прижимала подушку, в руке будильник. Она глубоко вздохнула.

– Пожалуйста, впустите меня, – сказала она, и отчасти лемурьи черты ее белого личика умоляюще сморщились. – Мне так страшно, я просто не могу оставаться одна. Я чувствую, случится что-то ужасное. Можно, я здесь посплю? Пожалуйста!

Она на цыпочках пересекла комнату и с бесконечной осторожностью опустила на ночной столик круглолицые часы. Свет от лампы, просквозив ее папиросный покров, обнаружил персиковый силуэт тела.

– Так ничего? – прошептала она. – Я буду совсем незаметной.

Круг отвернулся и, поскольку он стоял у книжного шкапа, прижал и отпустил надорванный краешек телячьей кожи на корешке старинного латинского поэта. Brevis lux. Da mi basia mille. Он медленно бил кулаком по книге.

Когда он снова взглянул на нее, она уже запихала подушку спереди под ночную рубашку и давилась беззвучным смехом. Похлопывала себя по поддельной беременности. Но Круг не смеялся.

Сдвинув брови и позволив подушке с несколькими лепестками персика упасть меж ее лодыжек.

– Я вам совсем не нравлюсь? – спросила она [inquit].

Если бы, подумал он, мое сердце можно было услышать, как сердце Падука, его громовые толчки пробуждали бы мертвых. Но пусть мертвые спят.

Продолжая игру, она бросилась ниц на застеленную софу, лампа сияла в густых каштановых волосах и на кромке зардевшего уха. Бледные юные ноги притягивали шарящую длань старика.

Он сел рядом с ней, угрюмо, со стиснутыми зубами принимая банальное приглашение, но едва он коснулся ее, как она села и, подняв и сплетя тонкие, белые, голые, пахнущие каштаном руки, зевнула.

– Пожалуй, мне пора возвращаться, – сказала она.

Круг не сказал ничего. Круг сидел, тяжелый и мрачный, распираемый спелым, как виноград, желанием, бедненький.

Она вздохнула, оперлась коленом о ложе и, оголив плечо, принялась исследовать метки, оставленные около маленькой, очень черной родинки на прозрачной коже зубами какого-то сотоварища по играм.

– Вы хотите, чтобы я ушла? – спросила она.

Он потряс головой.

– А если останусь, мы будем любиться?

Руки его стиснули хрупкие бедра, словно он снимал ее с дерева.

– Ты знаешь слишком мало или слишком уж много, – сказал он. – Если слишком мало, тогда беги, запрись, никогда не приближайся ко мне, ибо это будет животный взрыв, тебя может сильно поранить. Я предупреждаю тебя. Я старше тебя почти втрое, я огромный печальный боров. И я тебя не люблю.

Сверху вниз она поглядела на корчи его рассудка. Прыснула.

– Значит, не любишь?

Меа puella, puella mea. Моя горячая, вульгарная, божественно нежная, маленькая puella. Ты – полупрозрачная амфора, которую я медленно опускаю, придерживая за ручки. Ты – розовый мотылек, вцепившийся…

Оглушительный грохот (дверной звонок, громкий стук) прервал эти антологические преамбуляции.

– Ну пожалуйста, пожалуйста, – бормотала она, извиваясь на нем, – ну же, продолжай, мы успеем закончить, пока они будут выламывать дверь, пожалуйста.

Он с силой оттолкнул ее, хватая с полу халат.

– Это был ваш последний ша-анс, – пропела она на той особой растущей ноте, которая порождает легкую зыбь вопрошания, струистое отражение знака вопроса.

Ловя и поспешно сплетая концы коричневого шнура своего отчасти монашеского облачения, он пронесся по коридору, преследуемый Мариэттой, и, снова став горбуном, отпер нетерпеливую дверь.

Молодая женщина с пистолетом в обтянутой перчаткой руке; двое недорослей из ГБ [Гимназические Бригады]: гадкие латки небритой кожи, гнойнички, хлопающие шерстяные ковбойки навыпуск.

– Хай, Линда, – сказала Мариэтта.

– Хай, Марихен, – сказала женщина. Шинель солдата-эквилиста небрежно свисала с ее плеч, и мятая пилотка лихо сидела на тщательно завитых волосах медового цвета. Круг узнал ее сразу.

– Мой жених ждет в машине внизу, – пояснила она Мариэтте, наградив ее улыбающимся поцелуем. – Профессор может идти прямо так. Там, куда мы его свезем, он получит симпатичный стерильный костюмчик установленного образца.

– Дошла наконец очередь и до меня? – спросил Круг.

– Ну, как ты, Марихен? Как забросим профессора, поедем в компашку. Лады?

– Хорошо, – сказала Мариэтта и тут же спросила, понизив голос: – А можно мне поиграть с этими хорошими мальчиками?

– Брось, голубчик, брось, ты заслужила чего получше. По правде, у меня для тебя есть сюрприз. А вы, ребятки, займитесь делом. Детская там.

– Нет, – сказал Круг, заграждая дорогу.

– Пропустите их, профессор, они выполняют свой долг. И они не сопрут у вас ни единой булавки.

– Отвалите, Док, мы выполняем свой долг.

В полуприкрытую дверь прихожей деловито стукнули чьи-то костяшки, и, когда Линда, стоявшая к ней спиной, по которой дверь легонечко хлопнула, настежь распахнула ее, звучной поступью борца-тяжеловеса вошел высокий широкоплечий мужчина в ладной полуполицейской форме. У него имелись кустистые черные брови, тяжелая квадратная челюсть и зубы белее белого.

– Мак, – сказала Линда, – это моя сестренка. С пылу с жару, сбежала из пансиона. Мариэтта – лучший друг моего жениха. Надеюсь, вы поладите.

– И я на это крепко надеюсь, – глубоким и сочным голосом сказал Мак-здоровяк. Демонстрация зубов, протянутая ладонь размером с бифштекс на пятерых.

– Очень рада познакомиться с другом Густава, – сказала скромненькая Мариэтта.

Мак и Линда обменялись сияющими улыбками.

– Боюсь, я не очень понятно выразилась, голубчик. Я сказала «жених» – так это не Густав. Определенно не Густав. Бедный Густав превратился в абстракцию.

(«Не пройдешь!» – ревел Круг, не давая ходу юнцам.)

– А что случилось? – спросила Мариэтта.

– Да пришлось им свернуть ему шею. Он, видишь ли, оказался schlappom [раззявой].

– Schlappom, который за свою короткую жизнь произвел немало отличных арестов, – отметил Мак со столь для него характерной широтою и щедростью взглядов.

– Это его, – доверительно сказала Линда, показав сестре пистолет.

– И фонарик тоже?

– Нет, это Мака.

– Какой! – уважительно произнесла Мариэтта, тронув большую кожистую вещицу.

Один из юнцов, отброшенный Кругом, угодил в стойку с зонтами.

– Ну-ка, ну-ка, прекратите-ка эту неуместную возню, – сказал Мак, оттаскивая Круга (бедный Круг сплясал кек-уок). Молодцы сразу помчались в детскую.

– Они его напугают, – хрипел и задыхался Круг, пытаясь освободиться от Маковой хватки. – Сию минуту отпустите меня. Мариэтта, сделайте мне одолжение… – Он отчаянно показывал ей: беги, беги в детскую, присмотри, чтобы мое дитя, мое дитя, мое дитя…

Мариэтта взглянула на сестру и прыснула. С дивной профессиональной точностью и savoirfaire Мак внезапно наотмашь рубанул Круга ребром чугунной ладони: удар пришелся Кругу в аккурат по исподу правой руки и сразу обездвижил ее. Тем же манером Мак обработал Кругу левую руку. Круг, согнувшись вдвое, держа помертвелую руку в помертвелой руке, осел на один из трех стульев, что стояли (теперь скособоченные, лишенные смысла) в коридоре.

– Здорово Мак это делает, – заметила Линда.

– Сила, правда? – сказала Мариэтта.

Сестры, не видавшиеся несколько времени, продолжали улыбаться, приятно помаргивали, касались одна другой вялыми девичьими жестами.

– Какая брошка милая, – сказала младшая.

– Три пятьдесят, – сообщила Линда, и к подбородку ее добавилась складочка.

– Может, мне надеть черные кружевные трусики и то испанское платье? – спросила Мариэтта.

– Ой, по-моему, в этой мятой ночнушке ты просто цыпочка. Как, Мак?

– Смак, – ответствовал Мак.

– И ты не простынешь – там, в машине, есть норковая шубка.

Из-за того, что дверь в детскую неожиданно приоткрылась (прежде чем захлопнуться снова), стал на мгновение слышен голос Давида: как ни странно, ребенок, вместо того чтобы хныкать и звать на помощь, пытался, видимо, урезонить невозможных своих гостей. Видно, он все-таки не уснул. Звук этого вежливого и почтительного голоска был хуже мучительнейшего стона.

Круг подвигал пальцами – онемение проходило понемногу. Как можно спокойней. Как можно спокойней он снова воззвал к Мариэтте.

– Кто-нибудь знает, чего ему от меня нужно? – спросила Мариэтта.

– Слушай, – сказал Мак Адаму, – либо ты делаешь, что тебе говорят, либо не делаешь. И если ты не делаешь, тогда тебе делают чертовски больно, понял? Встать!

– Ладно, – сказал Круг. – Я встану. Что дальше?

– Marsh vniz [Топай вниз]!

И тут Давид закричал. Линда поцокала языком («добились своего, обормоты»), и Мак взглянул на нее, ожидая распоряжений. Круг заковылял к детской. В ту же секунду оттуда выскочил в светло-синей пижамке Давид, но был немедленно сцапан. «Я хочу к папе!» – выкрикнул он за сценой. Напевая, Мариэтта красила губы за открытой дверью ванной. Круг ухитрился добраться до своего ребенка. Один погромщик притиснул Давида к постели. Другой пытался сгрести его бешено бьющиеся ноги.

– Отпустите его, merzavtzy [чудовищно оскорбительное выражение]! – заорал Круг.

– Они хотят, чтобы он вел себя тихо, только и всего, – сказал вновь овладевший ситуацией Мак.

– Давид, любовь моя, – сказал Круг, – все в порядке, они не причинят тебе вреда.

Ребенок, которого продолжали держать ухмыляющиеся молодцы, поймал Круга за складку халата.

А мы эти пальчики разожмем.

– Все в порядке, я сам, господа. Не трогайте его. Милый…

Мак, решив, что с него довольно, коротко пнул Круга по голени и выволок его вон.

Они разорвали моего малыша пополам.

– Слушайте вы, животное, – выговорил Круг, почти на коленях, цепляясь за гардероб в коридоре (Мак держал его за грудки и тянул). – Я не могу оставить мое дитя на муку. Пусть он едет со мной, куда вы меня повезете.

В туалете спустили воду. Две сестры присоединились к мужчинам, смотрели со скучливым весельем.

– Милый ты мой, – сказала Линда, – мы вполне понимаем, что это твое дитя или, по крайней мере, дитя твоей покойной жены, а не фарфоровый совенок или еще что-нибудь, но наша обязанность – забрать тебя, а остальное нас не касается.

– Пожалуйста, пойдемте, а, – взмолилась Мариэтта, – ужас ведь как поздно.

– Дайте мне позвонить Шамму [один из членов Совета Старейшин], – сказал Круг. – Только это. Один телефонный звонок.

– Ой, да пойдемте же, – повторила Мариэтта.

– Вопрос в том, – сказал Мак, – пойдешь ли ты мирно, по собственной воле, или мне придется тебя изувечить, а потом скатить по ступенькам, как мы делали с бревнами в Лагодане.

– Да, – сказал Круг, внезапно надумав. – Да. Бревна. Да. Пойдемте. Пойдемте скорее. В конце концов, все решается просто!

– Выключи свет, Мариэтта, – сказала Линда, – а то еще нас обвинят, что мы украли его электричество.

– Я вернусь через десять минут, – во всю силу легких выкрикнул Круг, обернувшись в сторону детской.

– А-а, господи боже, – пробормотал Мак и пихнул его к двери.

– Мак, – сказала Линда. – Как бы ее не продуло на лестнице. Я что подумала, может, ты снесешь ее вниз. Знаешь что, пусть этот идет впереди, я за ним, а ты сзади. Ну-ка, подними ее.

– А знаете, я совсем не тяжелая, – сказала Мариэтта, воздевая