голове быстро всё уладилось: как она вновь поднимет этими деньгами свой дом, выкупит имения, заложенные или запроданные. Улыбка озарила ее строгое лицо, и она очень ласково сказала цыгану:
– — Хорошо ли тебе, любезный, у меня в доме? ты спроси, что тебе будет нужно…
Цыган поклонился и вышел.
Приживалка с мутными глазами выступила из толпы вприпляску, подперев руки в бока и сиплым голосом напевая:
– — Миллиончики, голубчики! тра-ла-ла!
– — Чему ты радуешься? а? — спросила, смеясь, Наталья Кирилловна.
– — А как же не радоваться! надо веселиться: свадьба в доме!
И приживалка опять завертелась, напевая.
Все смеялись, исключая Зины, которая бессмысленно глядела на всех.
Наталья Кирилловна в этот день встретила Павла Сергеича очень любезно и, поцеловав его, погрозила ему пальцем, сказав:
– — У-у-у, какой хитрец! ишь как скрывал, я не ожидала от тебя таких расчетов!
– — Что такое?- не без удивления спросил Тавровский, который решительно не знал о миллионах своей невесты.
– — Тс! идет твоя невеста! — отвечала Наталья Кирилловна и, к удивлению всех приживалок, сама пошла к ней навстречу и, поцеловав ее, сказала:- Что ты всё сидишь одна?.. Павел Сергеич, я надеюсь, что могу ее назвать так, как свою дочь?
– — Она верно будет очень счастлива! — заметил Тавровский.
– — Не хочешь ли ты посмотреть Петербург? тебе надо быть веселой, а ты всё такая печальная! Впрочем, недавняя потеря!.. это даже ей делает честь, что у ней такое чувствительное сердце.
– — Можно сказать, что кто взглянет на Любовь Алексеевну, то уж не скажет, что она злая; и взаправду говорят, что глаза есть зеркало души! — протараторила приживалка с мутными глазами.
– — Да, уж у кого злые глаза, то и душа дурная! — подхватила Ольга Петровна.
И глаза ее встретили презрительный взгляд Зины, стоявшей позади Натальи Кирилловны, которая, потрепав по щеке Любу, сказала:
– — Да, у ней глазки хорошенькие! — и прибавила: — Я знаю, отчего ты скучаешь: хочется скорее свадьбы!
Люба покраснела, сконфузилась и выронила из рук носовой платок. Она хотела его поднять, но Наталья Кирилловна удержала ее и, обратясь к Зине и указывая на платок палкой, повелительно сказала:
– — Подыми!
Зина сделала вид, что не слышит, и повернулась назад; но Наталья Кирилловна коснулась ее плеча палкой и сердито сказала:
– — Ты слышишь, я тебе говорю: подыми!
Зина закусила губы и не двигалась с места. Люба и Тавровский желали прекратить сцену; но Наталья Кирилловна не позволила им и, стукнув палкой об пол, грозно сказала Зине:
– — Я тебе говорю: подыми платок Любови Алексеевны!!
Тишина воцарилась в зале; все смотрели на бледную Зину и гордо стоявшую перед ней Наталью Кирилловну. Члены Зины, казалось, лишились способности гнуться, и она с трудом наклонилась, чтоб поднять платок. Наталья Кирилловна, следившая за ней, толкнула ее палкой в спину, сказав:
– — Согнись пониже, пониже!!
Зина очутилась на коленях перед Любой и, подавая ей платок, так взглянула на нее, что та попятилась назад.
– — Что это значит?! Вам, кажется, показалось низким поднять платок Любови Алексеевны? а?- с горячностью спросила Зину Наталья Кирилловна.
– — Я… я потому не могла этого скоро сделать, что, побежав к вам с лестницы, ушибла колено,- невнятно произнесла Зина и, морщась и прихрамывая, вышла из комнаты под радостно-насмешливые взгляды приживалок.
– — То-то! я бы посмотрела, кто осмелился бы оказать невнимание моей племяннице в моем доме…
И Наталья Кирилловна грозно обвела глазами своих приживалок, которые старались умильно-почтительными улыбками выразить готовность для угождений идти в огонь и воду…
Зина, прибежав в свою комнату, предалась бешеному отчаянию. Она била себя в грудь, рвала на себе волосы; но через полчаса, как ни в чем не бывало, она вертелась уже перед зеркалом, примеривая новое платье. Вечером в тот же день она в девичьей разыграла роль Натальи Кирилловны с одной из молоденьких горничных, и еще с большим эффектом, хотя и без помощи палки. Потом Зина обошла и обнюхала весь дом. И в ее комнате беспрестанно стояли на коленях, прося прощенья, то лакей, то кучер, то прачка.
Приживалки более ни о чем не могли толковать несколько дней сряду, как о несметном богатстве Любы.
– — Говорят, что у ней бабушка была, знаете, колдунья: ну, известное дело — цыганка. Она свою душу в совершенстве, можно сказать, отдала нечистому за то, чтоб вот всё превратилось в золото. Она и насыпала два мешка круп и отдала своей дочке, велела беречь и умерла; а дочь отдала мешки своей дочери, то есть нашей невесте, и та как развяжет мешки, думая: с крупой, а там всё золото! Она…
Зина тихонько подкралась, прослушала повествование приживалки с мутными глазами и, ударив ее по плечу, крикнула:
– — Ну что вы чушь-то говорите!
Приживалки все вскрикнули, а рассказчица обидчиво сказала:
– — Я говорю, что мне сказали! Я не умею сочинять турусы на колесах.
– — Оттого что вы глупы! ну просто деньги эти накрадены табором, а ее отец обокрал цыган,- вот и всё. Вот тебе и важная фамилия: роднится с цыганками!.. ха-ха-ха!.. А небось на бедной, вишь, ее племяннику никак нельзя жениться!
Зина в минуты гнева выбалтывала самые сокровенные свои тайны. Ольга Петровна, как опытный охотник, всегда зорко сторожила добычу и часто в такие минуты подстрекала Зину.
– — И была бы хороша собой, умна! а то просто пень: всё молчит! — заметила Ольга Петровна.
– — Да просто проигрался в пух и представился, что влюбился, а сам для денег! — отвечала Зина.
– — Да она могла его и приколдовать: ведь цыганки все знают, что подсыпать! — заметила приживалка с мутными глазами.
– — А вот Зинушка и не цыганка, а, помните, Павлу Сергеичу что-то сыпала в кофей,- смеясь, сказала Ольга Петровна.
– — Я сыпала? я?
– — Да, я всё видела, да молчала.
Зина видела, что отпираться нельзя, и презрительно сказала:
– — Я его потчевала, чтоб он меня оставил в покое. Я знала, что ему деньги нужны. Да я его еще угощу!! — грозно прибавила она.
– — Ну что вы ему можете сделать?- стараясь как можно более придать своему вопросу простодушия, спросила Ольга Петровна.
– — Да я, если захочу, то свадьбу расстрою: я…
Зина вдруг остановилась, быстро оглянула своих слушательниц и принужденно и громко засмеялась, так что все вздрогнули.
– — Ха-ха-ха! вот уши-то развесили! я им говорю разный вздор, а они, кажется, верят… Ха-ха-ха!
Напрасно Зина смеялась, вывертывалась. Ольга Петровна слово в слово передала этот разговор Тавровскому, который принял свои меры. Он просил Любу не пускать Зину к себе и не говорить с ней. Люба и сама этого желала, потому что Зина просто пугала ее.
Глава LXIII
Бенефициантка
Сколько тревог и волнения для актрисы в день ее бенефиса! Колокольчик в ее квартире беспрерывно раздается, являются лакеи с пакетами, с которых не без волнения срывается бенефицианткой печать, и улыбка удовольствия или презрения выражается на ее озабоченном лице. В это утро нет минуты для нее свободной: примерить костюм, заказать ужин, закупить вина, разослать билеты лицам, пользующимся ее уважением. Каждый час приносятся известия о распродаже билетов в кассе, и если толпа большая у окна, то даются тайные инструкции увеличить цену на билеты.
В уборной бенефициантки множество народу, чай, как разливное море, льется в уста всех. Бутылки с вином, пирог, конфекты стоят на окнах уборной. Если в пьесе нужно угощение, то бенефициантка считает обязанностью подать его настоящее, а не картонный пирог и не пустую бутылку.
Был бенефис одной актрисы; театр был полон; бенефициантку встретили продолжительным рукоплесканием, стучанием палками и ногами.
После первого акта бенефициантка подрумянивала себе щеки у трюмо. Уборная ее была большая комната, меблированная очень хорошо; в углу сидел за столом мрачного вида старик, раскладывавший по кучкам деньги, вынимаемые из ридикюля. Руки его слегка дрожали, а глаза блистали каким-то странным в его лета огнем. Он вслух считал деньги и, отделив несколько кучек серебра и ассигнаций, сказал:
– — Ровно тысяча! это верно: три раза пересчитывал.
– — Ужасно дешево пущен раек! — заметила бенефициантка, пристально всматриваясь в себя. Держа в руке румяны, она в нерешительности то приближала руку к щеке, то удаляла ее.
– — Как! дешево? — с удивлением спросил мрачного вида старик.
– — Ну да! сами сказали, что половина народу ушла назад.
– — Оно так; но если б вы слышали, как сначала публика была недовольна. Один пожилой господин так раскричался!..
– — Дурак! он, верно, думает, что с него одного возьмут такую цену! Ну и не взял билета? Чего он хотел — ложу?
– — Креслы!
Бенефициантка засмеялась и сказала:
– — Чем дороже пустить билеты в бенефис, тем более можно надеяться на полный сбор, потому что каждому льстит, что он был в бенефисе. Да если бы пустить дешево в кассе, тогда что бы присылали на дом за билеты! — так рассуждала бенефициантка, а мрачного вида старик с удовольствием слушал ее, потирая руки.
В уборную вбежало несколько актрис и актеров с поздравлениями по случаю хорошего приема бенефициантки публикой. Но при виде денег все обступили стол и осыпали вопросами мрачного старика: «Сколько очистилось? Почем был пущен 1-й ярус лож?» — и так далее.
– — Очистилось четыре тысячи, да на дому до трех тысяч,- небрежно отвечала бенефициантка.
Некоторые актрисы выразительно перемигнулись между собою. Один из актеров, в испанском плаще и с наклеенными усами, сказал:
– — Вот это бенефис! не то что у Лапотниковой: всего было сто человек… и с детьми-то ее!
– — Своих приплатила по расходу пьесы… ха-ха-ха! — заметила молоденькая актриса.
И смех сделался общим, но от стука в дверь уборной замолк, и многие из присутствующих закричали:
– — Войдите, войдите!
– — Любская здесь одевается? — раздался сиповатый, дрожащий голос за ширмами, которыми была отгорожена дверь уборной.
– — Здесь! здесь! — отвечали все в один голос, и любопытство озарило их лица.
– — Можно войти? ее нет здесь? — опять раздался сиповатый голос.
– — Я здесь! — отвечала бенефициантка, выступая вперед.
Из-за ширм показалось лицо, знакомое уже читателям: то был Остроухов, который, очутясь в ярко освещенной комнате, с минуту озирался кругом, ничего не видя.
– — Ты, кажется, меня не узнаешь,- подходя к Остроухову, сказала бенефициантка.
Немудрено, что Остроухов не вдруг узнал Любскую. Между той, которая оставила город NNN, и теперешней почти ничего не было общего. Года не сделали большого влияния на красоту ее. Нет, она, казалось, в эту минуту была во всем блеске. Но выражение лица до того изменилось, что
