кабинет, чтобы править какую-то статью, но уже на пороге не выдержали. Взрыв, спор о Муссолини, где-то закрылась дверь, но сквозь нее продолжалось громыхание и вопли повелительной беседы. Отлично выбрился и стал одеваться. Оказалось, что рукава смокинга слишком коротки, то есть торчат слишком манжеты чудной шелковой рубашки все того же происхождения. А кроме того, ремень выглядывает из-под жилета, когда выпрямляюсь, так что пришлось, во-первых, Амалии быстренько сделать мне из резинок этакие, знаешь, рукаводержатели, а Зензинову дать мне свои подтяжки. У него потом все падали штаны. Хватал себя за животик, не приспособленный к моему ремню. Когда все это было устроено, я оказался очень нарядным. Сели втроем обедать: Александр Федорович, Амалия и я; остальные поехали вперед. Я съел гоголь-моголь, и втроем же на таксомоторе поехали к девяти на rue Las Cases. Приехал – битком набито. Ни места, ни билетов больше нет. Теснятся, продолжают валить. Не буду перечислять знакомых, все были. И уже до начала ко мне без конца подходили знакомые и незнакомые. Я так устал улыбаться и уже не пытался установить, с кем, собственно, разговариваю. К счастью, вскоре началось. Я фертом взбежал на эстраду и под гром рукоплесканий… Чтобы не забыть, послал Веревкиной приглашение, но ее, кажется, в зале не было. В первом ряду сидели Кянджунцевы, Сергей с Наташей (прилагаю Никину телеграмму) и еще родственники. Были все писатели, Адамович, тысячи дам, Митька Рубинштейн – одним словом, все. Длинный, удобный стол, уютнейшее кресло, графин с водой. Я не спеша выложил свои штучки из милейшего портфеля, взятого у Руднева, почувствовал себя совершенно at home и не спеша начал читать наизусть стихи. Прочел «К музе», «Воздушный остров», «Окно», «Неродившемуся читателю», «Первая любовь», «Ангелочек» и «Вдохновенье, розовое небо». После каждого – приятнейшие рукоплескания. Отпил воды и принялся tackle «Музыку». Великолепная акустика. Дивно слушают. Одним словом, дошло. Опять гром, и затем перерыв. Тут меня затеснили окончательно, и какая-то ужасная женщина, от которой невозможно разило потом, оказалась фалерской моей приятельницей Новотворцевой. Бог знает что она говорила. Мелькали Дени Рош, старик Август, тенишевцы, тетя Нина, татариновские девицы, Ходасевич, Берберова и много оставшихся неизвестными мне. Настоящее наслаждение началось, однако, когда я принялся за «Отчаяние». Прочел 34 страницы. Все доходило. Я читал, выражаясь скромно, совершенно замечательно. Ужасно глупо об этом писать, но я действительно был в ударе. И как-то с самого начала было поблескивание успеха, и публика была хороша, прямо чудесная. Такое большое, милое, восприимчивое, пульсирующее животное, которое крякало и похохатывало на нужных мне местах и опять послушно замирало. Кончилось в половине двенадцатого, и опять восторг. Рукопожатие, чудная улыбка Фондика. Одним словом, лафа для тщеславного человека. Повалили в кафе большой компанией. Я произнес маленькую речь и так далее. Наконец, домой. И тут уже сидели à trois Фондики и я. Он считал деньги. Завтра пришлю тебе 1200 франков. Так радовался каждой новой сотенке. На мою долю, то есть минус расходы на зал и билеты, приходится, как я уже говорил, три тысячи.
Вдруг выясняется такая вещь. Я, собственно, не должен был бы тебе говорить, пока не разобрался в этом хорошенько. Но так и быть. В общих чертах скажу тебе. Одна неизвестная мне еще дама, мы к ней едем на днях с Амалией Осиповной, предложила тебе и мне теперь же провести у нее в замке около По три-четыре месяца, причем ее самой там не будет, а у нас будет в нашем распоряжении прислуга, автомобиль и так далее. Я послезавтра буду в Министерстве иностранных дел, где подталкиваю визы. (Впрочем, не влияние ли (это) Рауша и его бурной фантазии?) Посмотрим, но как хорошо, если бы что-нибудь вышло такое. Я чувствую себя как-то очень радостно. Touch wood. Удобно лежу, удобно пишу. Но ах как поздно, а завтра я решил пойти с Фондами на панихиду по жене Демидова. Это нужно. Он страшно был мил со мной. Вообще, я прямо удивляюсь прелестному какому-то бескорыстию, нежному отношению всех ко мне. Это ведь была нелегкая штука – организация вечера. Прилагаю еще фото, нашел рекламу.
129. 18 ноября 1932 г.
Париж – Берлин
Кажется, мы так-таки едем на несколько месяцев в По. Мы с Амалией Осиповной хотели сразу сегодня же ехать с визитом к этой даме, но Фондик настоял, чтобы сначала, до принятия предложения, выяснить, кто она такая. До сих пор мы выяснили, что она замужем за шведом Aschberg, а не Amber, как я писал, и не родственница Берских, а приятельница, что зовут ее Ольга Николаевна, что она очень сама симпатичная и давно уже носится с мыслью нас в своем замке поселить. Сейчас я в «Café de la Paix», где жду Алданова, который тоже обещал разузнать. Затем мы поедем к ней, вероятно завтра, и обо всем поговорю. Было бы, по-моему, неплохо, если бы мы поехали туда в январе или в начале февраля с таким расчетом, чтобы сперва провести недели две в Париже и вернуться в Париж же в июне, скажем, или еще поехать в Grasse или Saurai, а осенью в Париж. Я напишу для нее оду, как делает Ника. Все это очень забавно. Рауш добрался до компаньона Кянджунцева, и там оказалось, что даже место контролера уже занято. Завтра я у Роша. Он на днях мне сказал (да, был на моем вечере), что есть надежда пристроить в газете отрывок из «Лужина». Должен быть и у Эргаз насчет переводчика.
130. 18 ноября 1932 г.
Париж – Берлин
Узнал сегодня от Томпсонов, что ты звонила, а я как раз напутал и не мог у них быть в среду. Я, кажется, не удержусь и позвоню тебе. Я условился с дамой en question. Буду у нее завтра в три с половиной вместе со святой Амалией. Боюсь, что я несколько огорошил тебя этой поездкой, но я сам огорошен. И во всяком случае твердо решил принять ее предложение, если не окажется чего-нибудь предосудительного. Но я вообще положился на Фондика и на Алданова, которые советуют предложение принять. Пристроил «Соглядатая». Он выйдет в «Петрополисе» и «Современных записках». Как раз только что говорил с Чертоком. Прибавляю к нему «Пильграма». Сегодня же был у Галлимара. Взял «Подвиг». Все там очень любезно ждут рассказов, но, увы, ужасно заигрывают с Советами.
Вчера обедал у Алданова, а потом пришлось ехать к Раушам. Он пригласил двух масонов, Шереметева и Оболенского. Сидели вчетвером, но я, не стесняясь, выразил всякие мои индивидуалистические идеи и рано ушел, увильнув от масонских заманиваний. Прием у бедного Коки (совершенно, кстати, уверенного, что в конце концов уговорит Дастакияна дать ему место заведующего кинематографом) был таков: «Неужели у тебя нет неразрешенных вопросов? Ведь не может быть, чтобы некоторые вопросы духовного порядка тебя не мучили». Я отвечал, что наплевать мне на вопросы, и масоны смотрели на меня круглыми глазами. Несомненно, вышла неловкость, то есть, несомненно, Кока им сказал с тем же весом, с каким говорил о своей кинематографической мечте, проявляющейся и воплощающейся при одном его прикосновении к ней, – сказал, что вот, господа, будет Сирин, который очень заинтересован в масонском движении. Желает приобщиться к нему и так далее. А я все сворачивал на хоккейный матч, на котором был в среду вечером, когда ты звонила. Было чудесно, мы сидели у самого льда, играли шведы, а в перерывах танцевала на льду Соня Хени. Собственно говоря, я так подробно и не без смака описываю Рауша, потому что имею тайную мысль переработать его, пустить в рассказ. Очень соблазнительно.
Сижу в кафе. Выпью шоколаду, отсюда отправлюсь обедать к Шкляверам. «Весь город» говорит о моем вечере. Доходит до меня даже эпитет, начинающийся на г, дальше е, потом «, так что раздуваюсь, как раздувался молодой Достоевский. Рецензию в «Последних новостях» написал Адамович! В «Возрождении» – Мандельштама. На меня обижен Цвибах за то, что я его не поблагодарил за интервью. Сегодня ужасно полный день опять. Был в «Последних новостях». Замятин не собрал и четверти количества людей, бывших на моем вечере. Вообще, старожилы не помнят… Мне стыдно обо всем этом писать, но я хочу, чтобы ты была в курсе.
История с замком в По is too good to be true. Она же автоматически решает наш переезд во Францию. Трудно без слез писать об отношении ко мне Амалии и Фондика. Она сама напускает мне ванну, устроила для меня специальный туалетный стол, где для меня приготовлены тальк, одеколон, чудное мыло. Это только один из тысячи примеров их неслыханной доброты. Зен-Зина часто нахожу у себя в постели. Тепло, уютно, очаровательно. Завтра опять тяжелый день. Масса свиданий. Ну-с, надо идти к Шкляверам.
131. 21 ноября 1932 г.
Париж – Берлин
У меня опять началась целая оргия дел и свиданий, так что я вчера просто не успел тебе написать. Слушай, все устроилось. Мы с тобой приглашены в По с конца января или начала февраля до июня. После чего в Грасс. Дело в том, что надо быть в Берлине на Рождестве, если приезжает мама. А в начале или середине января хочу быть в Париже к выходу моих книг. Совершенно между нами, на ушко: я хочу быть в По именно с февраля до июня, оттого что это совпадает с нашим пребыванием, в прошлом, в Boulou и Saurai. А мне, понимаешь, важно сравнить по дням появление тех или других бабочек на востоке Пиреней и на западе. Voilà. Возьми, значит, на месяц комнату для нас неподалеку от Анюты. Я привезу 300 марок. Кроме того, в среду отвезу утром, послав телеграмму (ага, не забыл), в «Последние новости» первую главу «Отчаяния», а из Берлина пришлю рассказ, который здесь не успеваю докончить.
Мы с Амалией Осиповной посетили госпожу Aschberg. Довольно пышная, сорокалетняя, нарядная, волновалась и сказала несколько глупостей (выражение Анюточки, которую целую в обе щечки и в лобик). Муж ее, швед, помер. Замок находится почти рядом с Perpignan, с замком, принадлежавшим дяде Васе. Вот совпадение. Два часа езды до Биаррица. Там у нее дачка, туда тоже махнем. Сама уезжает в Италию. В общем, довольно симпатичная, но очень буржуазная, учится петь, колоратура. Амалия Осиповна пригласила ее к чаю в четверг. Я был, конечно, очень и очень любезен. Благодарил, сказал, когда приедем. По-моему, эта непредвиденная удача вполне уже оправдала мой приезд сюда. Что это ты беспокоишься насчет рассказов? Я же вам писал, что они
