и заслуги переходят ко мне и переносятся на мою особу, <…> так что неисчислимые подвиги названного мною Дон Кихота теперь уже приписываются мне и становятся моими». В действительности, поскольку рыцарь неотделим от собственной славы, Карраско мог бы прибавить: «Я и есть Дон Кихот». Стало быть, битва нашего настоящего Дон Кихота с Дон Кихотом, который есть его отражение, — это по сути дела битва с собственной тенью; и в этой первой битве с Карраско наш рыцарь одерживает победу.
Далее происходит нечто весьма любопытное. Пока Сервантес придумывает волшебников, якобы написавших его книгу, и пока на страницах этой книги Дон Кихот сражается с волшебниками из рыцарских романов, Сервантес — реальный автор — неожиданно сталкивается с волшебником на уровне так называемой «реальной жизни». И использует это обстоятельство как еще одно средство развлечь читателя.
Сервантес выдумал арабского историка. Так называемая «жизнь» произвела на свет наглого арагонца, который присвоил себе нашего странствующего рыцаря. Пока Сервантес сочинял вторую часть приключений Дон Кихота, которую должны были опубликовать (с некоторым опозданием) в 1615 году, в Таррагоне, на севере Испании, была напечатана и пушена в продажу подложная «вторая часть»; вероятно, это произошло в тот момент, когда закончился срок действия авторского права Сервантеса на первую часть, то есть 26 сентября 1614 года. Автор подложного продолжения назвался Алонсо Фернандесом Авельянедой; почти наверняка это псевдоним, который до сих пор остается нераскрытым. Судя по тому, что говорит о нем Сервантес в прологе ко второй части, а также в других местах, можно предположить, что это был человек средних лет, арагонец (уроженец Тордесильяса), профессиональный писатель, лучше Сервантеса разбиравшийся в церковных вопросах (особенно в том, что касалось Доминиканского ордена), горячий и ревностный поклонник драматурга Лопе де Вега (неодобрительно отозвавшегося о «Дон Кихоте» накануне официальной публикации романа), в адрес которого направлены одно-два едких замечания в первой части. В этой связи называлось несколько имен. Не стану их здесь обсуждать. Все это лишь предположения. Подлинное имя Авельянеды, скрытое в анаграмме или акростихе в первых строках подложного «Дон Кихота», пытались обнаружить поколения литературоведов. Позвольте мне обронить туманный намек: прабабушку Сервантеса звали Хуана Авельянеда, и существует мнение, что фальшивый «Дон Кихот» сочинен самим Сервантесом с явным намерением иметь под рукой во второй части, которую он выпустил под своим именем, новый прием: его герои встречаются с героями Авельянеды. Я повторяю, никто не знает, кем был на самом деле Авельянеда, стиль его отличается от стиля Сервантеса, он менее пространный, более отточенный, с более короткими описаниями.
В продолжении Авельянеды Дон Кихот — недостойный, ходульный Дон Кихот, напрочь лишенный мечтательного очарования и пафоса истинного рыцаря — отправляется в Сарагосу, чтобы участвовать в рыцарском турнире. Его сопровождает довольно неплохой Санчо. Следует напомнить, что в конце первой части говорится, что после описанных в книге приключений настоящий Дон Кихот отправился в Сарагосу. И во второй части Сервантес отправляет своего героя на север, в Сарагосу, но, очутившись на постоялом дворе, настоящий Дон Кихот слышит, как постояльцы за стеной обсуждают приключения фальшивого Дон Кихота в Сарагосе, и решает ехать в Барселону, чтобы не встречаться с наглым самозванцем. Еще одна деталь: в подложном продолжении Дон Кихот, разлюбивший Дульсинею, переносит платоническое обожание на отвратительную Королеву Зенобию, пятидесятилетнюю трактирщицу, торгующую требухой и колбасой, настоящее имя которой Барбара Вильялобос, грузную, подслеповатую, с толстыми губами и шрамом на щеке.
Герцогская тема в настоящей второй части причудливо перекликается с продолжением Авельянеды — вероятно, такого рода совпадения вызваны литературной условностью, — однако в книге Авельянеды также присутствует важный господин дон Альваро, который, подобно герцогу с герцогиней, решает подшутить над Дон Кихотом. Но в целом книга Авельянеды добрее и человечнее книги Сервантеса. Неправда, что книга Авельянеды никуда не годится — как утверждают наиболее горячие поклонники Сервантеса. Напротив, она живая и колоритная, а отдельные ее отрывки ничем не хуже некоторых балаганных сцен нашей книги{28}.
Чем же закончит Сервантес приключения Дон Кихота? Одна схватка произойдет непременно, один человек обязательно встретится с нашим героем. В драматургии это называется la scène à faire — сцена, которая должна произойти.
На протяжении настоящей второй части читатель с тревогой ожидает момента, когда где-то за сценой бакалавр Карраско оправится от поражения в первом поединке и встретится с Дон Кихотом снова. Что бы ни происходило с Дон Кихотом — на дороге, в волшебной пещере, в герцогском замке или в Барселоне, он, так сказать, — я употреблю здесь отвратительное выражение — приговорен условно. Все это — только передышка, в любой момент Карраско может предстать перед Дон Кихотом в каком-нибудь блестящем, звенящем и сверкающем одеянии и, подняв его на смех или на меч, привести к гибели. Именно так и происходит. В шестьдесят четвертой главе Карраско, бывший Рыцарь Зеркал, а ныне Рыцарь Белой Луны, вновь вызывает Дон Кихота на поединок. Он движим двумя противоборствующими силами: злой — жаждой мщения, и доброй — желанием вернуть Дон Кихота домой, чтобы он стал послушным мальчиком и отказался от поисков приключений хотя бы на год или пока не излечится от своего безумия.
Теперь следите за ходом моей мысли. Дадим волю нашей фантазии, доведенной до сладкого безумия неумеренным чтением книг о приключениях Дон Кихота. Мне кажется, Сервантес в сцене последнего поединка упускает возможность, к которой он подошел почти вплотную. Мне кажется, здесь его ждала развязка, подготовленная его же собственными усилиями, которая бы находилась в полном согласии с зеркальной природой переодетого Карраско, Рыцаря луноподобных Зеркал{29}. Позвольте мне напомнить, что в начале второй части, в четырнадцатой главе, во время первого поединка с Дон Кихотом, Карраско косвенно указывает на то, что сделался Дон Кихотом, победив другого Дон Кихота. Какого другого Дон Кихота? Похоже, Карраско отождествляет себя с фальшивым Дон Кихотом. Мне кажется, Сервантес упустил возможность воспользоваться намеком, который он сам же обронил, — он должен был сделать так, чтобы в финальной сцене Дон Кихот сражался не с Карраско, а с подложным Дон Кихотом Авельянеды. На протяжении всей книги нам попадались люди, лично знакомые с мнимым Дон Кихотом. Мы готовы к появлению фальшивого Дон Кихота не меньше, чем к появлению Дульсинеи. Мы с нетерпением ждем, чтобы Авельянеда вывел на сцену своего героя. Как замечательно было бы, если бы вместо скомканной и вялой сцены последнего поединка с переодетым Карраско, который в один момент сшибает нашего рыцаря с коня, настоящий Дон Кихот встретился в решающей битве с поддельным Дон Кихотом! Кто победил бы в этой воображаемой битве — эксцентричный, обаятельный безумец, придуманный гением, или мошенник, символ здоровой посредственности? Я бы поставил на героя Авельянеды, ибо весь фокус в том, что в жизни посредственность удачливее гения. В жизни обман выбивает истинную отвагу из седла. А так как я грежу наяву, позвольте мне добавить, что мне не дает покоя судьба книг; написать под чужим именем мнимое, поддельное продолжение, чтобы заинтриговать читателя продолжения подлинного — это лунная вспышка искусства писателя. В неверном зеркальном отражении сам Авельянеда должен оказаться Сервантесом.
ДУЛЬСИНЕЯ
Давайте припомним все, что нам известно о Дульсинее Тобосской. Мы знаем, что ее имя — романтическое изобретение Дон Кихота, но также знаем от него и его оруженосца, что в селе Тобосо, в нескольких милях от его собственной деревни, живет прототип этой принцессы. Мы знаем, что в реальности этой книги ее зовут Альдонса Лоренсо, и что она пригожая крестьянская девушка, мастерица солить свинину и веять зерно. Это все. Изумрудно-зеленые глаза, которые Дон Кихот приписывает ей из общей со своим создателем любви к зеленому цвету, скорее всего романтический вымысел, как и странное имя. Что нам известно, кроме этого? Описание, которое дает ей Санчо, следует отвергнуть, так как историю о передаче ей письма своего господина он выдумал. Однако он хорошо с ней знаком — это смуглая, высокая, крепкая девушка, с громким голосом и дразнящим смехом. В двадцать пятой главе, перед тем как отправиться к ней с посланием, Санчо описывает ее своему господину: «<…> и могу сказать, что барру она мечет не хуже самого здоровенного парня изо всей нашей деревни. Девка ой-ой-ой, с ней не шути, и швея, и жница, и в дуду игрица, и за себя постоять мастерица, и любой странствующий или только еще собирающийся странствовать рыцарь, коли она согласится стать его возлюбленной, будет за ней, как за каменной стеной. А уж глотка, мать честная, а уж голосина! <…> А главное, она совсем не кривляка — вот что дорого, готова к любым услугам, со всеми посмеется и изо всего устроит веселье и потеху».
В конце первой главы мы узнаем, что одно время Дон Кихот был влюблен в Альдонсу Лоренсо — разумеется, платонически, но всякий раз, когда ему случалось проходить по Тобосо, он восхищался этой миловидной девушкой. «И вот она-то и показалась ему достойною титула владычицы его помыслов; и, выбирая для нее имя, которое не слишком резко отличалось бы от ее собственного и в то же время напоминало и приближалось бы к имени какой-нибудь принцессы или знатной сеньоры, положил он назвать ее Дульсинеей Тобосскою, — ибо родом она была из Тобосо, — именем, по его мнению, приятным для слуха, изысканным и глубокомысленным, как и все ранее придуманные им имена». В двадцать пятой главе мы читаем, что он любил ее целых двенадцать лет (теперь ему около пятидесяти), и за все эти двенадцать лет он видел ее только трижды или четырежды и никогда с ней не говорил, и, разумеется, она не замечала его взглядов.
В той же главе он наставляет Санчо: «Так вот, Санчо, в том, что мне надобно от Дульсинеи Тобосской, она не уступит благороднейшей принцессе в мире. Да ведь и не все дамы, которых воспевают поэты и которым они дают имена по своему хотению, существуют в действительности. Неужели ты думаешь, что разные эти Амарилис, Дианы, Сильвии, Филисы, Галатеи, Филиды, коими полны романы, песни, цирюльни, театры, что все они и правда живые существа, возлюбленные тех, которые их славили и славят поныне? Разумеется, что нет, большинство из них выдумали поэты, чтобы было о ком писать стихи и чтобы их самих почитали за влюбленных и за людей, достойных любви. Вот почему мне достаточно воображать и верить, что добрая Альдонса Лоренсо прекрасна и чиста, а до ее рода мне мало нужды, — ведь ей в орден не вступать, значит, и незачем о том справляться,
