в театр, – шекспировское представление на вольном воздухе, «Much ado about nothing» – во всех смыслах. Представь себе уголок парка (Regent Park), ряды стульев, зеленых, садовых (которые обычно сдаются черными старушками) в задних рядах и зеленых, палубных в первых. Тут же выдаются пледы, – я надел две фуфайки, хозяйский overcoat и берет. Сцена – свежепобритый газон в окружении деревьев и цветущих кустов, у «рампы» ряд холмиков из скошенной травы, остроумно скрывающих микрофоны. «Блестящая», хоть несколько закутанная публика, – великолепные актеры. Погода была идеальная, долго держался день, все время, пока укладывались деревья спать, вместе с ветром и птицами были слышны дрозды, потом голуби, и ход этого естественного вечернего действия не совпадал вовсе с ходом театральным, – так что небо и парк играли одно, а люди другое, – а потом, когда наступила ночь, небо стало совсем лиловым, а освещенные деревья ядовито-зелеными и совсем похожими на плоские, условно вырезанные декорации. Летало много ночных бабочек, а рядом с нами сидел симпатичный, но архибездарный автор «Магнолия-стрит». Нашел твое письмецо, мое счастье, по возвращении домой. 1) Да, – le grand-duc et le duc moyen, 2) crottin, 3) «дождь зарядил», – любое, 4) перевести дословно, насчет твердого знака, и снабдить примечанием. Вот. Сегодня утром иду с Гаскелль в Zoo, завтракаю у Веры Геллер, чай пью у Евы, обедаю у Гринберга. Сейчас позовут к брекфасту, – все это в халатах, к счастью. Душенька моя, люблю тебя, целую тебя, скоро вернусь, готовься, пожалуйста, к отъезду в горы.
МИТЕНЬКА МОЙ, УШКИ МОИ, РАДОСТЬ МОЯ!
250. 5 июня 1939 г.
Лондон, Хорнтон-стрит, 22 – Париж, рю Буало, 59
8.45 утра
5—VI —39
Любовь моя разноцветная, гесперида моя, mihi, утром вчера поехали с милейшим Арнольдом (очень с лица похожим на кенгуру, что замечательно, ибо он бредит Австралией) и его младшим сыном (похожим на Mus disneyi) в Zoo. Изумительное зеленое место – и единственный зоопарк, где у зверей вид если не развеселый, то по крайней мере не удрученный. Конечно, долго любовались giant Baby Panda (открытую миссионером Давидом в 1867 году в китайских горах). Это дымчато-серое, с белыми подпалинами и большим черным пятном на каждом глазу, большеголовое, мягкое, как игрушка, животное ростом с медведя – и вообще похожее на медведя. Очень был также интересен господин – старик типа художника-натуралиста, с бородкой и загорелой лысиной, который каждое утро забавляется с волками, т. е. входит к ним в клетку – валяет их, ложится на них, под ними, поперек них, целует их в зубы, тянет за хвост – а они думают о другом. Хорош был и островок в бассейне, совершенно как бы не защищенный, поросший цветами и кишащий разными ядовитыми змеями. Завтракал у Веры Геллер, от нее пошел к Еве. Очень забавный у нее сын (занимал меня взрослым разговором). И там и тут обсуждался вопрос моего положения. В пять ушел, оставя Еве еще копию письма (достал новые подписи за эти дни), которое она хочет направить лицу, которого мне не назвала. Так как было еще рано плыть к Савелию, я посидел в Гайд-парке, жаркое солнце, блеск радиаторов в зелени. Савелий был очень трогателен. Там были его родители – отец нашел во мне коллегу в смысле визных и паспортных приключений. Дома был к двенадцати. Тут маленький пропуск: не успел кончить письмо до брекфаста, а до завтрака нужно успеть в банк и к Collins’y. Пюсле чего завтракаю у Чернавиной, чай пью с полковником, в шесть у Otto (party в мою честь), вечером – кино с Гаскеллями. С деньгами обстоит пока неважно. Кроме 5 ф. от Pares, я получил еще 10 ф. через Еву. Кроме того, правда, Гринберг предложил мне (не лично, а через его богатую фирму) обеспечить нам существование на первое время с начала октября здесь. Он еще точно не знает на сколько – месяц или дольше, должен мне позвонить. Во всяком случае, я думаю, тебе непременно нужно пойти к Татищеву для твоего паспорта (позвони для верности прежде всего Родзянке); я же, как только вернусь, подам в англ. коне, прошение на месячную нам визу в октябре. Чтобы докончить это письмо, присел на край какого-то монумента (Kensington Regiment something), и писать не очень удобно, хотя перо ведет себя идеально. Я думаю, моя жизнь, что теперь мы можем спокойно пуститься в Савойю 17-го. Ради Бога, устройся так. Очень жарко, и очень, очень, очень обожаю тебя.
МИТЕНЬКА МОЙ, ЧТО ЖЕ ТЫ НЕ ПИШЕШЬ? ЛЮБЛЮ ТЕБЯ.
251. 6 июня 1939 г.
Лондон, Хорнтон-стрит, 22 – Париж, рю Буало, 59
6 —VI —39
8.30 утра
Моя любовь, вчерашний разговор с Collins был наиприятнейший. Dze book is as good as сольд. Меня принял сначала Milton Waldman, затем присоединился сам Collins. Задавали всевозможные вопросы, напомнившие мне несостоявшееся interview в Leeds. Им было важно знать, есть ли у меня еще книги dans le ventre, буду ли писать в Англии и т. д. Сегодня утром несу туда «La Course du Fou», которая их тоже очень заинтересовала: Waldman уже окрестил ее «The Fool’s Mate» (овечий мат – в три хода, но одновременно и каламбур, – и каламбурный, кроме того, «перевод» слова «fou», – очень забавно). Конкретно разговор о «Севастьяне» кончился на том, что через несколько дней они will make up their minds – а я свой. Было маленькое изменение в программе, т. е. Чернавина перенеслась на другой день – так что следующий мой визит был в Army and Navy Club, к полк. Гарсия. Мы сидели с ним в биллиярдной, он пил чай, я виски. Сделать он ничего не может насчет Staff College, – хотя бы потому, что, по его словам, официального преподавания русского ни в одном из трех военных училищ не существует. Но человек симпатичный. Засим, моя душенька, поехал я к Otto, – у него было много народу, – например, Lovât Dickson, я старался искриться. Книжка у Macmillan’a. Будберг меня в свое время просила не говорить Otto, что я другой экземпляр дал Полицеру (CollinsoBy представителю), но Otto знает. Если в течение двух недель Collins мне сделает то конкретное предложение, которое намечается, a Mac-millan (который вообще хуже, чем Collins) откажется, то книгу у Otto заберу. Однако сейчас положение из-за «двойной игры» (правда, я сам себе агент в переговорах с Коллинс – так что не так уж грешу против Otto) чуть-чуть мыльное.
«Комплиментов» я от Collins’a наслышался необыкновенных. Повторяю, было все это очень приятно – и почему-то думаю все об Ульштейно-Мэрикс периоде. Обедал дома (а завтракал в Milk Ваг – было слишком далеко возвращаться между книгоиздателем и полковником), и пошли с Гаскеллями (с которыми очень подружился, – милейшие во всех отношениях) в кинематограф, – прекрасный французский фильм «Le Carrefour». Сегодня днем я у Миши Л., а обедаю у Соломон. Радость моя, не забудь сделать то, что просил тебя вчера. Насчет паспорта и Савойи. Торчать до первого июля в Париже незачем. Остаться в Савойе можем до 1 сентября, – я привезу во всяком случае фунтов 45, а кроме того, можно рассчитывать на продажу «Севастияна». На днях выяснится и еще одна денежная комбинация. Обожаю тебя, мое счастие дорогое, пиши ко мне.
ДУШЕНЬКА МОЙ, НРАВИТСЯ ЭТА КАРТИНОЧКА?[144]ЛЮБЛЮБЛЮЛЮЛЮЛЮ ТЕБЯ. ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ ВЕРНУСЬ.
В.
252. 7 июня 1939 г.
Лондон, Хорнтон-стрит, 22 – Париж, рю Буало, 59
7. VI.39
11 ч. утра
Любовь моя, что же ты ко мне не пишешь? Не болен ли мальчишенька? Два слова всегда можно написать. Pas gentil.
Вчера утром занес «Course du Fou» Вальдману и в последний, четвертый раз побывал в музее. Brigadier Evans (геспериды), с которым я за это время очень подружился, дал мне важное поручение к Le Cerf в Париже – привезти certain types, которые ему нужны будут в октябре, из парижского музея, – а добыть что-нибудь от француза по почте невозможно, как мы все знаем. Кроме того, он мне сказал, что we are very understaffed here, необходимо разобрать несколько коллекций – и не исключена возможность, что мне там дадут работу, когда переедем. Вернулся к завтраку (жарко, все мреет, парки полны солнцепоклонников) и днем поехал к Мише. Он собирается деятельно заняться пьесой, ходы у него есть. Оттуда поехал обедать к Соломон. Она поговорила с двумя лицами, одно в Адмиралтействе, другое в Foreign Office, и сегодня утром я им обоим написал по письму с приложением моих бумаг – куррик., testimonials. Кстати, скоро надобно будет послать экземпляр этому – Нагрег’у, Samuel Harper’y. Сегодня завтракаем с Гаскеллями у Марии Соломойловны[145], затем в 3.30 встречаюсь с Molly на Виктории, затем к шести должен быть на party у Lovât Dickson’a (известный издатель), затем в Slavonic School и обедаю у Якобсона. Денек. Завтра вечером я у Тырковой. Душенька моя, мне дико скучно без тебя и его. Меня главное волнует, что мы не выберемся из Парижа 17 июня, – это необходимо, мне (кроме ловли бабочек) нужно писать – а новый межмолок в Париже затянет дело. Денег сейчас должно хватить на все – не говоря о том, что намечается еще одна помощь. Было ли что-нибудь от Е. К.?; я буду ей писать в пятницу, после свидания с Ариадной. Я в этот раз ничего почти не трачу здесь, – 45 фунтов неприкосновенны. Ради Бога, напиши в St. Thorax, если это еще не сделано. Я здесь кое-кому говорил, что «мою жену приглашают знакомые в деревню, но она одна с ребенком не может, потому что так никакого отдыха не выйдет». Я звонил к Сергею R, но его не было. Играю в теннис с Лурье в воскресение. Я себя хорошо чувствую, но мечтаю о тебе и о покое (и о бабочках, ça va sans dire). Мне кажется, я недурно справляюсь со всеми своими делами, а похвал от тебя не слышу. Целую тебя, мое любимое.
ДУШЕНЬКА МОЙ, ОБОЖАЮ И ОБНИМАЮ ТЕБЯ. КАК КАПИТАН?
В.
253. 8 июня 1939 г.
Лондон, Хорнтон-стрит, 22 – Париж, рю Буало, 59
8 —VI —39 8.30 утра
Душенька моя, I did not like your letter, it is quite off the point. Я хочу ехать 17-го. Самое позднее – 20-е, – это крайний срок, – ибо я хочу застать некоторые первые поколения. Напиши ей. Затем: 1) если я «развлекаюсь», то, очевидно, потому, что время есть: особенных дел в воскресение утром в Лондоне не сделаешь; 2) пьесой
