приют в этом доме,- опять протараторила мерно и сиповатым голосом приживалка с зобом и мутными глазами и тотчас была подхвачена хором всех товарок:
– — Мы все молим бога за нашу благодетельницу!
Для Любы слишком тяжела была эта сцена; она едва сидела, не зная, куда глядеть: со всех сторон устремлены были на нее глаза разного цвета и выражения. Тавровский понял ее умоляющие взгляды и под предлогом усталости испросил у Натальи Кирилловны позволение Любе уйти в свою комнату, куда и проводила ее сама Наталья Кирилловна. Зина осталась одна с Любой и по уходе Натальи Кирилловны кинулась к ней на шею и, целуя ее, со слезами сказала:
– — Защитите хоть вы меня здесь! У меня нет ни отца, ни брата; я из милости взята в дом. О, я самая несчастная!
Люба была тронута отчаянием Зины, которая с первого взгляда не очень-то ей понравилась; но быстрые глаза Зины в эту минуту были отуманены изобилием слез. Люба спросила ее с участием:
– — Что же я могу сделать?
– — Ах, ваше одно внимание ко мне — и участь моя изменится. Если б вы знали, что за люди окружают добрую Наталью Кирилловну; они даже ссорят ее со всеми родственниками.- Голос Зины понизился, и она, глядя на дверь, прибавила:- Вот, смотрите, за мной уж подсматривают.
И точно, дверь скрыпнула и лягушечья физиономия Ольги Петровны показалась.
Зина, уходя, шепнула Любе:
– — Вот самая страшная женщина в доме; берегитесь ее и не говорите ей ничего: она всё передает навыворот Наталье Кирилловне.
Но любезная улыбка уже дрожала на ее губах, когда, удаляясь, она встретилась лицом к лицу с Ольгой Петровной, которая подошла к Любе и сказала:
– — Вы, я думаю, очень устали после дороги; всё ли вам хорошо? не хотите ли чего-нибудь — чаю или кофею?
– — Нет, благодарю вас!
Ольга Петровна приблизилась к Любе и, глядя на дверь, таинственно и шепотом сказала:
– — Я пришла вас предуведомить, что лицо, сейчас бывшее у вас, вертит всем домом; берегитесь ее: она способна на всякое черное дело!
Люба с удивлением слушала.
– — Спокойной ночи! усните хорошенько! — громко сказала Ольга Петровна и вышла из комнаты.
Люба не успела вздохнуть от двух визитов, как дверь вновь скрыпнула: приживалка с мутными глазами, высунув одну головку и мотая ею, как алебастровый зайчик, с приторной улыбкой сказала:
– — Позвольте взглянуть на нашу красавицу?- И, не дождавшись позволения, вошла в комнату, продолжая напевать сиповатым голосом:- Можно сказать, будет парочка: оба красавцы, молоды, добродетельны, щедры… и… и… и…- Приживалка приостановилась и через минуту поспешно продолжала:- Я могу сказать, что любима всеми. Вот на днях я еще встретила Зюзиных: уж как меня просили погостить к себе! и барышни тоже, они такие милые, ласковые и в совершенстве, можно сказать, умные, все науки прошли — и арифметику, и грамматику, даже такие худенькие чрез науки,- и они уж как упрашивали меня! Но как же мне было оставить дом, когда такого счастья и, можно сказать, торжества мы ждали! Я признательна: мой батюшка и матушка были такие, зато их все любили и ласкали.- И приживалка чмокнула в плечо Любу и сказала:- Мы все вас покорно просим не оставить нас вашими милостями; мы и малым будем довольны. Извините, что обеспокоила вас, желая лично засвидетельствовать от всех нас глубочайшее почтение и пожелать вам спокойной ночи после такой дальней дороги.
И приживалка, кланяясь до самой двери, наконец скрылась.
Люба, усталая и удивленная, осталась одна в доме, где не только стены, но и все живущие были для нее совершенно новы.
Любу нисколько не изменило пребывание в Москве, куда привез ее отец, чтоб дать ей, по желанию Тавровского, светское образование. Она прожила там несколько месяцев, но провела их большею частию у постели больного отца, а остальное время с учителями, которые решительно не могли ей внушить никакой светскости. И Люба осталась, как она была. Разумеется, любовь, потеря отца, другая обстановка жизни — всё это настолько на нее подействовало, что оригинальное ее воспитание не могло обнаружиться резко. Цыган был при ней; на него заметно легла печать пребывания в столице. Он принял все манеры самостоятельного человека, сосредоточенного в себе. Его туалет, гордая осанка вовсе не шли к роли лакея, каким его приняли в доме Натальи Кирилловны,- и он, казалось, не желал изменить ее.
Глава LXII
Наталья Кирилловна, при всей своей гордости, не могла не поддаться чувству, так естественному в женщине, именно — порисоваться перед Любой. Люба иначе ее не видала, как окруженною толпой приживалок, рассыпавших щедро похвалы доброте и знатности своей благодетельницы. Тон голоса Натальи Кирилловны с Любой был покровительный; она проповедовала ей о неслыханном счастии породниться с таким знатным домом.
– — Мой племянник мог иметь невесту не только из первых красавиц знатного дома, но и богачку. Верно уже так было угодно богу! — вздохнув, замечала Наталья Кирилловна.
– — Да уж он такой красавчик, что все, кажется, из нашей сестры одного его мизинчика не стоим! Он в совершенстве, можно сказать, один из первых красавцев во всем свете,- подхватывала приживалка с мутными главами.
Зина, как бы по наивности, рассказала множество проказ Павла Сергеича, и, между прочим, как от него сошла с ума дочь одного бедного чиновника, жившего в одной улице.
Для Любы были тягостны такого рода беседы. Она не произносила ни слова, с удивлением слушая эти толки и каждый раз рассматривая коллекцию зверообразных лиц приживалок с таким видом, как будто в первый раз она их видит.
– — И глупа даже! хоть бы одно слово! — с негодованием восклицала Наталья Кирилловна по уходе ее.
– — Ей говорят, что какую ей честь сделал Павел Сергеич, а она хоть бы приласкалась к вам! — с ужасом восклицала та же приживалка с мутными глазами.
– — Да она ни с кем, кроме как с цыганом, кажется, не говорит, и то всё на их языке! — заметила Зина.
– — Как угодно Павлу Сергеичу, а я удалю из своего дома цыгана,- сказала Наталья Кирилловна.
– — Да они ведь все конокрады: надо конюшни крепче запирать! — подхватила приживалка с зобом и мутными глазами.
– — Даже совестно! придешь к ней в комнату, а он сидит перед ней и не встает! — опять сказала Зина, поглядывая на Наталью Кирилловну, которая, стукнув палкой, сказала:
– — Позвать его сюда!
В минуту приказание было исполнено, и цыган гордо вошел в комнату, где, приняв важную позу, сидела в креслах Наталья Кирилловна. Он поклонился только ей одной, и то без особенного почтения. Приживалки стали перешептываться; но голос Натальи Кирилловны заставил их замолчать. Она сказала презрительно:
– — Любезный, я узнала, что ты заведуешь делами Любови Алексеевны.
– — Да.
– — Я тебя устраняю, и ты должен передать теперь все бумаги и документы моему управляющему; она теперь будет под моим надзором.
– — Я не могу этого сделать и ни одной бумаги не дам! — отвечал цыган.
– — Как! — с горячностью воскликнула Наталья Кирилловна.- Я? мне! ты не отдашь ее бумаг? Да я еще хочу знать, есть ли у Любови Алексеевны что-нибудь?
– — Деревня.
– — Как говорит! даже досадно слушать, точно не видит, что с барыней! — заметила Зина вполголоса.
Но Наталья Кирилловна услыхала и отвечала ей:
– — Деревенщина! — и, обратись к цыгану, повелительно продолжала:- Любовь Алексеевна у меня в доме, и я требую, чтоб ее дела были сданы мне, слышишь: мне на руки!
– — И этого не могу!
– — Да ты с ума сошел! — стукнув палкой об пол, крикнула Наталья Кирилловна.- Ты, кажется, вообразил, что Павел Сергеич имел виды на ее деревушку, сватаясь за Любовь Алексеевну! ха-ха-ха!
И хор приживалок подхватил смех Натальи Кирилловны.
Цыган обводил глазами всех, и когда смех унялся, он громко сказал:
– — Никто, даже сама Любовь Алексеевна, не знает своего состояния.
– — Неужели каких-нибудь пятьсот душ ей трудно сосчитать! — язвительно заметила Зина.
– — Ее состояние не в душах,- отвечал цыган.
– — В чем же? деньги есть?- спросила Наталья Кирилловна с достоинством.
– — Да.
Наталья Кирилловна заметно пришла в волнение, мучимая желанием узнать скорее сумму,- но боялась уронить свое достоинство. Зина, эта догадливая фея, тотчас поняла желание своей благодетельницы и сказала:
– — А сколько тысяч? в ломбарде или в частных руках?
– — Несколько миллионов! — протяжно произнес цыган, и презрительная улыбка мелькнула на его губах, когда Наталья Кирилловна встрепенулась, приживалки ахнули, повторяя: «Миллионщица, миллионщица!», а Зина, побледнев, с ужасом поглядела на него и как бы невольно произнесла:
– — Это неправда!
Цыган вынул из кармана какие-то бумаги и показал Наталье Кирилловне. Зина, вся дрожа, глядела на них через плечо Натальи Кирилловны, и пот крупными каплями выступал на ее крутом лбу.
– — И в твоих руках такие суммы! даже Любовь Алексеевна не знает! — воскликнула почти с ужасом Наталья Кирилловна.
– — Она знает, что у ней есть деньги, но мало обращает на них внимания. Отец ее, умирая, сделал меня своим душеприказчиком и опекуном всего имения его дочери.
– — Какое безрассудство! мальчишке! — воскликнула Наталья Кирилловна, но остановилась, брови ее сдвинулись, и она окинула глазами толпу приживалок, потому что кто-то из них, увлекшись ее примером, подхватил:
– — Цыгану!
– — Это что? молчать! вы, кажется, одурели! вмешиваетесь в барские дела! — крикнула Наталья Кирилловна.
Все приживалки повесили носы.
Наталья Кирилловна обратилась к цыгану и более мягким голосом, чем прежде, спросила его:
– — Ты очень привязан к Любови Алексеевне?
– — Да.
– — Грех, великий грех во зло употреблять доверенность умирающего человека, который оставляет сироту. О, это черное, низкое дело! — наставительно сказала Наталья Кирилловна.
Цыган молчал.
– — Ну а сколько миллионов? три, четыре? — спросила Наталья Кирилловна, наскучив выжидать вопроса своей догадливой Зины, которая словно пораженная громом стояла за ее креслом.
– — Отец Любови Алексеевны еще давно имел большой капитал, потом он продал всё имение свое, исключая одной деревни, и даже не трогал процентов. А этому лет пятнадцать.
– — Сколько же, сколько же?- потеряв всякое достоинство, нетерпеливо говорила Наталья Кирилловна.
– — Одиннадцать миллионов! — громко произнес цыган.
Зина вздрогнула. Наталья Кирилловна свободно вздохнула, а приживалки радостно начали креститься и шептались между собой:
– — Вот поди узнай, что такая богачка,- выглядит просто стотысячной невестой!
– — Не всё то золото, что блестит!
И так далее; шепот продолжался, пока Наталья Кирилловна была погружена в какое-то раздумье. У ней в
