кроме того, Paulhan, с которым третьего дня прокорректировал «Le Vrai» (он выбросил конец, так что кончается на «grenier» – но как мне наплевать на эти мои французские испражнения! А вместо poète anglais я поставил «allemand»), поговорить еще с Гал. и Fernand. Вот.
Софа живет в отельной комнате, с собачкой и двуспальной кроватью. Так же невыносима, как всегда. Сегодня завтракал у Шкляверов: совершенно все то же, как в 33-м и в 36-м, вплоть до меню. Сейчас иду к Fletcher. Получил письмо от Лизбет; они отложили поездку на несколько дней, так что я их увижу. Написал ей еще. Послал книжки маме, не тронув Люсиных. Выспался, несмотря на зуд. Matinée, кажется, ничего не дало Виктору, т. е. Татаринова пишет к Foldes, требуя возмещения убытков. Настолько всем понравилось, что решено еще устроить такую штуку – но на других условиях, конечно.
Маленького моего целую! Котенка моего… А тебя, моя душенька, беспредельно люблю и мучительно жду тебя.
В.
171. 15 февраля 1937 г.
Париж, авеню де Версаль, 130 —
Берлин, Несторштрассе, 22
Любовь моя, любовь моя дорогая, напротив: я очень внимательно читаю твои письма – и даже делаю выписки, чтобы на все ответить.
В Лондоне я остановлюсь в квартире Цетлиных (ее ключи уже у меня в кармане). Вот адрес: 15 Princes House 52 Kensington Park Rd c/o M. Zetlin. London Ж. И. Еду я туда чуть-чуть позже, а именно 17-го вечером, ибо выступление у Саблиных 25-го. Кроме того, Глеб устраивает целых две англо-русских встречи, из которых одна платная. Предполагаю, вообще говоря, выступить по-английски с отрывком из «Me» (временное заглавие), так как меня очень ободрили мои французские успехи. Пурталес, автор многих «romancées», извивался, пока я читал о грехах биографов! Письмо от Глеба – неожиданно толковое. Я много писем написал в Англию, сообразно со здешними советами. Leon, его жена и сестры – чрезвычайно обязательны и милы. Получил приглашение от знакомых Канегис. в Кэмбридж – непременно поеду.
Жданов уже в Лондоне, там «сведет» меня с К.; опять мелькнула надежда на воплощение «Кам. обск.», но я не очень верю, что выйдет. Вижу тысячу людей – Кокошкиных-Гуаданини (don’t you dare be jealous), Тэффи, Буниных, Татариновых. Вчера был у Л. С. Гавронской, где перс показывал замечательные фокусы, а потом Берберова, очень ритмично правя, повезла меня и Ильюшу домой, причем у самого дома автомобильчик сломался. Назначены еще два французских чтения, в начале марта. Пожалуйста, пошли Денису (замучившему меня) экземпляр «Весны в Ф.» (найдешь оттиск в сундуке): он жаждет переводить и собирается выпустить ее купно с «Aguet». Кроме того, пошли (или скажи «Petrop.» послать) экземпляр «Отчаяния» к Antonini (6, rue Corot), он пишет обо мне. И прошу тебя, душка, еще: пошли фотографии мальчиковые маме. Я с моими не могу расстаться. Рассказ о воронах и ласточках тут имел шумный успех. Душенька мой!
К Wilson отослал. Да, – кухня, кажется, неважнец. Я все-таки смею полагать, что мы поедем именно на юг, – но это решится по возвращению из Лондона. Думаю вернуться сюда 27 февр. Часто говорю с Люсей по телефону. Не is very nice, but rather impossible. Придумывает сложные паутинки из пустяков и производит опыты вещей, которых заведомо не собирается осуществить. Завтра встречаюсь с ним и с Моревской (бывшей, кстати, у Гавронской). Продолжаю ужасно страдать от псориазиса: он достиг размеров еще не виданных, а особенно неприятно, что и лицо пегое. Но самое страшное – зуд. Дико мечтаю о покое, мази, солнце… Сегодня Зин-Зин болен, и Влад. Мих. купил ему курицу. Сейчас буду писать к Чернавиной, отменяя. Это большое облегчение, должен сказать.
I love you. Вот уже месяц прошел… Очень хочется писать, но об этом сейчас и думать нельзя.
Привет Анюте, напишу ей на днях опять. Люся не едет никуда 15-го.
Му darling! В.
Есть у тебя статья Ходас.? А то пришлю.
172. 16 февраля 1937 г.
Париж, авеню де Версаль, 130 —
Берлин, Несторштрассе, 22
Любовь моя, ну вот, завтра пускаюсь в путь. Со всеми списался, получил телеграммы от Томпсона и Губского – и вообще, все хорошо. Получил от Полана книжки. Маме написал. Получила ли ты «Mercury»? Виделся вчера с Люсей, собирающимся тоже в Лондон. Он теперь сделает тридцать одну страницу, да у меня еще с собой четыре. Я, как автор, доволен. В Прагу я написал пять писем; а от Ксюнина все ответа нет. Вчера был тихий день; рано лег, – а в столовой шло заседание «Нового града». Му darling, I am afraid you are tired and lonely, but you have the little one with you at least, and I haven’t. Сегодня будем писать с И. И. новое письмо к П. Н. Погода все время чудная, теплая, сырая. Слышал вчера, как один контролер на метро говорил другому: «moi ce que j’aime chez Montherlant…» I love you, I love you. B.
173. 19 февраля 1937 г.
Лондон, Кенсингтон-Парк-роуд, 52 —
Берлин, Несторштрассе, 22
52 Kensington Park Rd
Princes House 15
(больше ничего не нужно:
15 номер квартиры)
Tel: Park 79 74
к синему спальному поезду прицепили единственный коротенький вагон третьего класса (где, впрочем, оказалось пустое отделение и мягкая, хоть и узкая, лавка), а в половину второго ночи, в Дункерке (долго ползли мимо бесконечных бочек, а потом мостами и недобрым портовым светом горели, осторожно пятясь, редкие фонари, и кое-где удивленно чернелась вода), его позорно отцепили, так что спальные, как сомнамбулы, потекли на ferry-boat, мы же (два русских еврея, хромой англичанин, старик-француз и я) после некоторого прозябанья в тускло, бездушно (не могу подобрать наречие: оно должно было бы сразу пахнуть всей этой вещественной тоской ночных желто-голых таможней) освещенной дуане перешли без вагона на тот же ferry-boat и спустились вниз, в очень удобную кают-компанию, где уж во всяком случае было лучше, чем в роскошных гробах прикованного и вместе с паромом кошмарно-беспомощно качающегося поезда, ибо качка была страшная, долго не решались выйти в море: буря нас задержала на пять часов лишних (а у меня случилось странное: я наслаждался качкой – с четырех до девяти с половиной – и утром увидел такое пронзительно знакомое! чуть-чуть синевой подкрашенное, на все бросающееся море, и чаек, и смазанный горизонт, и справа, потом слева, потом впереди белесые обрубленные берега); качка продолжалась до самого конца, я съел английский брекваст (дороговатый), а потом нас (все ту же отверженную кучку) мучили больше часа (паспорты, осмотр) – и наконец, опять в мягком пустом купе, полетели через Кент – и снова знакомое: серые замшевые овцы на рыхлых зеленых равнинах. В час я должен был завтракать с Томсонами, а в без четверти приехали на Victoria: помчался в допотопном кубовом таксомоторе (кубово-синем, – не только по форме), не узнавая ничего, словно впервые приезжал: нашел твои (два?) милых душеньковых письма на столе [а комната – идеальная, с огромной кроватью, спрятанной стоймя в белом шкапу, с радио, с живым, человечьим – не автоматическим – телефоном и с натюрмортами Авксентьевой (дочки от первого бр.) по стенам; ну и ванна, конечно, прекрасная]; позвонил Томсоновым, они из ресторана прислали за мной через четверть часа (успел и выкупаться, и выбриться) автомобиль – и обедали вшестером (с двумя reader’ами – причем я уже пустил свою «автоб», т. е. сговорился, что дам ей, ридерше, а она через Curtis Brown, старика, постарается сунуть к Gollanz’y). Лизбет, оживленная, все то же, он все с тем же страшным искусством выбирал (еду) и жрал; за соседними столиками сидела, скажи Анюте, Фрице Массари. Потом мы расстались (завтра, опять с какими-то людьми, у них обедаю). Звонил к Струве и к Молли, обоих увижу завтра: с Молли завтракаю на Чэринг-Кросс и беру у нее для Eileen Bigland – Curt. Br. – Goll. исправленный «автоб».
Поужинал в молочной, сейчас 10 часов, допишу и лягу, валюсь от усталости, а звуки города за окном по-прежнему до наглости незнакомые, – завтра пойду искать, не может быть, чтобы от прошлого камня на камне не осталось!
Написал пять открыток: Гринб., Будб., тетке, Bourne’y, Гавронской. Завтра еще кой-кому. Утром позвоню Жданову и Губскому. Заеду, вероятно, к Саблину. Насчет copyright – выясню. От Чернавиной прелестное письмо, буду у них в субботу. О чем, собственно, говорить с Heath? Напиши! Если предлагать «Защиту», то нужно дать франц. экз., а у меня нет. Люся все получил (и отлично знал, что получит) и в Л. пока не едет. Привез от Лоллия книги Глебу («Таир» «Приглашения» не принимает, но зато предлагает купить «Дар», даже если выйдет одна глава в «Совр. зап.» – но уж только одна. Подумаем). Дай «Королька» Риделиус, или нет, лучше «Адмир. игл.»: есть лишний экземпляр в сундуке. Поездочек нарисую другой раз, устал. Радио «Belge» не пригласило еще. Люблю вас, мои дорогие. Письмо неинтересное вышло, но я страшно истомлен. Душенька моя, любовь моя!
В.
174. 22 февраля 1937 г.
Лондон – Берлин, Несторштрассе, 22
Душенька моя, пишу в перчатках, но все-таки сожги, так как простудился, борюсь успешно[123] с гриппом. Сегодня у Северян буду читать в толстой синей фуфайке. Кстати, смокинг оказался очень удачным: я в нем вчера обедал с Томсонами и sir Dennison Ross с женой, говорили о лекторских возможностях, но все это несерьезно. Молли мне дала отлично исправленный «автоб.», и теперь спешно перевожу ее поправки на свой экземпляр, чтобы не остаться без всего. Позавтракав с ней, помчался к Струве (расстояния тут аховые, хуже, чем в Париже, но сидения moelleux в метро), видел трех детей, собаку, кошку, Ю. Ю., очень полную, но с худым лицом. Записал фамилии всех, с которыми буду встречаться на назначенных parties.
Здесь ветрено и дорого. Мечтаю о Франции.
Моя шляпа (потерявшая всякую форму после первого парижского дождя) вызывает удивление и смех, а шарф волочится по панели, став зато узким, как сантиметр.
Don’t worry about my flu, здесь простужены все. Живется мне очень удобно. Люблю тебя, моя душенька. А его целую в височек. Анюте привет. В.
175. 22 февраля 1937 г.
Лондон, Кенсингтон-Парк-роуд, 52 —
Берлин, Несторштрассе, 22
сегодня мне уже лучше, температура колеблется около 36,6-37, очень удобно лежу в постели. Милейший Савелий Исак, появился с завтраком, фруктами, термометром и предложением переселиться к ним, но от последнего я отказался. Пришлось сегодня отставить несколько дел; думаю, что завтра уже выйду. А вчера вечером было ужасно: полный хины, виски, портвейна, с высокой температурой и хриплым голосом, в холодном зале, я читал через
