Алтынников:

«Моя, выходит, мельница!»

 

«Нет! – говорит Ермил,

Подходит к председателю. —

Нельзя ли вашей милости

Помешкать полчаса?»

 

«Что с полчаса ты сделаешь?»

«Я деньги принесу!»

 

«А где найдешь? В уме ли ты?

Верст тридцать пять до мельницы,

А через час присутствию

Конец, любезный мой!»

«Так полчаса позволите?»

«Пожалуй, час промешкаем!»

 

Пошел Ермил; подьячие

С купцом переглянулися,

Смеются, подлецы!

На площадь на торговую

Пришел Ермило (в городе

Тот день базарный был),

Стал на воз, видим: крестится,

На все четыре стороны

Поклон, – и громким голосом

Кричит: «Эй, люди добрые!

Притихните, послушайте,

Я слово вам скажу!»

Притихла площадь людная,

И тут Ермил про мельницу

Народу рассказал:

«Давно купец Алтынников

Присватывался к мельнице,

Да не плошал и я,

Раз пять справлялся в городе,

Сказали: с переторжкою

Назначены торги.

Без дела, сами знаете,

Возить казну крестьянину

Проселком не рука:

Приехал я без грошика,

Ан глядь – они спроворили

Без переторжки торг!

Схитрили души подлые,

Да и смеются нехристи:

«Что часом ты поделаешь?

Где денег ты найдешь?»

Авось найду, Бог милостив!

Хитры, сильны подьячие,

А мир их посильней,

Богат купец Алтынников,

А всё не устоять ему

Против мирской казны —

Ее, как рыбу из моря,

Века ловить – не выловить.

Ну, братцы! видит Бог,

Разделаюсь в ту пятницу!

Не дорога мне мельница,

Обида велика!

Коли Ермила знаете,

Коли Ермилу верите,

Так выручайте, что ль!..

 

И чудо сотворилося:

На всей базарной площади

У каждого крестьянина,

Как ветром, полу левую

Заворотило вдруг!

Крестьянство раскошелилось,

Несут Ермилу денежки,

Дают, кто чем богат.

Ермило парень грамотный,

Да некогда записывать,

Успей пересчитать!

Наклали шляпу полную

Целковиков, лобанчиков,

Прожженной, битой, трепаной

Крестьянской ассигнации.

Ермило брал – не брезговал

И медным пятаком.

Еще бы стал он брезговать,

Когда тут попадалася

Иная гривна медная

Дороже ста рублей!!

 

Уж сумма вся исполнилась,

А щедрота народная

Росла: «Бери, Ермил Ильич,

Отдашь, не пропадет!»

Ермил народу кланялся

На все четыре стороны,

В палату шел со шляпою,

Зажавши в ней казну.

Сдивилися подьячие,

Позеленел Алтынников,

Как он сполна всю тысячу

Им выложил на стол!..

Не волчий зуб, так лисий хвост, —

Пошли юлить подьячие,

С покупкой поздравлять!

Да не таков Ермил Ильич,

Не молвил слова лишнего,

Копейки не дал им!

 

Глядеть весь город съехался,

Как в день базарный, пятницу,

Через неделю времени

Ермил на той же площади

Рассчитывал народ.

Упомнить где же всякого?

В ту пору дело делалось

В горячке, второпях!

Однако споров не было,

И выдать гроша лишнего

Ермилу не пришлось.

Еще, он сам рассказывал,

Рубль лишний – чей Бог ведает! —

Остался у него.

Весь день с мошной раскрытою

Ходил Ермил, допытывал:

Чей рубль? да не нашел.

Уж солнце закатилося,

Когда с базарной площади

Ермил последний тронулся,

Отдав тот рубль слепым…

Так вот каков Ермил Ильич».

 

«Чуден! – сказали странники. —

Однако знать желательно —

Каким же колдовством

Мужик над всей округою

Такую силу взял?»

 

«Не колдовством, а правдою.

Слыхали про Адовщину,

Юрлова-князя вотчину?»

 

«Слыхали, ну так что ж?»

 

«В ней главный управляющий

Был корпуса жандармского

Полковник со звездой,

При нем пять-шесть помощников,

А наш Ермило писарем

В конторе состоял.

 

Лет двадцать было малому,

Какая воля писарю?

Однако для крестьянина

И писарь человек.

К нему подходишь к первому,

А он и посоветует

И справку наведет;

Где хватит силы – выручит,

Не спросит благодарности,

И дашь, так не возьмет!

 

Худую совесть надобно —

Крестьянину с крестьянина

Копейку вымогать.

Таким путем вся вотчина

В пять лет Ермилу Гирина

Узнала хорошо,

А тут его и выгнали…

Жалели крепко Гирина,

Трудненько было к новому,

Хапуге, привыкать,

Однако делать нечего,

По времени приладились

И к новому писцу.

Тот ни строки без трешника,

Ни слова без семишника,

Прожженный, из кутейников —

Ему и Бог велел!

 

Однако, волей Божией,

Недолго он поцарствовал, —

Скончался старый князь,

Приехал князь молоденький,

Прогнал того полковника,

Прогнал его помощника,

Контору всю прогнал,

А нам велел из вотчины

Бурмистра изобрать.

Ну, мы не долго думали,

Шесть тысяч душ, всей вотчиной

Кричим: «Ермилу Гирина!» —

Как человек един!

Зовут Ермилу к барину.

Поговорив с крестьянином,

С балкона князь кричит:

«Ну, братцы! будь по-вашему.

Моей печатью княжеской

Ваш выбор утвержден:

Мужик проворный, грамотный,

Одно скажу: не молод ли?..»

 

А мы: «Нужды нет, батюшка,

И молод, да умен!»

Пошел Ермило царствовать

Над всей княжою вотчиной,

И царствовал же он!

В семь лет мирской копеечки

Под ноготь не зажал,

В семь лет не тронул правого,

Не попустил виновному,

Душой не покривил…»

 

«Стой! – крикнул укорительно

Какой-то попик седенький

Рассказчику. – Грешишь!

Шла борона прямехонько,

Да вдруг махнула в сторону —

На камень зуб попал!

Коли взялся рассказывать,

Так слова не выкидывай

Из песни: или странникам

Ты сказку говоришь?..

Я знал Ермилу Гирина…»

 

«А я небось не знал?

Одной мы были вотчины,

Одной и той же волости,

Да нас перевели…»

 

«А коли знал ты Гирина,

Так знал и брата Митрия,

Подумай-ка, дружок».

 

Рассказчик призадумался

И, помолчав, сказал:

«Соврал я: слово лишнее

Сорвалось на маху!

Был случай, и Ермил-мужик

Свихнулся: из рекрутчины

Меньшого брата Митрия

Повыгородил он.

Молчим: тут спорить нечего,

Сам барин брата старосты

Забрить бы не велел,

Одна Ненила Власьевна

По сыне горько плачется,

Кричит: не наш черед!

Известно, покричала бы

Да с тем бы и отъехала.

Так что же? Сам Ермил,

Покончивши с рекрутчиной,

Стал тосковать, печалиться,

Не пьет, не ест: тем кончилось,

Что в деннике с веревкою

Застал его отец.

Тут сын отцу покаялся:

«С тех пор, как сына Власьевны

Поставил я не в очередь,

Постыл мне белый свет!»

А сам к веревке тянется.

Пытали уговаривать

Отец его и брат,

Он всё одно: «Преступник я!

Злодей! вяжите руки мне,

Ведите в суд меня!»

Чтоб хуже не случилося,

Отец связал сердечного,

Приставил караул.

 

Сошелся мир, шумит, галдит,

Такого дела чудного

Вовек не приходилося

Ни видеть, ни решать.

Ермиловы семейные

Уж не о том старалися,

Чтоб мы им помирволили,

А строже рассуди —

Верни парнишку Власьевне,

Не то Ермил повесится,

За ним не углядишь!

Пришел и сам Ермил Ильич,

Босой, худой, с колодками,

С веревкой на руках,

Пришел, сказал: «Была пора,

Судил я вас по совести,

Теперь я сам грешнее вас:

Судите вы меня!»

И в ноги поклонился нам.

Ни дать ни взять юродивый,

Стоит, вздыхает, крестится,

Жаль было нам глядеть,

Как он перед старухою,

Перед Ненилой Власьевной,

Вдруг на колени пал!

 

Ну, дело всё обладилось,

У господина сильного

Везде рука: сын Власьевны

Вернулся, сдали Митрия,

Да, говорят, и Митрию

Не тяжело служить,

Сам князь о нем заботится.

А за провинность с Гирина

Мы положили штраф:

Штрафные деньги рекруту,

Часть небольшая Власьевне,

Часть миру на вино…

 

Однако после этого

Ермил не скоро справился,

С год как шальной ходил.

Как ни просила вотчина,

От должности уволился,

В аренду снял ту мельницу

И стал он пуще прежнего

Всему народу люб:

Брал за помол по совести,

Народу не задерживал,

Приказчик, управляющий,

Богатые помещики

И мужики беднейшие —

Все очереди слушались,

Порядок строгий вел!

Я сам уж в той губернии

Давненько не бывал,

А про Ермилу слыхивал,

Народ им не нахвалится,

Сходите вы к нему».

«Напрасно вы проходите, —

Сказал уж раз заспоривший

Седоволосый поп. —

Я знал Ермила Гирина.

Попал я в ту губернию

Назад тому лет пять

(Я в жизни много странствовал,

Преосвященный наш

Переводить священников

Любил)… С Ермилой Гириным

Соседи были мы.

Да! был мужик единственный!

Имел он всё, что надобно

Для счастья: и спокойствие,

И деньги, и почет,

Почет завидный, истинный,

Не купленный ни деньгами,

Ни страхом: строгой правдою,

Умом и добротой!

Да только, повторяю вам,

Напрасно вы проходите,

В остроге он сидит…»

 

«Как так?»

– «А воля Божия!

Слыхал ли кто из вас,

Как бунтовалась вотчина

Помещика Обрубкова,

Испуганной губернии,

Уезда Недыханьева,

Деревня Столбняки?..

Как о пожарах пишется

В газетах (я их читывал):

«Осталась неизвестною

Причина» – так и тут:

До сей поры неведомо

Ни земскому исправнику,

Ни высшему правительству,

Ни столбнякам самим,

С чего стряслась оказия,

А вышло дело дрянь.

Потребовалось воинство,

Сам государев посланный

К народу речь держал,

То руганью попробует

И плечи с эполетами

Подымет высоко,

То ласкою попробует

И грудь с крестами царскими

Во все четыре стороны

Повертывать начнет.

Да брань была тут лишняя,

А ласка непонятная:

«Крестьянство православное!

Русь-матушка! царь-батюшка!»

И больше ничего!

Побившись так достаточно,

Хотели уж солдатикам

Скомандовать: пали!

Да волостному писарю

Пришла тут мысль счастливая,

Он про Ермилу Гирина

Начальнику сказал:

«Народ поверит Гирину

Народ его послушает…»

– «Позвать его живей!»

. . . . . . . . . .

* * *

Вдруг крик: «Ай, ай! помилуйте!» —

Раздавшись неожиданно,

Нарушил речь священника,

Все бросились глядеть:

У валика дорожного

Секут лакея пьяного —

Попался в воровстве!

 

Где пойман, тут и суд ему:

Судей сошлось десятка три,

Решили дать по лозочке,

И каждый дал лозу!

Лакей вскочил и, шлепая

Худыми сапожнишками,

Без слова тягу дал.

«Вишь, побежал, как встрепанный! —

Шутили наши странники,

Узнавши в нем балясника,

Что хвастался какою-то

Особенной болезнию

От иностранных вин. —

Откуда прыть явилася!

Болезнь ту благородную

Вдруг сняло, как рукой!»

 

«Эй, эй! куда ж ты, батюшка!

Ты доскажи историю,

Как бунтовалась вотчина

Помещика Обрубкова,

Деревня Столбняки?»

 

«Пора домой, родимые.

Бог даст, опять мы встретимся,

Тогда и доскажу!»

* * *

Под утро поразъехалась,

Поразбрелась толпа.

Крестьяне спать надумали,

Вдруг тройка с колокольчиком

Откуда ни взялась,

Летит! а в ней качается

Какой-то барин кругленький,

Усатенький, пузатенький,

С сигарочкой во рту.

Крестьяне разом бросились

К дороге, сняли шапочки,

Низенько поклонилися,

Повыстроились в ряд

И тройке с колокольчиком

Загородили путь…

Глава 5

Помещик

Соседнего помещика

Гаврилу Афанасьича

Оболта-Оболдуева

Та троечка везла.

Помещик был румяненький,

Осанистый, присадистый,

Шестидесяти лет;

Усы седые, длинные,

Ухватки молодецкие,

Венгерка с бранденбурами,

Широкие штаны.

Гаврило Афанасьевич,

Должно быть, перетрусился,

Увидев перед тройкою

Семь рослых мужиков.

Он пистолетик выхватил,

Как сам, такой же толстенький,

И дуло шестиствольное

На странников навел:

«Ни с места! Если тронетесь,

Разбойники! грабители!

На месте уложу!..»

Крестьяне рассмеялися:

«Какие мы разбойники,

Гляди – у нас ни ножика,

Ни топоров, ни вил!»

– «Кто ж вы? чего вам надобно?»

 

«У нас забота есть,

Такая ли заботушка,

Что из домов повыжила,

С работой раздружила нас,

Отбила от еды.

Ты дай нам слово крепкое

На нашу речь мужицкую

Без смеху и без хитрости,

По правде и по разуму,

Как должно отвечать,

Тогда свою заботушку

Поведаем тебе…»

 

«Извольте: слово честное,

Дворянское даю!»

– «Нет, ты нам не дворянское,

Дай слово христианское!

Дворянское с побранкою,

С толчком да с зуботычиной,

То непригодно нам!»

 

«Эге! какие новости!

А впрочем, будь по-вашему!

Ну, в чем же ваша речь?..»

– «Спрячь пистолетик! выслушай!

Вот так! мы не грабители,

Мы мужики смиренные,

Из временнообязанных,

Подтянутой губернии,

Уезда Терпигорева,

Пустопорожней волости,

Из разных деревень:

Заплатова, Дырявина,

Разутова, Знобишина,

Горелова, Неелова —

Неурожайка тож.

Идя путем-дорогою,

Сошлись мы невзначай,

Сошлись мы – и заспорили:

Кому живется счастливо,

Вольготно на Руси?

Роман сказал: помещику,

Демьян сказал: чиновнику,

Лука сказал: попу.

Купчине толстопузому, —

Сказали братья Губины,

Иван и Митродор.

Пахом сказал: светлейшему,

Вельможному боярину,

Министру государеву,

А Пров сказал: царю…

Мужик что бык: втемяшится

В башку какая блажь —

Колом ее оттудова

Не выбьешь! Как ни спорили,

Не согласились мы!

 

Поспоривши – повздорили,

Повздоривши – подралися,

Подравшися – удумали

Не расходиться врозь,

В домишки не ворочаться,

Не видеться ни с женами,

Ни с малыми ребятами,

Ни с стариками старыми,

Покуда спору нашему

Решенья не найдем,

Покуда не доведаем

Как ни на есть доподлинно:

Кому жить любо-весело,

Вольготно на Руси?

 

Скажи ж ты нам по-божески,

Сладка ли жизнь помещичья?

Ты как – вольготно, счастливо,

Помещичек, живешь?»

 

Гаврило Афанасьевич

Из тарантаса выпрыгнул,

К крестьянам подошел:

Как лекарь, руку каждому

Пощупал, в лица глянул им,

Схватился за бока

И покатился со смеху…

«Ха-ха! ха-ха! ха-ха! ха-ха!»

Здоровый смех помещичий

По утреннему воздуху

Раскатываться стал…

 

Нахохотавшись досыта,

Помещик не без горечи

Сказал: «Наденьте шапочки,

Садитесь, господа!»

«Мы, господа не важные,

Перед твоею милостью

И постоим…»

 

– «Нет! нет!

Прошу садиться, граждане!»

Крестьяне поупрямились,

Однако делать нечего,

Уселись на валу.

«И мне присесть позволите?

Эй, Прошка! рюмку хересу,

Подушку и ковер!»

 

Расположась на коврике

И выпив рюмку хересу,

Помещик начал так:

 

«Я дал вам слово честное

Ответ держать по совести,

А нелегко оно!

Хоть люди вы почтенные,

Однако не ученые,

Как с вами говорить?

Сперва понять вам надо бы,

Что значит слово самое:

Помещик, дворянин.

Скажите, вы, любезные,

О родословном дереве

Слыхали что-нибудь?»

– «Леса нам не заказаны —

Видали древо всякое!» —

Сказали мужики.

«Попали пальцем в небо вы!..

Скажу вам вразумительней:

Я роду именитого,

Мой предок Оболдуй

Впервые поминается

В старинных русских грамотах

Два века с половиною

Назад тому. Гласит

Та грамота: «Татарину

Оболту-Оболдуеву

Дано суконце доброе,

Ценою в два рубля:

Волками и лисицами

Он тешил государыню,

В день царских именин

Спускал медведя дикого

С своим, и Оболдуева

Медведь тот ободрал…»

Ну, поняли, любезные?»

 

– «Как не понять! С медведями

Немало их шатается,

Прохвостов, и теперь».

 

«Вы всё свое, любезные!

Молчать! уж лучше слушайте,

К чему я речь веду.

Тот Оболдуй, потешивший

Зверями государыню,

Был корень роду нашему,

А было то, как сказано,

С залишком двести лет.

Прапрадед мой по матери

Был и того древней:

«Князь Щепин с Васькой Гусевым

(Гласит другая грамота)

Пытал поджечь Москву,

Казну пограбить думали,

Да их казнили смертию»,

А было то, любезные,

Без мала триста лет.

 

Так вот оно откудова

То дерево дворянское

Идет, друзья мои!»

 

«А ты, примерно, яблочко

С того выходишь дерева?» —

Сказали мужики.

 

«Ну, яблочко так яблочко!

Согласен! Благо поняли

Вы дело наконец.

Теперь – вы сами знаете —

Чем дерево дворянское

Древней, тем именитее,

Почетней дворянин.

Не так ли, благодетели?»

 

«Так! – отвечали странники. —

Кость белая, кость черная,

И поглядеть, так разные, —

Им разный и почет!»

 

«Ну, вижу, вижу: поняли!

Так вот, друзья – и жили мы,

Как у Христа за пазухой,

И знали мы почет.

Не