», если «туманный» характеризует Онегина.
VIII
Все тотъ же ль онъ иль усмирился?
Иль корчитъ также чудака?
Скажите, чѣмъ онъ возвратился?
4 Что намъ представитъ онъ пока?
Чѣмъ нынѣ явится? Мельмотомъ,
Космополитомъ, патріотомъ,
Гарольдомъ, квакеромъ, ханжёй,
8 Иль маской щегольнетъ иной.
Иль просто будетъ добрый малой,
Какъ вы да я, какъ цѣлый свѣтъ?
По крайней мѣрѣ мой совѣтъ:
12 Отстать отъ моды обветшалой.
Довольно онъ морочилъ свѣтъ…
— Знакомъ онъ вамъ? — И да и нѣтъ.
1 усмирился. Т. е. укрощен жизнью, успокоился в том, что относится к области «страстей» и т. п.
2 корчит… чудака. Глагол «корчить» сочетает два смысловых оттенка: «притворяться» и «гримасничать». Тут подразумевается скорее перевоплощение, чем подражание.
5–7 «Мельмот Скиталец» Метьюрина отмечен печатью рокового проклятья и ужасной судьбы (см. коммент. к главе Третьей, XII, 9).
«Космополит» — человек, который в любой стране чувствует себя как дома, в особенности англичанин, которому легко и покойно в Италии, или русский — во Франции. Впрочем, Онегин никогда не был за границей.
«Патриот» — националист, славянофил. Мы знаем из «Путешествия Онегина», в которое он отправился в начале 1821 г., что он изведал подобные настроения, однако разочаровался в них к моменту возвращения в С.-Петербург в августе 1824 г.
Чайльд-Гарольд у Байрона — почитатель гор, знакомый и с бездонными пропастями, личность, которой внятен гул океанских волн, однако в человеческом своем облике — беспокойный скиталец: с улыбкой отчаяния взирает он на суету мира, сокрушая врагов проклятьем прощенья.
«Квакер» — член Общества друзей, религиозной секты, основанной Джорджем Фоксом в Англии в середине семнадцатого века.
«Ханжа» — слепой приверженец своей собственной нетерпимости. В ту эпоху эксцентричный щеголь, сидя в оцепенении и положив ноги на решетку камина, мог размышлять о том, «стать ли мизантропом или демократом» (Мария Эджуорт, «Скука», гл. 5).
VIII–IX
Бродский со своим сверх меры развитым социологическим чутьем обнаруживает за разговорами, переданными в этих строфах (и в XII, 1–7), град обидных замечаний, обрушенных на Онегина консервативно мыслящими аристократами. Разумется, это вздор. Бродский забыл, что и Татьяна не была убеждена в том, что Онегин искренен. В действительности эти наслаивающиеся друг на друга вопросы и ответы представляют собой образец лукавой артистичной игры нашего поэта. Нужно сделать так, чтобы читатель на время забыл, что Онегин — убийца Ленского. «Благоразумные люди» (XII, 3) — это всего лишь воображаемые рецензенты главы. Высказывания в том роде, что мы озабочены сугубо прозаическими материями, не дорожим оригинальностью мысли и привержены только традиционным ценностям, были расхожей монетой литературного красноречия с тех пор, как родилась сатира, и не стоит, встретив подобные мысли в этой строфе, толковать их всерьез. Иначе вся строфа становится бессмысленной, ибо выражение «пылких душ неосторожность» к Онегину может быть отнесено в последнюю очередь, и фразы такого толка, невольно тут появляющиеся, необходимы лишь для того, чтобы, создав нужную атмосферу, подготовить сцены, в которых Онегин предстает страстно влюбленным в Татьяну.
IX
— Зачѣмъ же такъ неблагосклонно
Вы отзываетесь о немъ?
За то ль, что мы неугомонно
4 Хлопочемъ, судимъ обо всемъ,
Что пылкихъ душъ неосторожность
Самолюбивую ничтожность
Иль оскорбляетъ иль смѣшитъ,
8 Что умъ, любя просторъ, тѣснитъ,
Что слишкомъ часто разговоры
Принять мы рады за дѣла,
Что глупость вѣтрена и зла,
12 Что важнымъ людямъ важны вздоры
И что посредственность одна
Намъ по плечу и не странна?
8 Что ум, любя простор, теснит. Т. е. ум, нуждающийся для своего приложения в свободном пространстве, изгоняет глупцов. «Простор» — слово с несколькими значениями, однако непременно предполагающими свободное, незагроможденное пространство.
12 важны вздоры. Ср.: Андре Шенье, «Республика литературы», фрагмент VIII (изд. Вальтера): «Если тяготишься важными пустяками, хорошее общество внушает тебе только скуку…»
X, XI, XII
Эти три строфы, написанные в Москве, датированы Пушкиным 2 окт. 1829 г. В то время он рассматривал их как начало главы (заметим интонацию зачина в первых строках X), которая должна была рассказать о путешествии Онегина и идти сразу за главой Седьмой. Окончательный вариант главы Восьмой (тогда Девятой) начат 24 дек. 1829 г. в С.-Петербурге, в Демутовом трактире. Две недели спустя в письме на имя Бенкендорфа Пушкин просит (безуспешно) разрешить ему поездку за границу в качестве частного лица или причислить к русской дипломатической миссии, отправляющейся в Китай.
X
Блаженъ, кто съ молоду былъ молодъ,
Блаженъ, кто во́время созрѣлъ,
Кто постепенно жизни холодъ
4 Съ лѣтами вытерпѣть умѣлъ,
Кто страннымъ снамъ не предавался,
Кто черни свѣтской не чуждался,
Кто въ двадцать лѣтъ былъ франтъ иль хватъ,
8 А въ тридцать выгодно женатъ;
Кто въ пятьдесятъ освободился
Отъ частныхъ и другихъ долговъ,
Кто славы, денегъ и чиновъ
12 Спокойно въ очередь добился,
О комъ твердили цѣлый вѣкъ:
N. N. прекрасный человѣкъ.
1 Не слишком оригинальный совет смолоду быть молодым уже давался Пушкиным в коротком стихотворении (1819), обращенном к поэту-графоману Якову Толстому (1791–1867), с которым он встречался на обедах «Зеленой лампы» — еще одного кружка, где в основном пили шампанское, хотя биографы склонны придавать таким кружкам революционный дух и серьезное литературное значение.
XI
Но грустно думать, что напрасно
Была намъ молодость дана,
Что измѣняли ей всечасно,
4 Что обманула насъ она:
Что наши лучшія желанья,
Что наши свѣжія мечтанья
Истлѣли быстрой чередой,
Несносно видѣть предъ собою
Однихъ обѣдовъ длинный рядъ,
Глядѣть на жизнь, какъ на обрядъ,
12 И вслѣдъ за чинною толпою
Итти, не раздѣляя съ ней
Ни общихъ мнѣній, ни страстей.
XII
Предметомъ ставъ сужденій шумныхъ,
Несносно (согласитесь въ томъ)
Между людей благоразумныхъ
4 Прослыть притворнымъ чудакомъ,
Или печальнымъ сумасбродомъ,
Иль сатаническимъ уродомъ,
Иль даже Демономъ моимъ.
8 Онѣгинъ (вновь займуся имъ),
Убивъ на поединкѣ друга,
Доживъ безъ цѣли, безъ трудовъ
До двадцати шести годовъ,
12 Томясь въ бездѣйствіи досуга
Безъ службы, безъ жены, безъ дѣлъ,
Ничѣмъ заняться не умѣлъ.
1–7 См. коммент. к
