Хват. Владимир Владимирович Набоков
Наш чемодан тщательно изукрашен цветными наклейками,-Нюрнберг, Штутгарт, Кельн (и даже Лидо, но это подлог); у нас темное, в пурпурных жилках, лицо, черные подстриженные усы и волосатые ноздри; мы решаем, сопя, крестословицу. В отделении третьего класса мы одни, и посему нам скучно,
Поздно вечером приедем в маленький сладострастный город. Свобода действий! Аромат коммерческих путешествий! Золотой волосок на рукаве пиджака! О женщина, твое имя — золотце… Так мы называли нашу маму, а потом — Катеньку. Психоанализ: мы все Эдипы. За прошлую поездку изменено было Катеньке трижды, и это обошлось в тридцать марок. Почему в городе, где живешь, они всегда мордастые, а в незнакомом — прекраснее античных гетер? Но еще слаще: элегантность случайной встречи, ваш профиль напоминает мне ту, из-за которой когда-то… Одна-единственная ночь, после чего разойдемся, как корабли… Еще возможность: она окажется русской. Позвольте представиться: Константин… фамилью, пожалуй, не говорить,- или может быть выдумать? Сумароков. Да, родственники.
Мы не знаем известного турецкого генерала и не можем найти ни отца авиации, ни американского грызуна,- а в окно смотреть тоже не особенно забавно. Поле. Дорога. Елки-палки, Домишко и огород. Поселяночка, ничего, молодая.
Катенька — тип хорошей жены. Лишена страстей, превосходно стрялает, моет каждое утро руки до плеч и не очень умна: потому не ревнива. Принимая во внимание доброкачественную ширину ее таза, довольно странно, что уже второй ребеночек рождается мертвым. Тяжкие времена. Живешь в гору. Абсолютный маразм, пока уговоришь, двадцать раз вспотеешь, а из них комиссионные выжимай по капле. Боже мой, как хочется поиграть в феерически освещенном номере с золотистым, грациозным чертенком… Зеркала, вакханалия, пара шнапсов. Еще целых пять часов. Говорят, железнодорожная езда располагает к этому. Крайне расположен. Ведь как там ни верти, а главное в жизни -здоровая романтика. Не могу думать о торговле, пока не пойду навстречу моим романтическим интересам. Такой план: сперва- в кафе, о котором говорил Ланге. Если там не найдет…
Шлагбаум, пакгаузы, большая станция. Наш путник спустил оконную ра.му и оперся на нее. расставив локти. Через перрон дымились вагоны какого-то экспресса. Под вокзальным куполом смутно перелетали голуби. Сосиски кричали дискантом, пиво -баритоном. Барышня в белом джемпере, то соединяя оголенные руки за спиной (и покачиваясь, и хлопая себя сзади по юбке сумкой), то скрещивая их на груди (и наступая ногой на собственную ногу), то, наконец, держа сумку под мышкой и с легким треском засовывая проворные пальцы за блестящий черный пояс, стояла, говорила, смеялась,- и напутственно касалась собеседника, и опять извивалась на месте, загорелая, с открытыми ушами,- и на пряничной коже предплечья- очаровательная царапина. Не смотреть, но все равно, будем фиксировать. В лучах напряженного взгляда она начинает млеть и слегка расплываться. Сейчас сквозь нее проступит все, что за ней,- мусорный ящик, реклама, скамья. Но тут, к сожалению, пришлось хрусталику вернуться к нормальному состоянию,- все передвинулось, мужчина вскочил в соседний вагон, поезд тронулся, она вынула из сумки платок. Когда, уже отставая, она поравнялась с окном, Константин, Костя. Костенька, трижды смачно поцеловал свою ладонь и осклабился,- но она и этого не заметила: ритмично помахивая платком, уплыла.
Поднял раму и обернувшись, он с приятным удивлением увидел, что за время его гипнотических занятий отделение успело наполниться. Трое с газетами,- а в углу, по диагонали, черноволосая напудренная дама в берете и глянцевитом, полупрозрачном, как желатин, пальто, непроницаемом может быть для дождя, но не для взгляда. Корректные шутки и правильный глазомер,- вот наш девиз.
Минут через десять он уже разговорился с аккуратным стариком, сидевшим напротив,- вступительная тема прошла мимо окна в виде фабричной трубы,- и затем было сказано несколько цифр,- и оба выразились с печальной насмешкой о наставших временах, а бледная дама положила на полку худосочный букет незабудок и, вынув из чемодана журнал, погрузилась в прозрачное чтение: сквозь него просвечивает наш ласковый голос, наша дельная речь. Вмешался второй мужчина, чудный толстяк в клетчатых штанах, засупоненных в зеленые чул’ки, и заговорил о свиноводстве. Какой хороший знак: она оправляет всякое место, на которое посмотришь. Третий, дерзкий нелюдим, скрывался за газетой. На следующей станции свиновод и старик вышли, нелюдим удалился в вагон-ресторан, а дама пересела к окну.
Разберем по статьям. Траурное выражение глаз, развратные губы. Первоклассные ноги, искусственный шелк. Что лучше: опытность интересной тридцатилетней брюнетки или глупая свежесть золотистой егозы? Сегодня лучше первое, а завтра будет видно. Далее: сквозь желатин пальто — прекрасное обнаженное тело,- как наяда сквозь желтую воду Рейна. Судорожно встав, она сняла пальто, но под ним оказалось бежевое платье с круглым пикейным воротничком. Поправь его. Так.
— Майская погода,- любезно сказал Константин,- а тут все еще топят.
Она подняла бровь и ответила: «Да, жарко, я смертельно устала. Мой контракт кончился, я теперь еду домой. Все меня угощали, буфет на вокзале первосортный, я слишком много выпила,- но я никогда не пьянею, а только чувствую тяжесть в желудке. Жить стало трудно, я получаю больше цветов, чем денег, и теперь я буду рада отдохнуть, а через месяц новый ангажемент, но откладывать что-либо разумеется невозможно. Этот толстопузый, который сейчас вышел, вел себя неприлично. Как он на меня смотрел. Мне кажется, что я еду давно-давно, и так хочется скорей вернуться в свою уютную квартирку, подальше от всей этой кутерьмы, болтовни, чепухи».
— Позвольте вам предложить,- сказал Костя,- смягчающее вину обстоятельство.
Он вынул из-под себя обшитую пестрым сатином, прямоугольную, надувную подушечку, которую всегда подкладывал во время своих твердых, плоских, геморроидальных поездок.
— А вы сами? — спросила дама.
— Обойдемся, обойдемся. Попрошу вас привстать.Пардон. Теперь сядьте. Не правда ли мягко? Эта часть особенно чувствительна в дороге.
— Благодарю вас.- сказала она.- Не все мужчины так внимательны. Я очень похудела за последний месяц. Как хорошо: прямо как во втором классе.
— У нас, сударыня, галантность — врожденное свойство. Да, я иностранец. Русский. Раз было так: мой отец гулял по своему поместью со старым приятелем, известным генералом, навстречу попалась крестьянка — старушка такая с вязанкой дров,- и мой отец снял шляпу, а генерал удивился, и тогда мой отец сказал: «Неужели вы хотите, ваше превосходительство, чтобы простая крестьянка была вежливее дворянина?»
— Я знаю одного русского,- вы наверное тоже слыхали,-позвольте, как его? Барецкий… Барацкий… Из Варшавы,- у него теперь в Хемнице аптекарский магазин… Барацкий… Барецкий… Вы наверное знаете?
— Нет. Россия велика. Наше поместье, например, было величиной с вашу Са-ксонию. И все потеряно, все сожжено. Зарево было видно на семьдесят километров. Моих родителей растерзали на моих глазах. Меня спас наш верный слуга, ветеран турецкой кампании…
— Ужасно,- сказала она,- ужасно.
— Да, но это закаляет. Я бежал, переодевшись крестьянкой. Из меня вышла в те годы очень недурная девочка. Ко мне приставали солдаты… Особенно один негодяй… Случилась, между прочим, пресмешная история.
Рассказал эту историю. «Фуй»,- произнесла она с улыбкой.
— Ну, а потом — годы скитаний, множество профессий. Я, знаете, даже чистил сапоги,- а во сне видел тот угол сада, где старый дворецкий при свете факела закопал наши фамильные Драгоценности… Была, помню, сабля, осыпанная бриллиантами…
— Я сейчас вернусь,- сказала дама.
Вернувшись, она снова опустилась на не успевшую остыть подушечку и мягко скрестила ноги.
— Кроме того, два рубина — вот таких, акции в золотой шкатулке, эполеты моего отца, нитка черного жемчуга…
— Да, многие теперь разорились,- заметила она со вздохом и продолжала, подняв, как давеча, бровь: «Я тоже много чего пережила… Я рано вышла замуж, это был ужасный брак, я решила — довольно! буду жить по-своему… Я в ссоре с родителями вот уже больше года,- старики, ведь, молодых не -понимают,- и мне это очень тяжело,- прохожу, бывало, мимо их дома и мечтаю -вот войду, а мой второй муж теперь, слава Богу, в Аргентине, он мне пишет такие удивительные письма, но я к нему никогда не вернусь. Был еще человек,- директор завода, очень солидный, обожал меня, хотел, чтобы у нас был ребенок. Его жена тоже такая хорошая, сердечная,- гораздо старше его,- мы все были так дружны, летом катались на лодке, но они потам переехали во Франкфурт. Или вот актеры,- это прекрасные, веселые люди,- и все так по-товарищески, и нет того, чтобы сразу, сразу сразу…
А Костя между тем думал: знаем этих родителей и директоров. Все врет. А очень недурна. Груди, как два поросеночка, узкие бедра. Видно, не дура выпить. Закажем, пожалуй, пива.
— Ну, а потом повезло, я разбогател чрезвычайно. Я имел в Берлине четыре дома. Но человек, которому я верил, мой друг, мой компаньон, обманул меня… тяжело вспоминать. Я разорился, но духом не пал, и теперь опять, слава Богу, несмотря на кризис… Вот кстати я вам кое-что покажу, сударыня…
В чемодане с роскошными ярлыками находились (среди прочих продажных предметов) образцы моднейших дамских зеркалец (для сумок). Зеркальце не круглое и не четырехугольное, а фантази,-в виде, скажем, цветка, бабочки, сердца. Принесли пиво. Она рассматривала зеркальца и гляделась в них; по стенкам стреляли световые зайчики. Пиво она выпила залпом, как солдат, и стерла пену с оранжевых губ тыльной стороной руки. Костенька любовно уложил образцы в чемодан и поставил его обратно на полку. Ну, что ж,- приступим.
— Знаете,- я на вас смотрю, и все мне сдается, что мы уже встречались когда-то. Вы до смешного похожи на одну даму,-она умерла от чахотки,- из-за которой я чуть не застрелился. Да, мы, русские, сентиментальные чудаки, но поверьте, мы умеем любить со страстью Распутина и с наивностью ребенка. Вы одиноки, и я одинок. Вы свободны, и я свободен. Кто же может нам запретить провести вдвоем в укромном месте несколько приятных часов?
Она соблазнительно молчала. Он сел рядом с ней. Усмехаясь и тараща глаза, хлопая коленками и потирая ладони, он глядел на ее профиль.
— Вы куда едете? — спросила ока. Костенька сказал.
— А я вылезаю в…
Она назвала город, известный своим сырным производством.
— Ну, что ж,- я с вами, а завтра поеду дальше. Не смею ничего утверждать, сударыня, но у меня есть все основания думать, что ни вы, ни я не пожалеем…
— Вы даже еще не знаете, как меня звать.
— Ах, не надо, не надо… Зачем нам имена?
— Все-таки,- сказала она и протянула ломкую визитную карточку. Зонья Бергман.
— А я просто Костя,- Костя и никаких. Так и зовите меня,- ладно?
Прелестная женщина. Нервная, гибкая, интересная женщина. Приедем через полчаса. Да здравствует жизнь, счастье, полнокровие! Долгая ночь обоюдоострых наслаждений! Полный ассортимент ласк! Влюбленный Геркулес!
Вернулся из
