губитель-тать

Четвертый, злей татарина,

Так тот и не поделится,

Всё слопает один!

У нас пристал третьеводни

Такой же барин плохонький,

Как ты, из-под Москвы.

Записывает песенки,

Скажи ему пословицу,

Загадку загани.

А был другой – допытывал,

На сколько в день сработаешь,

По малу ли, по многу ли

Кусков пихаешь в рот?

Иной угодья меряет,

Иной в селеньи жителей

По пальцам перечтет,

А вот не сосчитали же,

По скольку в лето каждое

Пожар пускает на ветер

Крестьянского труда?..

 

Нет меры хмелю русскому.

А горе наше меряли?

Работа не валит?

Вино валит крестьянина,

А горе не валит его?

Работа не валит?

Мужик беды не меряет,

Со всякою справляется,

Какая ни приди.

 

Мужик, трудясь, не думает,

Что силы надорвет,

Так неужли над чаркою

Задуматься, что с лишнего

В канаву угодишь?

А что глядеть зазорно вам,

Как пьяные валяются,

Так погляди поди,

Как из болота волоком

Крестьяне сено мокрое,

Скосивши, волокут:

Где не пробраться лошади,

Где и без ноши пешему

Опасно перейти,

Там рать-орда крестьянская

По кочам, по зажоринам

Ползком ползет с плетюхами, —

Трещит крестьянский пуп!

 

Под солнышком без шапочек,

В поту, в грязи по макушку,

Осокою изрезаны,

Болотным гадом-мошкою

Изъеденные в кровь, —

Небось мы тут красивее?

 

Жалеть – жалей умеючи,

На мерочку господскую

Крестьянина не мерь!

Не белоручки нежные,

А люди мы великие

В работе и в гульбе!..

 

У каждого крестьянина

Душа что туча черная —

Гневна, грозна, – и надо бы

Громам греметь оттудова,

Кровавым лить дождям,

А всё вином кончается.

Пошла по жилам чарочка —

И рассмеялась добрая

Крестьянская душа!

Не горевать тут надобно,

Гляди кругом – возрадуйся!

 

Ай парни, ай молодушки,

Умеют погулять!

Повымахали косточки,

Повымотали душеньку,

А удаль молодецкую

Про случай сберегли!..»

 

Мужик стоял на валике,

Притопывал лаптишками

И, помолчав минуточку,

Прибавил громким голосом,

Любуясь на веселую,

Ревущую толпу:

«Эй! царство ты мужицкое,

Бесшапочное, пьяное,

Шуми – вольней шуми!..»

 

«Как звать тебя, старинушка?»

 

«А что? запишешь в книжечку?

Пожалуй, нужды нет!

Пиши: В деревне Босове

Яким Нагой живет,

Он до смерти работает,

До полусмерти пьет!..»

Крестьяне рассмеялися

И рассказали барину,

Каков мужик Яким.

 

Яким, старик убогонький,

Живал когда-то в Питере,

Да угодил в тюрьму:

С купцом тягаться вздумалось!

Как липочка ободранный,

Вернулся он на родину

И за соху взялся.

С тех пор лет тридцать жарится

На полосе под солнышком,

Под бороной спасается

От частого дождя,

Живет – с сохою возится,

А смерть придет Якимушке —

Как ком земли отвалится,

Что на сохе присох…

 

С ним случай был: картиночек

Он сыну накупил,

Развешал их по стеночкам

И сам не меньше мальчика

Любил на них глядеть.

Пришла немилость Божия,

Деревня загорелася —

А было у Якимушки

За целый век накоплено

Целковых тридцать пять.

Скорей бы взять целковые,

А он сперва картиночки

Стал со стены срывать;

Жена его тем временем

С иконами возилася,

А тут изба и рухнула —

Так оплошал Яким!

Слились в комок целковики,

За тот комок дают ему

Одиннадцать рублей…

«Ой брат Яким! недешево

Картинки обошлись!

Зато и в избу новую

Повесил их небось?»

 

«Повесил – есть и новые», —

Сказал Яким – и смолк.

 

Вгляделся барин в пахаря:

Грудь впалая; как вдавленный

Живот; у глаз, у рта

Излучины, как трещины

На высохшей земле;

И сам на землю-матушку

Похож он: шея бурая,

Как пласт, сохой отрезанный,

Кирпичное лицо,

Рука – кора древесная,

А волосы – песок.

 

Крестьяне, как заметили,

Что не обидны барину

Якимовы слова,

И сами согласилися

С Якимом: «Слово верное:

Нам подобает пить!

Пьем – значит, силу чувствуем!

Придет печаль великая,

Как перестанем пить!..

Работа не свалила бы,

Беда не одолела бы,

Нас хмель не одолит!

Не так ли?»

– «Да, Бог милостив!»

 

«Ну, выпей с нами чарочку!»

 

Достали водки, выпили.

Якиму Веретенников

Два шкалика поднес.

 

«Ай барин! не прогневайся,

Разумная головушка!

(Сказал ему Яким.)

Разумной-то головушке

Как не понять крестьянина?

А свиньи ходят по земи —

Не видят неба век!..»

 

Вдруг песня хором грянула

Удалая, согласная:

Десятка три молодчиков,

Хмельненьки, а не валятся,

Идут рядком, поют,

Поют про Волгу-матушку,

Про удаль молодецкую,

Про девичью красу.

Притихла вся дороженька,

Одна та песня складная

Широко, вольно катится,

Как рожь под ветром стелется,

По сердцу по крестьянскому

Идет огнем-тоской!..

 

Под песню ту удалую

Раздумалась, расплакалась

Молодушка одна:

«Мой век – что день без солнышка,

Мой век – что ночь без месяца,

А я, млада-младешенька,

Что борзый конь на привязи,

Что ласточка без крыл!

Мой старый муж, ревнивый муж,

Напился пьян, храпом храпит,

Меня, младу-младешеньку,

И сонный сторожит!»

 

Так плакалась молодушка

Да с возу вдруг и спрыгнула!

«Куда?» – кричит ревнивый муж,

Привстал – и бабу за косу,

Как редьку за вихор!

 

Ой! ночка, ночка пьяная!

Не светлая, а звездная,

Не жаркая, а с ласковым

Весенним ветерком!

И нашим добрым молодцам

Ты даром не прошла!

Сгрустнулось им по женушкам,

Оно и правда: с женушкой

Теперь бы веселей!

Иван кричит: «Я спать хочу»,

А Марьюшка: «И я с тобой!»

Иван кричит: «Постель узка»,

А Марьюшка: «Уляжемся!»

Иван кричит: «Ой, холодно»,

А Марьюшка: «Угреемся!»

Как вспомнили ту песенку,

Без слова – согласилися

Ларец свой попытать.

 

Одна, зачем Бог ведает,

Меж полем и дорогою

Густая липа выросла.

Под ней присели странники

И осторожно молвили:

«Эй! скатерть самобранная,

Попотчуй мужиков!»

 

И скатерть развернулася,

Откудова ни взялися

Две дюжие руки:

Ведро вина поставили,

Горой наклали хлебушка

И спрятались опять.

 

Крестьяне подкрепилися,

Роман за караульного

Остался у ведра,

А прочие вмешалися

В толпу – искать счастливого:

Им крепко эахотелося

Скорей попасть домой…

Глава 4

Счастливые

В толпе горластой, праздничной

Похаживали странники,

Прокликивали клич:

«Эй! нет ли где счастливого?

Явись! Коли окажется,

Что счастливо живешь,

У нас ведро готовое:

Пей даром сколько вздумаешь —

На славу угостим!..»

Таким речам неслыханным

Смеялись люди трезвые,

А пьяные да умные

Чуть не плевали в бороду

Ретивым крикунам.

Однако и охотников

Хлебнуть вина бесплатного

Достаточно нашлось.

Когда вернулись странники

Под липу, клич прокликавши,

Их обступил народ.

Пришел дьячок уволенный,

Тощой, как спичка серная,

И лясы распустил,

Что счастие не в пажитях,

Не в соболях, не в золоте,

Не в дорогих камнях.

«А в чем же?»

– «В благодушестве!

Пределы есть владениям

Господ, вельмож, царей земных,

А мудрого владение —

Весь вертоград Христов!

Коль обогреет солнышко

Да пропущу косушечку,

Так вот и счастлив я!»

– «А где возьмешь косушечку?»

– «А вы же дать сулилися…»

 

«Проваливай! шалишь!..»

 

Пришла старуха старая,

Рябая, одноглазая

И объявила, кланяясь,

Что счастлива она:

Что у нее по осени

Родилось реп до тысячи

На небольшой гряде.

«Такая репа крупная,

Такая репа вкусная,

А вся гряда – сажени три,

А впоперечь – аршин!»

Над бабой посмеялися,

А водки капли не дали:

«Ты дома выпей, старая,

Той репой закуси!»

 

Пришел солдат с медалями,

Чуть жив, а выпить хочется:

«Я счастлив!» – говорит.

 

«Ну, открывай, старинушка,

В чем счастие солдатское?

Да не таись, смотри!»

– «А в том, во-первых, счастие,

Что в двадцати сражениях

Я был, а не убит!

А во-вторых, важней того,

Я и во время мирное

Ходил не сыт не голоден,

А смерти не дался!

А в-третьих – за провинности,

Великие и малые,

Нещадно бит я палками,

А хоть пощупай – жив!»

 

«На! выпивай, служивенький!

С тобой и спорить нечего:

Ты счастлив – слова нет!»

 

Пришел с тяжелым молотом

Каменотес-олончанин,

Плечистый, молодой:

«И я живу – не жалуюсь, —

Сказал он, – с женкой, с матушкой

Не знаем мы нужды!»

 

«Да в чем же ваше счастие?»

 

«А вот гляди (и молотом,

Как перышком, махнул):

Коли проснусь до солнышка

Да разогнусь о полночи,

Так гору сокрушу!

Случалось, не похвастаю,

Щебенки наколачивать

В день на пять серебром!»

 

Пахом приподнял «счастие»

И, крякнувши порядочно,

Работнику поднес:

«Ну, веско! а не будет ли

Носиться с этим счастием

Под старость тяжело?..»

 

«Смотри, не хвастай силою, —

Сказал мужик с одышкою,

Расслабленный, худой

(Нос вострый, как у мертвого,

Как грабли руки тощие,

Как спицы ноги длинные,

Не человек – комар). —

Я был – не хуже каменщик

Да тоже хвастал силою,

Вот Бог и наказал!

Смекнул подрядчик, бестия,

Что простоват детинушка,

Учал меня хвалить,

А я-то сдуру радуюсь,

За четверых работаю!

Однажды ношу добрую

Наклал я кирпичей,

А тут его, проклятого,

И нанеси нелегкая:

«Что это? – говорит. —

Не узнаю я Трифона!

Идти с такою ношею

Не стыдно молодцу?»

– «А коли мало кажется,

Прибавь рукой хозяйскою!» —

Сказал я, осердясь.

Ну, с полчаса, я думаю,

Я ждал, а он подкладывал,

И подложил, подлец!

Сам слышу – тяга страшная,

Да не хотелось пятиться.

И внес ту ношу чертову

Я во второй этаж!

Глядит подрядчик, дивится,

Кричит, подлец, оттудова:

«Ай, молодец, Трофим!

Не знаешь сам, что сделал ты:

Ты нес один по крайности

Четырнадцать пудов!»

Ой, знаю! сердце молотом

Стучит в груди, кровавые

В глазах круги стоят,

Спина как будто треснула…

Дрожат, ослабли ноженьки.

Зачах я с той поры!..

Налей, брат, полстаканчика!»

 

«Налить? Да где ж тут счастие?

Мы потчуем счастливого,

А ты что рассказал!»

 

«Дослушай! будет счастие!»

 

«Да в чем же, говори!»

 

«А вот в чем. Мне на родине,

Как всякому крестьянину,

Хотелось умереть.

Из Питера, расслабленный,

Шальной, почти без памяти,

Я на машину сел.

Ну, вот мы и поехали.

В вагоне – лихорадочных,

Горячечных работничков

Нас много набралось,

Всем одного желалося,

Как мне: попасть на родину,

Чтоб дома помереть.

Однако нужно счастие

И тут: мы летом ехали,

В жарище, в духоте

У многих помутилися

Вконец больные головы,

В вагоне ад пошел:

Тот стонет, тот катается,

Как оглашенный, по полу,

Тот бредит женкой, матушкой.

Ну, на ближайшей станции

Такого и долой!

Глядел я на товарищей,

Сам весь горел, подумывал —

Несдобровать и мне.

В глазах кружки багровые,

И всё мне, братец, чудится,

Что режу пеунов

(Мы тоже пеунятники,

Случалось в год откармливать

До тысячи зобов).

Где вспомнились, проклятые!

Уж я молиться пробовал,

Нет! всё с ума нейдут!

Поверишь ли? вся партия

Передо мной трепещется!

Гортани перерезаны,

Кровь хлещет, а поют!

А я с ножом: «Да полно вам!»

Уж как Господь помиловал,

Что я не закричал?

Сижу, креплюсь… по счастию,

День кончился, а к вечеру

Похолодало, – сжалился

Над сиротами Бог!

Ну, так мы и доехали,

И я добрел на родину,

А здесь, по Божьей милости,

И легче стало мне…»

 

«Чего вы тут расхвастались

Своим мужицким счастием? —

Кричит, разбитый на ноги,

Дворовый человек. —

А вы меня попотчуйте:

Я счастлив, видит Бог!

У первого боярина,

У князя Переметьева,

Я был любимый раб.

Жена – раба любимая,

А дочка вместе с барышней

Училась и французскому

И всяким языкам,

Садиться позволялось ей

В присутствии княжны…

Ой! как кольнуло!.. батюшки!..»

(И начал ногу правую

Ладонями тереть.)

Крестьяне рассмеялися.

«Чего смеетесь, глупые, —

Озлившись неожиданно,

Дворовый закричал. —

Я болен, а сказать ли вам,

О чем молюсь я Господу,

Вставая и ложась?

Молюсь: «Оставь мне, Господи,

Болезнь мою почетную,

По ней я дворянин!»

Не вашей подлой хворостью,

Не хрипотой, не грыжею —

Болезнью благородною,

Какая только водится

У первых лиц в империи,

Я болен, мужичье!

По-да-грой именуется!

Чтоб получить ее —

Шампанское, бургонское,

Токайское, венгерское

Лет тридцать надо пить…

За стулом у светлейшего

У князя Переметьева

Я сорок лет стоял,

С французским лучшим трюфелем

Тарелки я лизал,

Напитки иностранные

Из рюмок допивал…

Ну, наливай!»

– «Проваливай!

 

У нас вино мужицкое,

Простое, не заморское —

Не по твоим губам!»

 

Желтоволосый, сгорбленный,

Подкрался робко к странникам

Крестьянин-белорус,

Туда же к водке тянется:

«Налей и мне маненичко,

Я счастлив!» – говорит.

 

«А ты не лезь с ручищами!

Докладывай, доказывай

Сперва, чем счастлив ты?»

 

«А счастье наше – в хлебушке:

Я дома в Белоруссии

С мякиною, с кострикою

Ячменный хлеб жевал;

Бывало, вопишь голосом,

Как роженица корчишься,

Как схватит животы.

А ныне, милость Божия! —

Досыта у Губонина

Дают ржаного хлебушка,

Жую – не нажуюсь!»

 

Пришел какой-то пасмурный

Мужик с скулой свороченной,

Направо всё глядит:

«Хожу я за медведями,

И счастье мне великое:

Троих моих товарищей

Сломали мишуки,

А я живу, Бог милостив!»

 

«А ну-ка влево глянь?»

 

Не глянул, как ни пробовал,

Какие рожи страшные

Ни корчил мужичок:

«Свернула мне медведица

Маненичко скулу!»

– «А ты с другой померяйся,

Подставь ей щеку правую —

Поправит…» – Посмеялися,

Однако поднесли.

 

Оборванные нищие,

Послышав запах пенного,

И те пришли доказывать,

Как счастливы они:

«Нас у порога лавочник

Встречает подаянием,

А в дом войдем, так из дому

Проводят до ворот…

Чуть запоем мы песенку,

Бежит к окну хозяюшка

С краюхою, с ножом,

А мы-то заливаемся:

«Давать давай – весь каравай,

Не мнется и не крошится,

Тебе скорей, а нам спорей…»

* * *

Смекнули наши странники,

Что даром водку тратили,

Да кстати и ведерочку

Конец. «Ну, будет с вас!

Эй, счастие мужицкое!

Дырявое с заплатами,

Горбатое с мозолями,

Проваливай домой!»

«А вам бы, други милые,

Спросить Ермилу Гирина, —

Сказал, подсевши к странникам,

Деревни Дымоглотова

Крестьянин Федосей. —

Коли Ермил не выручит,

Счастливцем не объявится,

Так и шататься нечего…»

 

«А кто такой Ермил?

Князь, что ли, граф сиятельный?»

 

«Не князь, не граф сиятельный,

А просто он – мужик!»

 

«Ты говори толковее,

Садись, и мы послушаем,

Какой такой Ермил?»

 

«А вот какой: сиротскую

Держал Ермило мельницу

На Унже. По суду

Продать решили мельницу:

Пришел Ермило с прочими

В палату на торги.

Пустые покупатели

Скоренько отвалилися,

Один купец Алтынников

С Ермилом в бой вступил,

Не отстает, торгуется,

Наносит по копеечке.

Ермило как рассердится —

Хвать сразу пять рублей!

Купец опять копеечку,

Пошло у них сражение:

Купец его копейкою,

А тот его рублем!

Не устоял Алтынников!

Да вышла тут оказия:

Тотчас же стали требовать

Задатков третью часть,

А третья часть – до тысячи.

С Ермилом денег не было,

Уж сам ли он сплошал,

Схитрили ли подьячие,

А дело вышло дрянь!

Повеселел