Капитан Кук. Николай Алексеевич Некрасов
Глава первая
о том, как Кук завтракал и какая мысль посетила его перед зеркалом
Отставной армейский капитан Иван Егорович Кук сидел у стола за завтраком. Перед ним стояло несколько тарелок с закуской; посредине возвышался полуштоф с виньеткою, как нельзя более соответствующею его содержанию. Капитан уже хотел проглотить последнюю рюмку водки и встать из-за стола, как вдруг в комнату вошел молодой человек.
– — Рекомендуюсь,- сказал он,- ваш покорный слуга, Андрей Чугунов…
– — Ну а отчество? — перебил капитан.
– — Петрович,- отвечал молодой человек.
«Сюртук на нем как сюртук, да жилет что-то подозрителен: пуговицы не все; карманы новехоньки, а перед вытерт»,- говорил про себя капитан, оглядывая пришедшего.
– — Ну а звание? — наконец спросил он, не зная, предложить незнакомцу стул или нет.
– — Представлен к первому чину.
– — Садитесь, покорнейше прошу,- произнес капитан.- Вам, конечно, угодно было познакомиться?
– — Да-с, у меня есть до вас нужда, и я решился говорить с вами откровенно…
– — Благодарю.
– — Не стоит благодарности.
– — Ну, об чем же вы решились говорить со мной откровенно… серьезное что?
– — Вот видите: я хочу жениться…
– — Жениться? Так вам хочется знать мое мнение… Оно конечно, я могу вам сказать…
– — Я не об том хочу говорить… Вот видите… Вы так уважаемы в нашем городе, об вас известно…
– — Так вы хотите, чтоб я был у вас посаженым отцом… Оно конечно; насчет этого я могу вам сказать…
– — Вы не так меня поняли… Я хочу сказать, что об вас известно, что вы человек довольно богатый…
– — Ну так вы хотите занять у меня денег… Оно конечно…
– — Да-с, вы угадали. Мне нужно на свадьбу по крайней мере тысячу рублей, а у меня нет…
– — Но беда, что нет… Есть верно, то можно дело поправить…
– — То-то нет… Мне нечего продать, нечего заложить; если б на вексель, не более как на четыре месяца…
– — Оно конечно, на этот счет я могу вам сказать… Нет, я ничего не могу вам сказать!
– — За меня поручится наш секретарь, советник, если угодно…
– — Помилуйте, что это? пустяки; разве без поруки нельзя; велика ли сумма… Тот поступил бы слишком бессовестно, кто потребовал бы этого.
Лицо молодого человека осветилось улыбкой надежды. — Вы судите, как прилично благородному человеку; не знаю, чем возблагодарить…
– — И, помилуйте! за что? жаль, что у меня теперь денег нет, а то сейчас доказал бы вам, как ничтожна такая сумма и как недостойна она того, чтоб много об ней говорить…
Лицо молодого человека помрачилось, как небо перед грозой.
– — Вы… так вы… не хотите мне дать денег?
– — Как не хотеть… хочу — да не могу… Обратитесь к Домне Семеновне Абрикосовой…
– — Я был у нее: она отказала… впрочем, как я заметил из ее поступков, она не отказала бы, если б… она показывала мне глазами…
– — Двери? — перебил Кук.- Как невежливо!
– — Ну, может быть, и не двери, а…
– — Так извините!
Молодой человек раскланялся и ушел, очень опечаленный. Кук задумался. Долго он думал; думы его вертелись около одного неприятного сознания, что ему через неделю стукнет сорок три года. Странно создана голова человеческая! Поутру Кук был весел как нельзя более, и вдруг не прошло часа, как лицо его обезобразилось горестию. Отчего? Неужели виною тому этот молодой человек? но какое же отношение имеет его дело до лет храброго капитана? Никакого; не тут должно искать начала грустного раздумья Кука. Он просто любил, как и сам выражался, «вступать в мысленный разговор с самим собою», и вот в этом-то разговоре он случайно наткнулся на сорок лет. Лицо его становилось мрачнее и мрачнее. Наконец он подскочил к зеркалу, сложил на груди руки, как Наполеон в решительные минуты жизни, и стал пристально всматриваться в свою особу. В первый раз с ужасом подумал он, что, может быть, он уж и не молодой человек. «Где же ты, младость удалая?» — печально воскликнул он и опять задумался. Прошло пять минут немого молчания, в которые на лице капитана царствовал «гробовой» ужас к «могильный» мрак; вдруг он отскочил от зеркала, схватил фуражку и выбежал на улицу. Через минуту он проезжал уже на извозчике улицы уездного города.
Капитан Кук был известен в своем городе как человек почтенный, у которого можно «не иначе как по знакомству» занять денег, за пустячные проценты, под заклад серебра и золота; а в особенности он был известен как любитель и участник благородных спектаклей. У него был свой деревянный сарай, отделанный, как он выражался, на манер театра, куда приглашались все ревностные поклонники Мельпомены и холодного пунша. Еще недавно сам капитан играл «Отелло» и был «трикраты» вызван; после спектакля выпил до девяти стаканов пуншу и был единогласно прозван «любезным молодым человеком, с душой, созданной к великому». Вот и всё, что покуда нужно вам знать о храбром отставном капитане Иване Егоровиче Куке.
Куда он поехал? Уж не догонять ли младость удалую? Кто его знает; подслушаем, что он думал, когда стоял у зеркала.
«Я уже не в первой молодости — да! Пройдет десять лет (десять!), и я уже не буду нравиться прекрасному поду — да, да! Время летит и не возвращается… да, да, да! Что ж буду делать я в старости? Конечно, я могу иногда приятно провесть время, читая прибавления к «Губернским ведомостям» или разыгрывая роль Отелло, могу раскладывать пасиянец, записывать приход и расход, получать проценты, петь псалмы и т. д. Могу иногда бывать у сестры Настасьи Егоровны, беседовать с ней, брать детей ее на руки… Та-та-та! А нельзя ли мне будет брать своих детей на руки?» Тут с минуту в голове капитана по было никакой мысли, наконец он продолжал так: «Сколько у меня доходу? Достанет и мне, и жене, и детям… только я не желал бы больше трех дочерей и четырех сыновей… (каково?). В каком я чине? Капитан… чин еще, так столбовой буду! Какая моя натура? Смирная и незложелательная. Создан ли я к супружеской жизни? Уж разумеется… А почему бы так? Люблю спокойствие и умеренность, читаю «Северную пчелу» и даю в рост деньги…»
Капитан вздохнул свободно и спешил сделать формальный вывод из этого форменного рассмотрения дела.
«Из вышесказанного явствует, что я жених хоть куда, только бы не подурнеть к бракосочетанию. Женюсь, непременно женюсь! На ком? На вдове Абрикосовой… потому что и она отдает… совершенно наклонности одинаковые. Притом я давно люблю… а дом такой сухой, решительно не бывает сырости!»
Именно в тот самый момент, в который эта великая идея озарила разум капитана, он отскочил от зеркала и выбежал на улицу.
Мечты о любви, процентах, переделке дома и о подобном тому провожали капитанскую душу нашего героя до самых ворот дома Абрикосовой; он был давно знаком с нею и, следовательно, мог надеяться, что его примут, а потому бодро и весело взбежал на лестницу.
Глава вторая,
о том, какой гриб съел капитан после завтрака
– — Ах, кто-то идет… полноте, Андрей Петрович! — воскликнула в испуге Домна Семеновна, выдергивая свою руку из руки молодого человека.
В это время в прихожей раздался голос Кука:
– — Ах, это «наш капитан»! — сказала вдова.- Какой несносный! Ступайте покуда в эту комнату… я его сейчас выпровожу.
Молодой человек ушел в комнату направо, и в ту же минуту вошел капитан… Лицо ее показалось ему божественным, ручка, которую он облобызал с жадностию, обожгла его губы и, как надо полагать, была причиною прыщей, о которых будет говорено впоследствии. Сначала разговор был довольно обыкновенный; наконец с стесненным сердцем Иван Егорович решился приступить к объяснению.
– — Сударыня,- сказал он,- вся природа веселится…
– — Да,- отвечала она, взглянув на него с какой-то непонятной улыбкой.
– — И вы тоже веселитесь, смею спросить?
– — Как случится.- И она опять смерила его глазами и улыбнулась…
– — Весна рассыпает благодетельные лучи на красоту вашу. Журчание ручейков, блеяние овец, зеленая травка, птицы небесные, конечно, вещи почетные… Что вы об них думаете, сударыня?
– — Я совершенно согласна с вами.- Новая непонятная улыбка.
– — Но по мне вы их затмеваете, сударыня.- Тут он «любовно» взглянул на Абрикосову и потом незаметно ущипнул себя в щеку, чтобы покраснеть.
– — Вы нынче пускаетесь в комплименты, я от вас этого но ожидала, вы такой почтенный, мусье Кук…
Почтенным мусье, почтенный! Это несколько столкнуло капитана Кука с мыса доброй надежды, однако ж он скоро оправился и не терял бодрости.
– — Странная бывает игра судьбы с человечеством, Домна Матвеевна,- сказал он таинственно.
– — А что?
– — Да вот что. Вы называете меня мусье Кук, а вам и невдомек, что был когда-то другой Кук, мореплаватель?
– — Что ж тут удивительного… Такое сходство фамилий нередко.
– — Но это сходство простирается гораздо дальше. Вы помните также, что тот Кук был капитан, а ведь и я, если не изволили забыть, не какой-нибудь прапорщик; тоже капитан.- Тут он приосанился и гордо взглянул на Абрикосову…
– — И это случается.
– — Он, как все моряки, любил пить ром, и я тоже, сударыня, хотя для экономии чаще пью вишневку.
– — И это случается.
– — Может быть, и конец-то наш будет одинаковый! — сказал Кук с глубоким вздохом.
– — Как так?
– — Да так. Он погиб от любви к морю, от ожесточения диких; а я, может быть, погибну от любви к женщине, от жестокости ее. От любви к вам! — воскликнул он, не имея сил более владеть собою, и упал на колена перед Домной Матвеевной.
– — Ха-ха-ха! вы шутите, мусье Кук! Вот уж, право, странно. Вы были всегда так степенны, так любезны, а тут вздумали шутить!
«Шутить! я шучу! И это сказала она, в самую торжественную минуту моей жизни… когда душа моя готова была излиться в страстном признании; когда рай и ад теснился в мою душу… и когда одно ее слово могло меня осчастливить… О нет, она не любит меня!.. Она никогда не может любить… Она — холодная, безжизненная душа, которая отдала любовь свою в проценты, под верные залоги. А я, несчастный!» — вот что продумал в одну минуту озадаченный Кук.
– — Прощайте, сударыня, прощайте! Вы меня никогда более не увидите, никогда!
– — Помилуйте, мусье Кук; право, я вас не понимаю, разве вы шутите… ваш костюм…
– — Мой костюм? мой
