нужно, чтобы удержать «Лауру» на этом месте; но вот пришел день, когда выше стоявший скалолаз оступился и сорвался, увлекая за собой и седьмой, и восьмой, и девятый номера, и все они покатились вниз безо всякой надежды вернуться на прежние позиции.
Первое лицо книги — страдающий
[61]
[Пятая 3]
неврозами, неуверенный в себе литератор, который создает образ своей любовницы и тем ее уничтожает. Статически (если можно так выразиться) портрет правдив. Такие устойчивые подробности, как ее манера приоткрывать рот, вытирая полотенцем промежность, или прикрывать глаза, нюхая непахнущую розу, совершенно совпадают с оригиналом […][36]
[…] равно как и сухая проза автора,
[62]
с выполотыми пышными прилагательными.
Филипп Вайльд прочитал «Лауру»,
[63]
где он показан сочувственно, как принято изображать «крупных ученых», и хотя ни одна из его физических черт в книге не упомянута, он выведен там с поразительной, классической отчетливостью под именем Филидора Соваж[37].
[ГЛАВА ШЕСТАЯ?]
«Таймс», 18 дек. 1975
[64]
«Энкефалин, присутствующий в мозгу, производится теперь синтетически». «Он подобен морфию и другим опиатам». Дальнейшие исследования покажут, как и почему «морфий веками используется для утоления боли и дает ощущение эйфории»[38]. (Придумать коммерческое название, напр. цефалопиум; найти термин взамен энкефалина.)
Я учил [вздумал][39] подражать самовластному нейромедиатору, грозному посыльному, с которым я передаю мозгу приказ о самоуничтожении.
[65]
[Д[невник?] 0]
Самоубийство делается приятным, его соблазнительная пустота […]
[66]
[Д 1]
довольствуется одной строкой […] Учащийся, желающий умереть, должен сперва выучиться проэцировать мысленный образ самого себя на внутреннюю грифельную доску. Поверхность сия, в своем оптимальном, нетронутом виде, имеет глубокий, непроницаемый темносливовый (но не черный) оттенок и есть не что иное, как испод наших закрытых век.
Для того чтобы обеспечить максимально ровный фон, нужно тщательно удалять гипнагогические горгульи и энтоптические[40] роенья, которые
[67]
[Д 2]
осаждают зрение, уставшее от чрезмерно долгого разглядывания коллекций монет или насекомых. Чтобы расчистить место, обычно бывает довольно хорошо выспаться и сделать примочку для глаз.
Засим следует мысленный образ. Приготовляясь к опыту над самим собой — долго продвигаясь на ощупь и допуская ошибки, избежать которых эти заметки должны помочь начинающему, — я разсматривал возможность набросать на своей приватной грифельной доске более или менее подробный, относительно узнаваемый автопортрет.
[68]
[Д 3]
В зеркале платяного шкапа я вижу огромную, бесформенную тушу с печальными кабаньими глазками; но я лишен зрительного воображения и совершенно не способен загнать себе под веко Найджела Деллинга[41], не говоря уже о том, чтобы удержать его там хоть какое то время в определенном телесном виде. Позже я испытывал разнообразные условные изображения: манекен Деллинга, скетч скелета, или может быть воспользоваться литерами моего имени и фамильи? Трижды в них повторяющаяся гласная совпадает в значении с любимым нашим местоимением[42] и
[69]
[Д 4]
таким образом подсказывает изящное решение: одним быстрым движением мелка можно провести посредине поля моего зрения простой вертикальный штрих [|], а кроме того, можно разметить легкими поперечными линиями три части тела: ноги, туловище и голову.
Прошло несколько месяцев с тех пор,
[70]
[Д 5]
как я начал трудиться — не всякий день и не подолгу — над вертикальной чертой, обозначающей мое «я». Скоро я научился мысленным большим пальцем уверенно стирать основание этой линии, на которое приходились мои сдвинутые ступни. Я был еще новичок в деле самовымарывания и поэтому приписывал ощущение восторженного облегчения от утраты пальцев ног (когда я стирал беленькую ножку с более чем рукоблудным удовольствием) тому обстоятельству, что страдал неимоверно с того времени, что сменил
[71]
[Д 6]
детские мои сандалии на элегантные туфли, в самой лакированной коже которых отражались мука и отрава. И каким наслаждением было ампутировать эти мои крошечные ступни! Да, крошечные, и однако, я всегда желал, щеголеватый толстячок я разэдакий, чтобы они выглядели еще меньше. Носимая днем обувь постоянно жала, постоянно. Я доволакивался до дому со службы, снимал причинявшие мучительную боль франтоватые полуботинки и надевал удобные старые шарканцы. Этот акт милосердия неизменно вызывал у меня сладострастный вздох, который моя жена, если я по
[72]
[Д 7]
неосмотрительности позволял ей его услышать, находила вульгарным, отвратительным, непристойным. По жестокости ли своей или оттого, что она воображала, будто я дурачусь нарочно, чтобы ее раздражать, она както раз спрятала мои домашние туфли, хуже того — спрятала их в разных местах, как поступают в сиротских приютах с хрупкого здоровья братьями, особенно холодными ночами, — но я тотчас пошел и купил двадцать пар мягчайших карпеток, пряча свое заплаканное лицо под маской Рождественского деда, чем напугал приказчиц в магазине.
Оранжевые навесы южного лета[43]
[73]
[Д 8]
На миг у меня мелькнула тревожная мысль: а ну как стирание детородных органов приведет к преувеличенному оргазму и только? Но я с облегчением обнаружил, что процедура эта оказалась продолжением неописуемого ощущения сладости смерти и не имеет ничего общего с семяизвержением или чиханием. Те три или четыре раза, что я достигал этой стадии, я принуждал себя восстанавливать на черной мысленной доске нижнюю половину своего белесоватого «я» и таким образом выкарабкивался из состояния опасного ступора.
* * *
[74]
[Д 9]
Я, Филипп Вайльд, профессор экспериментальной психологии Ганглийского университета, последние семнадцать лет страдаю унизительным желудочным недомоганием, которое чрезвычайно ограничивает приятность застольного общения в небольших обеденных комнатах.
[75]
[Д 10]
Ненавижу свое брюхо, этот набитый кишками сундук, который я принужден таскать за собой повсюду вместе со всеми его спутниками: неудобоваримой пищей, изжогой, свинцовой залежью запоров, а то еще разстройством и первой порцией горячей гадости, извергающейся из меня в публичном сортире за три минуты до назначенной встречи.
[76]
У меня есть и была всего одна девушка в жизни, предмет ужаса и нежности, к тому же предмет всеобщего сочувствия тех миллионов, которые читают о ней в книгах ее любовника. Говорю «девушка» — не женщина, или жена, или девка. Кабы я писал на родном языке, я бы сказал fille. Уличное кафе, летнее воскресенье в полоску: Il regardait passer les filles[44] — в таком вот смысле.
Не профессиональные шлюхи и не обязательно богатые туристки, но вот именно «fille», как переводят английское «герль», а я теперь делаю обратный перевод: […]
[77]
[…] от пяты до бедра, потом торс, потом голову, покуда не останется ничего, кроме нелепого бюста с застывшим взглядом […]
[ГЛАВА СЕДЬМАЯ?]
[79]
[Вайльд 0]
Я мирно попивал полуденный чай с петибер[45], когда прихотливые резные края этого бисквита привели в движение ассоциацию, которая могла придти читателю в голову еще прежде моего. Он уже осведомлен о том, какое отвращение я испытываю к пальцам своих ног. Мне тогда досаждал вросший в мякоть ноготь на одной ноге и мозоль на другой. Вот было бы славно, подумал я, избавиться от этих пальцев, принеся их в жертву опыту, который я откладывал из одной только трусости.
[80]
[Вайльд (1)]
Я всегда восстанавливал на мысленной аспидной доске символы вымаранных органов, прежде чем, пятясь, выйти из транса. Научное любопытство да и просто логика требовали, чтобы я доказал себе, что если так и оставлю линию с пробелом, то это скажется на состоянии той или другой части моего тела. Я умокнул последний петибер в чай, проглотил сладкую кашицу и решительно приступил к операции над своей презренной плотью.
[81]
[Вайльд (2)]
Когда подвергаешь чьенибудь открытие проверке и убеждаешься в том, что оно верно, то это может доставить громадное удовольствие, а может и огромное потрясение, сопровождаемое всеми муками соперничества и низменной зависти. Мне известны по крайней мере два таких соперника — вы, Керзон, и вы, Кройдон[46], которые станут хлопать клешнями, как крабы в кипятке. Но ежели сам изобретатель испытывает собственное свое изобретение и находит, что оно действует как задумано, то он ощущает прилив чистой гордости и ему хочется сочувственно похлопать по
[82]
[Вайльд (3)]
плечу проф. Керзона и погладить по голове дра Кройдона[В этом месте в оригинале аллитерация начального «п» сгущается так настойчиво (pride [гордость]… purity [чистота]… pity [пожалеть кого]… pet [погладить]… paper [ученая статья]… petty [мелкая]), что не хотелось вовсе ею пренебречь в переводе. ] (оба, кстати сказать, подверглись разгрому в недавней статье Веста). Мы выше мелкой мести.
Однажды в жаркое воскресенье пополудни в пустом моем доме — Флора и Кора были гдето в постелях со своими хахалями — я приступил к главному опыту. Тонкое основание моего мелом начертанного «я» [I] было стерто и таковым оставлено, когда я решил выйти из своего гипнотранса. Истребление десяти пальцев
[83]
[Вайльд (4)]
ног сопровождалось привычным ощущением сладострастной неги. Я лежал на матраце в ванне, направив на ступни яркий свет от лампы для бритья. Открыв глаза, я сразу увидел, что пальцы на месте.
Подавив разочарование, я выкарабкался из ванны, ступил на кафельный пол — и упал ничком. К великой моей радости, я не мог стоять прямо, ибо десять моих пальцев были в состоянии неизъяснимого онемения. На вид ничего не
[84]
[Вайльд (5) Внизу карточки замета: «прежде чем они?»]
изменилось, разве что они были несколько бледнее обычного, но всякая чувствительность была словно срезана ледяной «мета: бритвой. Я осторожно потрогал большой палец правой ноги, потом остальные четыре, потом на левой, и все они были как резиновые и разлагались. Особенно поразительно было то, что распад тканей начался немедленно. Я прополз на четвереньках в соседнюю спальню и неимоверным усилием забрался в постель.
Оставалось только довести дело до конца и все подчистить. За ночь я удалил, потеребив, скукожившуюся бледную плоть, после чего с огромным упоением созерцал[47] […]
Я знаю, что от моих ног дурно
[85]
[Вайльд (6)]
пахнет, несмотря на каждодневные ванны, но это зловоние было из ряда вон.
[86]
Этот эксперимент — пусть и тривиальный — укрепил во мне веру в то, что я на верном пути и что (если только к веселым гробоносцам не приразится какаянибудь ужасная язва или мучительная болезнь) процесс умирания способом саморазложения доставляет величайшую из ведомых человеку услад.
[87]
[Пальцы ног]
Я ожидал, что длина обеих ступней в лучшем случае сильно сократится от того, что внешний их край так ловко превратился в некое подобие округлого конца хлебного батона, так как пальцы исчезли безследно. В худшем же случае я приготовился увидеть наглядное анатомическое пособие из десяти оголенных фаланг, торчащих из ступней, как когти скелета. Но увидал я только привычные ряды пальцев.
Медицинский антракт
[88]
[1]
«Располагайтесь», — сказал моложавый, загорелый, бойкий др Опер[48], широким жестом указывая на кресло по северную сторону своего письменного стола, и принялся объяснять необходимость хирургического вмешательства. Он показал А. Н. Д. одну из темных безрадостных урограмм его нижних анатомических отделов. Круглая тень аденомы затмевала большую часть белесоватого мочевого пузыря. Эта доброкачественная
[89]
[2]
опухоль на предстательной железе росла вот уже лет пятнадцать и теперь во много раз превосходила ее размером. Незадачливую сию железу с прицепившимся к ней большим серым паразитом можно и должно было удалить немедля.
— А если я не соглашусь? — сказал
