помню, что эту идею «радуги из детей» Клэр Куильти и Вивиан ДаморБлок стащили у Джойса, — а также помню, что два цвета этой радуги были представлены мучительнообаятельными существами: оранжевое не переставая ерзало на озаренной сцене, а изумрудное, через минуту приглядевшись к черной тьме зрительного зала, где мы, косные, сидели, вдруг улыбнулось матери или покровителю.
Как только кончилось, и кругом грянули рукоплескания (звук невыносимо действующий на мои нервы), я принялся тянуть и толкать Лолиту к выходу, ибо мне не терпелось поскорее разрешить мое вполне понятное любовное возбуждение в надежной тишине нашего неоновоголубого коттеджа под звездами изумленной ночи: я всегда утверждаю, что природу изумляет то, что ей приходится подглядеть в окно. Лолита, однако, замешкалась, в розовом оцепенении сузив довольные глаза; зрение настолько поглотило в ней все другие чувства, что ее безвольные руки едва сходились ладонями, хотя она машинально продолжала аплодировать. Мне и раньше случалось наблюдать у детей экстаз такого рода, но этот был, черт возьми, совсем особенный ребенок, близоруко направивший сияющий взор на далекую рампу — у которой я мельком заметил обоих авторов пьесы, или вернее только их общие очертания: мужчину в смокинге и необыкновенно высокую брюнетку с обнаженными плечами и ястребиным профилем.
«Ты опять, грубый скот, повредил мне кисть», проговорила тоненьким голосом Лолита, садясь в автомобиль рядом со мной.
«Ах, прости меня, моя душка — моя ультрафиолетовая душка», сказал я, тщетно пытаясь схватить ее за локоть; и я добавил, желая переменить разговор — переменить прицел судьбы, боже мой, боже мой: «Вивиан — очень интересная дама. Я почти уверен, что мы ее видели вчера, когда обедали в Ананасе».
«Иногда, ты просто отвратительно туп», сказала Лолита. «Вопервых, Вивиан — автор; авторша — это Клер; вовторых, ей сорок лет, она замужем, и у нее негритянская кровь».
«А ято думал» продолжал я, нежно подшучивая над ней, «ято думал, что Куильти твоя бывшая пассия — помнишь, о нем говорилось в милом Рамздэле, в те дни, когда ты любила меня?»
«Что?», возразила Лолита, напряженно гримасничая; «Рамздэльский старый дантист? Ты меня, верно, путаешь с какойнибудь другой легкой на передок штучкой».
И я подумал про себя, как эти штучки всё, всё забывают, меж тем как мы, старые поклонники их, трясемся над каждым заветным вершком их нимфетства…
19
С лолитиного ведома и одобрения, я перед отъездом велел бердслейскому почтмейстеру посылать наши письма до востребования сначала в Уэйс, а после пятнадцатого июня в Эльфинстон. На другое утро мы посетили Уэйскии почтамт, где нам пришлось ждать в коротком, но медленном хвосте. Безмятежная Лолита стала изучать фотографии мошенников, выставленные в простенке. Красавец Анатолий Брянский, он же Антони Бриан, он же Тони Браун, глаза — карие, цвет лица — бледный, разыскивался полицией по обвинению в похищении дитяти. Faux pas[99] пожилого господина с грустными глазами состояло в том, что он обжулил почтовое ведомство, а кроме того — точно этого не было достаточно — он страдал неизлечимой деформацией ступней. Насупленный Сулливан подавался с предупреждением: вероятно, вооружен и должен считаться чрезвычайно опасным. Если вы хотите сделать из моей книги фильм, предлагаю такой трюк: пока я рассматриваю эти физиономии, одно из них тихонько превращается в мое лицо. А еще был залапанный снимок Пропавшей Девочки: четырнадцать лет, юбка в клетку и, в рифму, берет, обращаться к шерифу Фишеру, Фишерифу, Фишерифму.
Не помню писем, адресованных ко мне; что же касается Долли, пришел ее школьный отзыв, а кроме того — ей было письмо в очень необычном, очень длинном конверте. Я это письмо без колебаний вскрыл и с ним ознакомился. Заметив, однако, с каким равнодушием девочка отвернулась и двинулась к газетному киоску у выхода, я заключил, что мои действия хорошо ею предусмотрены.
ДоллиЛо! Ну вот — пьеса прошла с огромным успехом. Все три пса лежали спокойно — им, повидимому, впрыснула коечего наша милая докторша. Линда, заменившая тебя, знала роль назубок, играла прекрасно, совмещая живость с выдержкой, но напрасно мы в ней искали бы твою отзывчивость, твое непринужденное воодушевление, прелесть моей — и авторской — Дианы; впрочем, автор на этот раз не пришел аплодировать нам, а невероятная гроза на дворе несколько заглушила наш скромный «гром за сценой». Ах, боже мой, как летит жизнь! Теперь, когда все кончилось — школа, спектакль, моя история с Роем, беременность мамы (увы, ребеночек долго не прожил), все это кажется таким давнишним, хотя на самом деле я еще чувствую щекотку грима на лице.
После завтрака меня увозят в НьюЙорк, и вряд ли мне удастся так устроиться, чтобы не ехать с родителями в Европу. У меня есть еще худшая новость для тебя, ДоллиЛо! Не знаю, вернешься ли ты в Бердслей, но если вернешься, меня может быть там не будет. Об одном моем романе ты знаешь, о другом ты только думаешь, что знаешь, — но как бы то ни было, мой отец вмешался и хочет, чтобы я поехала учиться в Париж на один год, пока он сам будет там, благо я удостоилась фульбрайтовской стипендии.
«Как и ожидалось, бедный ПОЭТ сбился в третьей сцене, в том месте где я всегда спотыкалась — на этих глупых стихах. Помнишь?
Пусть скажет озеро любовнику Химены,
Что предпочесть: тоску иль тишь и гладь измены.
Я тут подчеркнула спотычки. Завидная тишь!
Ну, веди себя хорошо, девчоночка! Твой поэт шлет сердечнейший привет тебе и почтительный привет твоему батюшке.
Твоя Мона.
P. S. Изза тех дел, которые я наделала и в которые мой отец вмешался, так получилось, что моя корреспонденция строго контролируется. Поэтому подожди с ответом, пока я не напишу тебе из Европы».
Этого она, повидимому, никогда не сделала. Тем лучше. Ее письмо заключало в себе какието мерзкие намеки, в которых теперь мне слишком тягостно разбираться. Я его нашел спустя много времени между страницами одного из наших путеводителей и цитирую его здесь просто в качестве документации. Я его прочитал дважды.
Подняв голову, я намеревался — Вот тебе на — нет Дианы! Пока я пребывал под чарами Моны, Лолита пожала плечами и пропала. «Вы случайно не заметили» — обратился я к горбуну, который подметал пол у выхода. Конечно, заметил. Старый блудник. По его догадке, она когото увидела снаружи и выскочила. Я выскочил тоже. Остановился на панели, но ее там не оказалось. Побежал дальше. Опять стал. Итак — стряслось. Исчезла навеки.
В последующие годы я часто спрашивал себя, почему она действительно не исчезла навеки в этот день. Послужил ли удерживающей силой ее новый летний гардероб, находившийся у меня в запертом автомобиле? Или, может быть, не дозрела какаялибо частица общего плана? Или, еще проще: как никак я мог еще пригодиться для доставки в Эльфинстон (он то и был тайным конечным пунктом). В ту минуту, однако, я, помнится, не сомневался что она покинула меня навсегда. Уклоняющиеся от ответа лиловатые горы, полукругом охватывающие город, как будто кишели часто дышащими, карабкающимися, спотыкающимися, смеющимися, все чаще дышащими Лолитами, которые растворялись в легком тумане. Громадная начальная буква города, составленная из белых камней на крутом скате, казалась инициалом моего ужаса.
Новое, прекрасное здание почтамта, из которого я только что выбежал, стояло между еще не проснувшимся кинематографом и заговорщицкой группой тополей. Было девять часов утра — по времени горной зоны. Улица называлась Главной. Я шагал по синей ее стороне, вглядываясь в противоположную: ее уже околдовало и украшало одно из тех хрупких утр в начале лета, в которых есть и вспышки стекла там и сям и чтото вроде общего колебания и почти обморочного изнеможения перед перспективой невыносимо знойного полдня. Перейдя улицу, я стал бродить и как бы перелистывать вывески длинного ряда домов: Аптека, Недвижимое Имущество, Моды, Автомобильные части, Кафэ, Спортивные Товары, Недвижимое Имущество, Мебель, Электроприборы, Телеграф, Красильня, Бакалейная. Ах, патрульщик, патрульщик, моя дочка сбежала… Сговорившись с сыщиком! Влюбившись в шантажиста! Воспользовавшись моей полной беспомощностью! Я обсуждал про себя вопрос, не заговорить ли с одним из немногих пешеходов. Отказался от этой мысли. Посидел в запаркованном автомобиле. Пошел осматривать городской сад на теневой стороне. Вернулся к Модам и Автомобильным Частям. Сказал себе, с яростным взрывом сарказма — un ricanement[100] — что надо быть сумасшедшим, чтобы ее в чемлибо подозревать, что она вотвот появится…
Появилась.
Я круто повернулся и стряхнул с обшлага руку, которую она на него положила с робкой и глупой улыбкой.
«Садись в машину», сказал я.
Послушалась; я же продолжал ходить взад и вперед по тротуару, борясь с невыразимыми мыслями и пытаясь найти какойнибудь способ подступиться к изменнице.
Немного погодя, она вышла из автомобиля и присоединилась ко мне. Прислушиваясь, сквозь муть, я постепенно настроил приёмник ЭлО. Повидимому, она объясняла мне, что повстречала знакомую девочку.
«В самом деле? Кого же именно?»
«Девочку из Бердслея».
«Отлично. Я знаю имена всех твоих одноклассниц. Начнем сначала: Алиса Адамс?»
«Нет — не из моего класса».
«Отлично. У меня есть с собой полный список учениц твоей школы. Имя, пожалуйста».
«Она не училась у нас. Просто жила в городе».
«Отлично. Я захватил и бердслейскую адресную книгу. Мы в ней найдем всех Браунов и Смитов».
«Я знаю только ее первое имя».
«Мэри или Дженни?»
«Нет — Долли, как я».
«Значит, тупик (зеркало, о которое разбиваешь нос). Отлично. Попробуем теперь иначе. Ты отсутствовала двадцать восемь минут. Что делали обе Долли?»
«Мы зашли в молочный бар».
«И вы заказали там —?»
«Ах, просто по кокаколе».
«Смотри, Долли! Мы, знаешь, можем это проверить».
«Во всяком случае, она выпила кокаколы, а я — стакан воды!»
«Отлично. Это вон там, что ли?»
«Ну, да».
«Отлично. Пойдем. Мы допросим сифонщика».
«Погоди секундочку. Я не уверена, это может быть было чуточку дальше — как раз за углом».
«Все равно, зайдем покамест сюда. Входи, пожалуйста. Теперь посмотрим (я раскрыл телефонную книгу, прикрепленную цепью к пюпитру). Хорошос. Благородное похоронное бюро. Нет, рано. Ах, вот: Аптеки и молочные бары: один в Горном Переулке, а другой — вот этот, аптечный магазин Ларкина, и еще два. И это все, что Уэйс, или по крайней мере его торговый квартал, может нам предложить в смысле газированных вод и мороженого. Что же, нам придется посетить их все».
«Пойди к черту!», сказала она.
«Грубость, цыпка, тебе не поможет».
«Ладно», сказала она. «Но ты не смеешь меня загонять в ловушку. Ладно — пускай будет потвоему, мы никуда не заходили. Мы просто беседовали и смотрели на платья в витринах».
«В каких витринах? Вот в этой?»
«Да, хотя бы в этой».
«Ах, Лолита! Взгляника поближе». Зрелище было действительно мало привлекательное. Щеголеватый молодой приказчик чистил пылесосом чтото вроде ковра, на котором стояли две фигуры,
