потом заглянул на Регенбургер. Там ужинал и составлял с твоим отцом телеграмму к тебе. Около половины десятого поехал унтергрундом на Потсдамерплац (по дороге читал «Руль» и вот посылаю тебе вырезку. Забавно?) и там послал вышеупомянутый телеграмыщ. Домой вернулся пешком и вторично ужинал (мясики – с преобладанием колбаски. Но не следует забыть двух яиц, и овсянки, и земляничного компота, которыми в совершенно неправильном родительном падеже [ «неужели электрическая сила частицы „не“ так велика, что может влиять на существительное через два, даже три глагола?» – говаривал Пушкин] угостила меня Анюта), думая о том, что давненько не ел сырка Kohler, и поглядывая на Кустика среди кустиков. Сейчас уже без четверти одиннадцать, – а еще нужно написать маме (и вложить двадцать пять марок: больше не выходит, мой маленький). Напишу еще С. Б. Анюте деньги – отдал.
Маленький мой, потерпи еще немножко… Правда же, тебе нужно поправиться… И нельзя ведь считать те две недели, которые ты испортила всякими переездами. Я знаю, что трудно, мой маленький, – но потерпи. Е. Л. рассказывал, как Пелтенбург, летя на аэроплане из Москвы в Ковно, попал в опасную полосу тумана. Люся: «Ну, я хотел бы знать, ну что он испытывал в эту минуту, ну?» Анюта (отрываясь от спиртовки): «Во всяком случае – больше мужества, чем ты имеешь, вот, слушая рассказ об этом». Люся: «Как? Нет, но все-таки интересно знать…» Твоему отцу моя «Сказка» нравится, но он находит, что я «специализируюсь на клубничке». Правда, этот рассказ немного – фривольный.
Маленький мой, как вы поживаете? Я вас люблю. Небо сейчас звездное и напирает теплый ветер. Розы, теперь уже окаменевшие, еще стоят на моем столе. Целый месяц! Маленький мой, обцеловываю тебя. Письмыщ был сегодня. Что это насчет обезьянки? В.
60. 1 июля 1926 г.
Берлин – Синкт-Блазиен
Горизонтально:
1 За решеткой, но не тигр
2 Кричат
3 Бабочка
4 Толпа
5 Дай забвенье… очаруй…
Вертикально
1 Блин революции русской
6 Надпись под лысым
7 Одна из забот Лонгфелло
8 Печенье
9 Часть тела
10 Как перст
11 У поэтов – дымится
Кошенька моя,
забыл вчера вложить вырезку. Вот она. Утром встретился на вокзале Шарлоттенбурга с Ш., поехали в Груневальд, но, так как погода очень пасмурная, не купались, а только гуляли по лесу. На обратном пути я вылез из трамвая на Шиллыитр. – ибо на днях отметил упоительного мурмурика, – которого сегодня и купил. Он совсем кругленький, пятачок премилый, – и весь он не больше виноградины. И предозначается он тебе. Только вот как послать его, не знаю, – в письме? Нет, слишком толстенький. Завтра с кем-нибудь посоветуюсь и пошлю. Имей только в виду, что он очень, очень милый.
К обеду была телячья котлета, компот из Королев Клавдий и письмо от мамы. Она пишет, что очень тронута всем тем, что ты ей пишешь о Сергее. Что именно ты писала? После обеда полежал, затем переоделся и пошел играть в теннис. По дороге туда встретил Коростовца, а по дороге обратно нагнал господина, который шел и странно жестикулировал, приговаривая что же. Перегнав его, я узнал в нем актера Орлова. Он слегка смутился, затем принялся болтать о всяких пустяках. Рассказал, что на днях его вызвали на частный вечер какие-то люди, прося его прочесть им мою «Сказку», – что он и сделал… На следующей неделе буду играть на состязании. Бертман выиграл хрустальный графин – я ему очень завидую. Ах, Кошенька моя, только что заметил, что конвертов у меня больше нет. Придется завтра утром – до За-ка – купить и в магазине написать адрес. Досадно.
Домой я вернулся около семи, читал идиотический французский роман пошляка Rosny Jeune, затем ел обычные мясики. Да, забыл написать, что (для того чтобы отделаться от Орлова) зашел в пивную, выпил пива, – да еще купил плитку шоколада, которую дома запил молочком. Сейчас четверть десятого. Скоро лягу.
Моя Кошенька, я еще не знаю, как ты приняла телеграмыш. Обещанную маленькую игру – крестословицу (как приятно писать слово, которое сам создал! Ему уже годика два) найдешь выше. Моя Кошенька, пришли мне еще снимочек! Кустику одному – скучно… И описанье виденных бабочек. Стихи мои «Комната» Фальковская взяла, чтобы переписать на машинке. Они пойдут, вероятно, в субботу, – я уже предупредил Гессена. Любовь моя, не скучай очень, прибавляй фунтики, по фунтику в день, чтобы к приезду было полпуда. Кошенька моя… В.
61. 2 июля 1926 г.
Берлин – Санкт-Блазиен
Гориз. и вертик.
2 Волосок
3 Волнуется
5 Сам
6 Подруга Сальери
7 Род судна
8 Большевики
9 Неприятная местность
10 Лесной возглас
11 Упрек
13 Человек с тремя руками
14 Половина пяти
15 Без чего не приехал бы
16 Пять часов утра
17 Цветок
18 Хорошая знакомая пяти
19 Птица
20 Божья иллюминация
21 Прощевайте
Му love,
сейчас собачка лает на аэроплан: он где-то басом жужжит – стена мешает видеть, – а собачка стоит на балконе и тявкает в небо.
Утром великолепно купался с Ш. в Груневальде. Солнце огромное, жаркое. Прищуришься на него – и дрожит серебрянный блеск, осколочек радуги. По дороге обратно купил конвертов, чернил (и, как всегда бывает в день покупки чернил, поставил кляксу)[105], отослал письмо. Обедал (да, должен тебе открыть маленькую тайну: до сих пор I had my meals либо на письменном столе, либо – если работал – на ночном столике. И то и другое было чрезвычайно неудобно. Сегодня уехал кто-то из жильцов, и наконец я получил удобный стол для meals. Он стоит у печки) – какое-то мясо и земляника, – потом пошел на теннис. Я так много играл и так было жарко, что промок, как мысч, – и, вернувшись, I took a perfectly delicious cold bath. Затем полежал (звонил Каплан: проститься), продумывая новый рассказик. Это будет обширная рецензия о (опять капнул…) несуществующем «литературном альманахе». Мне кажется, что выйдет довольно забавно (заметила, как я ловко огибаю лужицу?)[106], но совершенно неизвестно, поместит ли «Руль». Ужинал – на новом столе, – ел яичницу и мясики (Тут вот просвечивает словесная задачка; интересно, разгадаешь ли!). Сейчас половина десятого. Му love, нынче – тридцатый письмыш! Больше шестидесяти страниц! Почти роман! Если бы мы издали книжечку – сборник твоих и моих писем, – то в ней было бы не больше 20 % твоего труда, my love… Советую тебе наверстать, – еще есть время… Я сегодня невыразимо тебя люблю. Му love, в газетах пишут, что 29-го было землетрясенье по всей южной Германии, – что во Фрейбурге «шатались дома». Ты что-нибудь чувствовала? Когда я был маленький, я всегда мечтал о громадном наводнении: чтобы на лодочке прокатиться по Морской, свернуть… Торчат из воды фонари, дальше – торчит рука: подплываю, – оказывается, это бронзовая длань Петра! Му love, do you miss me frightfully? Когда ты приедешь, я тебя встречу на станции один – или совсем не встречу. В «альманахе» будут стихи некоей Людмилы N., подражающей Ахматовой. Приведу пример:
Только помню холодность вашу
и вечерней звезды алмаз.
Ах, сегодня я не подкрашу
этих злых, заплаканных глаз.
Занятно? А рассказы, а статьи… Но я не хочу наперед говорить. Му love, I seal you with six kisses: eyes, mouth… and the others I shan’t tell you.
B.
Я КЛЯНЮЮСЬ МУРЕ Я ТОЖЕ КУТЯ
62. 3 июля 1926 г.
Берлин – Санкт-Блазиен
3 / VII – 26
Ломота, игумен, тетка, Коля, Марон
версификатор, Лета, чугун, тропинка
ландыш, Ипокрена
Из слогов данных слов требуется составить десять других слов, значенья которых: 1) место свиданий науки и невежества, 2) двигатель, 3) город в России, 4) историческое лицо, 5) добрая женщина, 6) часть повозки, 7) благовесть диафрагмы, 8) первый архитектор (см. Библию), 9) бездельник, 10) женское имя.
Му grand ciel rose,
утром один поехал в Груневальд, с десяти до часу валялся голый на песочке, затем вернулся и обедал (печенка, яблочное пюре). Неожиданно явился почтальон и вручил мне пятнадцать марок от какого-то Lazarus (полагаю, что он твой ученик?). Это было спасенье, так как у меня ни копейки не было, а тут пришло белье (4.50) и дама с папиросами (2.50). А человечек, знаешь, совершенно пропал! A t’il eu vent de quelque chose? Должен тебе сказать, что начал я сегодня писать этот письмышь около половины третьего; остановился; пошел играть в теннис (опять прекрасная жара). Однако около шести хлестнул ливень, я побежал домой et je me régalai d’un bain froid. Полежал в одном халатике – и вдруг заметил, что промокашка, которую ты, мое розовое небо, так бережно несла в тот далекий день, когда мы ее купили, все еще лежит свернутая на шкапу. Я поспешил ее разложить на столе, плотно прикрепил по углам кнопками (punaises). Оделся (все новенькое – галстучек, штанишки, твоя рубашка), и вот сейчас принесли мне ужин. Стоп.
Поужинал: мясики и макароши. Пока я ел, пришел твой дорогой, дорогой письмыщ. 1) Маленький мой, умоляю тебя потерпеть еще недельки две… Я чувствую, что ты поправляешься. А причина температурки – ты ведь знаешь какая… 2) Burns мне очень нравится, но имей в виду, что строчка «Му dearest member nearly dozen» – чрезвычайно непристойная. 3) Не знаю еще точно, когда стану Позднышевым. Во всяком случае не раньше твоего возвращенья. 4) Шифрованное четверостишие есть «Я знаю холодно и мудро» и т. д. Очень стыдно, что не угадала. Я бы сразу разобрал. Мне жалко, что мои маленькие игры тебе не по вкусу… Еще сегодня пошлю, а завтра уже нет… 5) Исправил письмо к Ханне – и воздерживаюсь от замечаний…
О мое милое, родное, бесконечно любимое… Какой милый письмыш… Как я люблю тебя… Сейчас восемь часов. Нужно собираться к Татариновым. Дождь перестал. Я люблю тебя. Стоп.
Вернулся. Около двух. Действо происходило у Кадишей, читала Данечка о «танце». (Волховысский сегодня не мог.) Татаринов мне дал № «Русского слова» (Харбин), в котором полностью перепечатана статья Айхенвальда о «Машеньке». Любовь моя, это приятно? Сложил в картонку. Я массу съел абрикосов и очень-очень-очень люблю тебя. Я тебе запрещаю рассуждать о том – скучаю ли без тебя или нет!
Верх невежества: думать, что «curriculum» – это маленькое имя графа Витте. А на вечере один из присутствующих утверждал, что танцем можно все выразить, – что можно танцевать «бесконечность». Я возразил, что нельзя танцевать без конечностей. Душа моя, ложусь спать. Поздновато. Этот письмыш я писал в три приема. Люблю тебя, мой Котищ, моя жизнь, мой полет, мой поток, собаченька…
В.
63. 4 июля 1926 г.
Берлин – Санкт-Блазиен
4 – VII – 26
Требуется войти в А и выйти из В.
Лабиринтыш «Козий Череп».
Душенька моя,
с утра шумел дождь, –
