Клиян тут распевает
последние свои стихи…
ЭЛЛА:
Отец,
ты ранен? Кровь…
ТРЕМЕНС:
Нет.
ЭЛЛА:
У тебя рука
опять, опять холодная… а ногти,
как будто ел ты землянику… Я
останусь, Дандилио, здесь… Прилягу,
подушку дайте… Право, лучше мне…
Всю ночь палили… мой ребенок плакал…
А где же ваша кошка, Дандилио?..
ДАНДИЛИО:
Шутник какой-то каменной бутылкой
хватил ее… Иначе попугая
я б не купил…
ЭЛЛА:
Да, огненный… Да, помню…
Мы пили за его здоровье… Ах!..
(Смеется.)
«…И все же я тебя боюсь… Как смерть,
бываешь страшен ты…» — откуда это?
Откуда? Нет, забыла.
КЛИЯН:
Полно… Элла…
моя любовь… Прикрой глаза…
ЭЛЛА:
…Ты — белый,
как свежая сосновая доска…
и капельки смолы… Мне неприятно…
ты отойди…
КЛИЯН:
Прости меня… не буду,
я только так… Хотел тебе подушку
поправить… Вот…
(Он поникает у ее изголовья.)
ТРЕМЕНС:
Что бишь я говорил?
Да: плохо ищут; там, вокруг сената,
вокруг дворца народ толпится: чистят
покои королевские, ковры
вытряхивают — и мои окурки,
и шпильки Эллы выметают… Очень
занятно! И какой занятный слух,
что будто бы грабитель — где-то там
на юге, видите ли, в дом забрался
и бац в башку хозяина, — а тот —
извольте — объявился властелином,
свою столицу кинувшим полгода
тому назад… Я знаю, знаю, — это
все выдумки. Но выдумкой такой
меня смели… Вот Элла спит. Мне тоже
пора бы… Гладит, крадется озноб
вверх по спине… А жалко, Дандилио,
что вымышленный вор не уничтожил
придуманного короля!.. Смеешься?
Что, славно я шучу?
ДАНДИЛИО:
Да — бедный Ганус!
Не повезло…
ТРЕМЕНС:
Как — Ганус?..
ДАНДИЛИО:
Он письмо
ведь получил… Мне Элла говорила…
Как хорошо бедняжка спит… Клиян,
прикрой ей ноги чем-нибудь…
ТРЕМЕНС:
Послушай,
послушай, Дандилио, может быть,
есть у тебя среди твоих игрушек
старинных, безделушек пыльных, книг
магических — полдюжины хороших
горячечных рубашек? Одолжи…
ДАНДИЛИО:
Давно бы дал, да были бы они —
малы тебе… Но что сказать ты хочешь?
ТРЕМЕНС:
Когда-то, Дандилио, мы дружили,
о живописи спорили… Потом
я овдовел… потом мятеж — тот, первый, —
увлек меня, — и мы встречались реже…
Не склонен я к чувствительности праздной,
но я прошу во имя этой дружбы,
такой далекой, расскажи мне ясно,
что знаешь ты — о короле!..
ДАНДИЛИО:
Как, разве
не понял ты? Все очень просто было.
Однажды я — тому четыре года, —
зайдя к тебе, замешкался в передней
средь вешалок, в шершавой темноте,
и входят двое; слышу быстрый шепот:
«Мой государь, опасно: он мятежник
безудержный…» Другой в ответ смеется
и — шепотом: «Ты обожди внизу,
недолго мне…» И снова смех негромкий…
Я спрятался. Через минуту — вышел
и, хлопая перчаткою, сбежал
по лестнице — твой легкий гость…
ТРЕМЕНС:
Я помню…
конечно… Как же я не сопоставил…
ДАНДИЛИО:
Ты погружен был в сумрачную думу.
Я промолчал. Мы виделись не часто:
я хмурых и холодных не люблю.
Но помнил я… Прошло четыре года —
все помнил я; и вот, встречаясь с Морном
на вечерах недавних, я узнал
смех короля… Когда же в день дуэли
ты подменил…
ТРЕМЕНС:
Позволь, позволь, и это
заметил ты?
ДАНДИЛИО:
Да, к мелочам случайным
мой глаз привык, исследуя прилежно
ходы жучков и ссадины на теле
старинной мебели, чешуйки красок,
пылинки на полотнах безымянных.
ТРЕМЕНС:
И ты молчал!..
ДАНДИЛИО:
дороже мне, чья страсть была острей.
Есть третье сердце: посмотри — с печалью
и нежностью, не свойственной ему,
Клиян глядит на дремлющую Эллу,
как будто с ней и страх его уснул…
ТРЕМЕНС:
О, мне смешно, что втайне от меня
что как-никак я сам, своей рукою
смерть королю — хоть мнимую — послал!
И в Ганусе я втайне не ошибся:
он был слепым орудием слепца…
Не сетую! С холодным любопытством
разглядываю хитрые узоры —
причины и последствия — на светлом
клинке, приставленном к груди… Я счастлив,
что хоть на миг людей я научил
уничтоженья сладостному буйству…
Да, не пройдет урок мой без следа!
И то сказать, нет помысла, мгновенной
нет слабости, которые в грядущем
поступке не сказались бы: король
еще обманет явно…
КЛИЯН:
Ты проснулась?
Спи, Элла, спи… Так страшно думать, Элла…
ТРЕМЕНС:
О, мне смешно! Когда б я знал все это,
народу бы я крикнул: «Ваш король —
пустой и слабый человек. Нет сказки,
есть только Морн!»
ДАНДИЛИО:
Не надо, Тременс, тише…
ЭЛЛА:
Морн и… король? Ты так сказал, отец?
Король в карете синей — нет, не то…
Я танцевала с Морном — нет… позволь…
Морн…
ДАНДИЛИО:
Полно, он шутил…
ТРЕМЕНС:
Клиян, молчи,
не всхлипывай!.. Послушай, Элла…
ДАНДИЛИО:
Элла,
ты слышишь?
ТРЕМЕНС:
Сердце бьется?
ДАНДИЛИО:
Да. Сейчас
пройдет.
ТРЕМЕНС:
Глаза открыты… видит… Элла!
Столб соляной{26}… Не знал я, что бывают
такие обмороки…
КЛИЯН:
Голоса!
На улице… Они!
ТРЕМЕНС:
Да. Мы их ждали.
Посмотрим-ка…
Открывает окно; с улицы внизу слышны быстрые голоса.
…дом.
Ладно! Не уйдет он.
Все выходы?
Все…
ТРЕМЕНС:
Можно и захлопнуть…
(Закрывает окно.)
КЛИЯН:
(мечется)
Спаси меня… скорее… Дандилио…
куда-нибудь… я жить хочу… скорей…
успеть бы… А!
(Кидается прочь из комнаты в дверь направо.)
ТРЕМЕНС:
Как будто и конец?
ДАНДИЛИО:
Да, кажется.
ТРЕМЕНС:
Я выйду к ним, чтоб Элла
не видела. Ты чем питаешь эту
оранжевую птицу?
ДАНДИЛИО:
Ей полезны
яички муравьиные, изюм…
Хорошая, не правда ли? А, знаешь,
попробуй на чердак, затем — по крыше…
ТРЕМЕНС:
Нет, я пойду. Устал я.
Направляется к двери, открыл ее, но Капитан и четверо солдат оттесняют его обратно в комнату.
Стой! Назад!
ТРЕМЕНС:
Да, да, я — Тременс; только потолкуем
на улице…
Назад. Так.
(Солдату.)
Обыщи-ка
обоих.
(К Дандилио.)
Ваше имя?
ДАНДИЛИО:
Вот, табак
просыпали, эх вы! Кто ищет имя
у человека в табакерке? Можно
вас угостить?
Вы тут хозяин?
ДАНДИЛИО:
Как же.
А это кто?
ДАНДИЛИО:
Больная.
Вы напрасно
скрывали тут преступника…
ТРЕМЕНС:
(с зевком)
Случайно
я забежал…
Вы — Тременс, бунтовщик?
ТРЕМЕНС:
Спать хочется. Скорее…
По приказу,
сенатом изданному нынче,
июня девятнадцатого, будет
на месте… Ба! там кто-то есть еще.
(Солдатам.)
Держите их. Я погляжу…
Уходит в дверь направо. Тременс и Дандилио говорят меж собой, окруженные безмолвными, как бы неживыми солдатами.
ТРЕМЕНС:
Вот медлит…
Спать хочется…
ДАНДИЛИО:
Да, выспимся…
ТРЕМЕНС:
Мы? Полно,
тебя не тронут. Смерти ты боишься?
ДАНДИЛИО:
Все это я люблю: тень, свет, пылинки
в воронке солнца; эти лужи света
на половицах; и большие книги,
что пахнут временем. Смерть — любопытна,
не спорю…
ТРЕМЕНС:
Элла словно кукла… Что с ней?..
ДАНДИЛИО:
Да, так нельзя.
(К солдату.)
Послушай, братец мой,
снеси-ка, вот, больную рядом, в спальню,
а погодя за лекарем пошлем.
Ты что — оглох?
ТРЕМЕНС:
Оставь его. Не нужно.
Меня уложат где-нибудь в сторонке,
она и не увидит. Дандилио,
ты говорил о солнце… Это странно,
мне кажется, мы — схожие, а в чем —
не уловлю… Давай сейчас рассудим.
Ты принимаешь смерть?
ДАНДИЛИО:
Да. Вещество
должно истлеть, чтоб веществу воскреснуть —
и вот ясна мне Троица. Какая?
Пространство — Бог, и вещество — Христос,
и время — Дух. Отсюда вывод: мир,
составленный из этих трех, — наш мир —
божественен…
ТРЕМЕНС:
Так. Продолжай.
ДАНДИЛИО:
Ты слышишь,
какой там топот в комнатах моих?
Вот сапоги!
ТРЕМЕНС:
И все-таки наш мир…
ДАНДИЛИО:
…божественен; и потому все — счастье;
работая: жить на земле и значит
на этого работать властелина
в трех образах: пространство, вещество
и мы на праздник вечности уходим,
дав времени — воспоминанье, облик —
пространству, веществу — любовь.
ТРЕМЕНС:
Вот видишь —
в основе я согласен. Но мне рабства
счастливого не нужно. Я бунтую,
бунтую против властелина! Слышишь!
Я всех зову работу бросить! Прямо —
валяй на праздник вечности: там в безднах
блаженных отдохнем.
ДАНДИЛИО:
Поймали. Крик.
ТРЕМЕНС:
Я и забыл Клияна…
Врывается справа Клиян.
КЛИЯН:
А! Западня!
И здесь они!
Кидается обратно, в комнату направо.
ЭЛЛА:
(приподнимаясь)
Морн… Морн… Морн… Я как будто
во сне слыхала голос: Морн — король…
(Снова застыла.)
ГОЛОС КАПИТАНА:
(в комнате направо, дверь которой осталась открытой)
Довольно вам по комнатам носиться!
ГОЛОС КЛИЯНА:
Я умоляю…
ГОЛОС КАПИТАНА:
Имя!
ГОЛОС КЛИЯНА:
Умоляю…
Я молод… Я так молод! Я велик,
я — гений! Гениев не убивают!..
ГОЛОС КАПИТАНА:
Вы отвечайте на вопросы!
ГОЛОС КЛИЯНА:
Имя
мое Клиян… Но буду королю
служить… Клянусь… Я знаю, где корона…
Отдам… клянусь…
ГОЛОС КАПИТАНА:
Э, не хватай за икры,
я прострелю себе сапог.
ГОЛОС КЛИЯНА:
Поща-а…!
Тременс и Дандилио, окруженные неподвижными солдатами, продолжают свою беседу.
ТРЕМЕНС:
Пространство — Бог, ты говоришь. Отлично.
Вот объясненье крыльев — этих крыльев,
которыми мы населяем рай…
ГОЛОС КЛИЯНА:
А!.. Нет конца… конца…
ГОЛОС КАПИТАНА:
Живуч, бедняга.
ДАНДИЛИО:
Да. Нас волнуют быстрые полеты,
колеса, паруса и — в детстве — игры,
и в молодости — пляски{27}.
<…>
[Сцена II]
[МОРН]:
<…>
Не следует убитых пулей в сердце
бить этой мелкой дробью толков… Ночь
сегодня будет синяя, как триста
июльских дней, сгущенных, потемнелых
от густоты, скрипящих под нажимом
то сладострастьем жабьим на прудах,
то маслянистой судорогой листьев…
Когда б я не был королем, то стал бы
поэтом, жаркой лирой в эту ночь,
насыщенную синевою, в эту
живую ночь, что вздрагивает длинно
под роем звезд, как чуткая спина
Пегаса — вороного… Мы не будем —
не правда ли? — о смерти говорить, —
но светлою беседою о царстве,
о власти и о счастии моем
мне освежайте душу, отгоняйте
широких мягких бабочек от света —
чтоб искренней и слаще раздавались
слова души… Я счастлив.
ДАМА:
а танцы будут?..
МОРН:
Танцы? Негде, Элла.
ДАМА:
Меня зовут не Элла…
МОРН:
Я ошибся…
так… вспомнилось… Я говорю, что негде
тут танцевать. Но во дворце, пожалуй,
устрою бал — громадный, при свечах,
да, при свечах, под пышный гул органа…
ДАМА:
Король… король смеется надо мною.
МОРН:
Я счастлив!.. Если я и бледен — это
от счастия!.. Повязка… слишком… туго…
Эдмин, скажи… нет, впрочем, сам… поправь..
так… хорошо…
МОРН:
Ох, как он похож!..
Ты погляди, Эдмин, — похож как!.. Нет,
я не устал. Давно ты из столицы?
Мой государь, я был грозой гоним:
чернь, от тебя шарахнувшись, случайно
меня толкнув, едва не отдавила
мне душу. Я бежал. С тех пор я мыслил
и странствовал. Теперь я возвращусь,
благословляя скорбное изгнанье
за сладость возвращенья… Но в вине
есть крылышки пчелиные; в отраде —
есть для меня прозрачная печаль:
мой старый дом, где сыздетства я жил,
мой дом сожжен…
ЭДМИН:
Но спасена отчизна!
Как объясню? Отчизна — божество
бесплотное; а наш любимый угол
на родине — вот это зримый образ
бесплотного. Мы только знаем Божью
бородку раздвоенную; отчизну
мы узнаем в чертах родного дома.
От нас никто ни Бога не отнимет,
ни родины. Но теплый образок
жаль потерять. Мой дом погиб. Я плачу.
МОРН:
Клянусь, такой же дом, на том же месте
я для тебя построю. И не зодчий —
твоя любовь проверит чертежи;
не плотники — твои воспоминанья
помогут мне; не маляры — глаза
живые твоего же детства: в детстве
мы видим душу красок…
благодарю: я знаю — ты волшебник,
я счастлив тем, что понял ты меня,
но мне не нужно дома…
МОРН:
Клялся я…
Что клятва? Лепет гордости. А смотришь —
смерть тут как тут. Что клятва? И звезда
обманывает душу звездочета,
в условный срок порой не возвращаясь.
Постой… скажи… Ты знал ли старика
такого — Дандилио?
Дандилио?
Нет, государь, не помню…
(тихо)
Посмотри
на короля, он чем-то недоволен…
(тихо)
Как будто тень — тень птицы — пролетела
по ясному, но бледному лицу…
А это кто?
Позвольте… ваше имя?
Я — иностранец…
Стойте!
Нет… я пройду… я — так. Я — ничего.
Я только сплю…
Он пьяный, не пускайте!..
МОРН:
А, новый гость! Сюда, сюда, скорее!
Так счастлив я, что принял бы с улыбкой
и ангела, под траурным горбом
сложенных крыл влачащегося скорбно;
и нищего блестящего лжеца;
и палача, в опрятный свой сюртук
затянутого наглухо… Гость милый,
что ж, подходи!
Вы, говорят, король?
ЭДМИН:
Как смеешь ты!..
МОРН:
Оставь. Он — иноземец.
Да, я король…
Так, так… Приятно мне:
я хорошо вас выдумал…
МОРН:
Молчи,
Эдмин, — занятно. Ты издалека,
Из обиходной яви,
из пасмурной действительности… Сплю…
Все это сон… сон пьяного поэта…
Повторный сон… Однажды вы мне снились:
какой-то бал… какая-то столица…
веселая, морозная… Но только
иначе звались вы…
МОРН:
Морн?
Морн. Вот, вот…
Нарядный сон… Но знаете, я рад был
проснуться… Помню, что-то было в нем
неладное. А что — не помню…
МОРН:
Все ли
у вас в стране так говорят… дремотно?
О, нет! У нас в стране нехорошо,
нехорошо… Вот я проснусь — скажу им,
какой король мне грезился прекрасный…
МОРН:
Но отчего же мне неловко?
Не знаю… Как и в прошлый раз… Мне страшно…
Должно быть, в спальне душно. Отчего-то
страх чувствую… обман… Я постараюсь
(Уходит.)
МОРН:
Стой!.. Куда же ускользнул
мой призрак?.. Стой, вернись…
(слева)
Держи!
Не вижу…
Ночь…
ЭДМИН:
Мой государь, как можешь
выслушивать…
МОРН:
У прежних королей
шуты бывали: говорили правду
хитро, темно, — и короли любили
своих шутов… А у меня вот этот
сомнительный сомнамбул…
Что же вы
притихли, дорогие гости? Пейте
за счастие мое! И ты, Эдмин.
Эй, прояснись! Все пейте! Сердце Вакха —
граненое стекло: в нем кровь и солнце…
ГОСТИ:
Да здравствует король!
МОРН:
В
