всё, что я ни скажу серьезно, вы принимаете за шутку, и наоборот?
– — Да!
– — Тогда я вам скажу серьезно, что я женюсь! и скоро! Как вы это примете?? — принужденно смеясь, сказал Тавровский.
– — Я шутя вам буду отвечать, что этому не бывать. Ведь вы давно бы женились; но вы чувствуете, что неспособны к семейной жизни, что сделаете несчастной ту, которая свяжет с вами жизнь свою… ха-ха-ха!
И Любская смеялась очень весело.
– — Вы, кажется, горячитесь! — заметил ей Тавровский.
– — Нисколько!
Весь их разговор происходил за ширмами очень тихо; особенно те слова, которые были многозначительны, произносились чуть слышно. Звонок, раздавшийся опять у двери, заставил их разойтись. Любская приветливо сказала Тавровскому:
– — Я надеюсь, после спектакля вы ко мне ужинать?
– — Непременно! непременно! — уходя, отвечал Тавровский.
Когда кончился спектакль, Любская, после нескольких вызовов, переодетая в капот, считала деньги и укладывала их в маленький ящик; горничная ее убирала костюмы в картонки, а Остроухов скорыми шагами мрачно ходил по комнате.
Любская прервала молчание:
– — Ну, долго ли ты здесь пробудешь?
– — Не знаю!
– — Однако что тебе здесь делать?
– — О, я знаю… нет, я уеду, я очень скоро уеду отсюда! — как бы в отчаянии говорил Остроухов.
– — Карета готова,- сказал мрачного вида старик, войдя в уборную в шинели.
– — Возьмите несессер! — надевая салоп, отвечала Любская.
Мрачного вида старик исполнил приказание и вышел.
– — Кто это у тебя? — спросил Остроухов.
– — Неужели не догадался?
– — Кто?
– — А, Федор Андреич! — равнодушно отвечала Любская.
– — Так этот! — вскрикнул Остроухов и с удивлением глядел на Любскую, которая, взяв ящик с деньгами и озираясь кругом, сказала, уходя к дверям:
– — Даша, не забыли ли мы чего?
– — Нет-с, всё взято.
– — Да! прощай! — повернув голову к Остроухову, сказала Любская и прибавила: — Ты сегодня не приходи ко мне: у меня гости; а завтра поутру мы еще раз переговорим.
И она вышла.
Остроухов как пригвожденный стоял на одном месте и смотрел в дверь, куда удалилась Любская.
Кучер вынес корзины и картоны из уборной. Женщина с ключами всё прибрала в ней, погасила лампы и, готовясь гасить последнюю, грубо сказала:
– — Ну, что стоите? здесь ночевать нельзя.
Остроухов вышел из уборной на сцену, которая быстро темнела; смрад от загашенных ламп разливался всюду; таскали кулисы, ставя их по местам. Мужики шумели между собой. Занавес взвился, и темный партер открылся, как пропасть. Сцена, не застановленная кулисами, казалась огромною. Остроухов, прижавшись в угол, следил машинально за всем, что происходило вокруг него. Наконец полили сцену, чтоб потушить искру, на случай, если б она как-нибудь попала в щель, и всё замолкло. Остроухов очнулся; но было поздно: сцена была пуста и темна. Вдруг показался вдали огонек, вот ближе и ближе: мужик пробирался по сцене с фонарем в руке. Остроухов кинулся к нему, спрашивая, как выйти.
– — Эх, как засиделся! кругом заперто! иди через люк! — отвечал мужик.
И Остроухов скрылся с ним в люке.
На другой день мужчина и женщина не очень смело вошли в прихожую Натальи Кирилловны и спросили: «Дома ли Любовь Алексеевна Куратова?»
– — Дома-с; а как доложить об вас? — спросил швейцар.
– — Скажи, что госпожа Любская и господин Остроухов желают ее видеть,- отвечала поспешно дама.
Через минуту они были приведены в приемную комнату к Любе.
Часть четырнадцатая
Глава LXIV
К одной из глухих станций*** губернии, в полдень летнего дня, подъехала дорожная коляска со стеклами. Лакея при ней не было, и, пока ямщик выпрягал лошадей, никакого движения не замечалось в экипаже.
Но когда ямщик, сняв шапку и держа усталых, взмыленных своих лошадей, подошел к завешенному окну коляски и сказал: «На водочку!», женская рука высунулась из окна и подала ямщику монету.
– — Вели скорее запрягать,- послышался приятный женский голос.
– — Лошадей нет-с! — крикнул полный, краснощекий мужчина, лежавший животом на окне и в своих пухлых, красных руках державший чубук с бисерным чехлом.
Очень красивая женская головка выглянула из коляски и с ужасом спросила:
– — Как нет лошадей?
– — Только курьерские; вот-с и генеральское семейство ночевало по этой же причине: сегодня всех лошадей обобрали,- отвечал краснощекий мужчина.
– — Боже мой! да как же это сделать? Ради бога, нельзя ли? — умоляющим голосом говорила путешественница.
– — Никак-с не можно-с! — хладнокровно отвечал краснощекий мужчина и стал курить.
– — Что же мне делать? — в отчаянии воскликнула путешественница.
– — Извольте обождать: вон тут насупротив хороший есть трактир,- успокоительным голосом заметил краснощекий мужчина.
– — Когда же будут лошади? — спросила путешественница, выходя из коляски.
– — А вот-с как будут, сейчас и дадим,- отвечал он улыбаясь.
Путешественница была женщина лет двадцати трех, очень красивая, стройная, очень хорошо одетая; но с ней не было никого.
Несмотря на страшную пыль по всей дороге, от станционного дома до трактира была ужасная грязь, как будто ее искусственно поддерживали.
Путешественница призадумалась, как ей пройти; вдруг до нее долетел голос краснощекого мужчины:
– — А мои вещи в коляске?
– — Не тронут-с; а не то извольте приказать внести к себе.
– — Неужели не скоро лошади будут? — как бы всё еще не веря, спросила путешественница.
– — Как-с будут, сейчас заложим! — с любезностью отвечал краснощекий мужчина.
Путешественница обошла грязь и с большим трудом взошла на лестницу трактира, встречая почти на каждой ступеньке какое-нибудь препятствие: то собаку со щенками, скалившую зубы, то наседку с цыплятами, то корыто с месивом, щетки сапожные в ваксе, корзину с сальными огарками,- всё было тут. Она вошла в большую комнату почти без мебели; в ней никого не было. Постояв с минуту, путешественница пошла далее и в соседней комнате, тоже не отличавшейся ни чистотой, ни избытком мебели, увидела белокурого парня, босого, в розовой грязной рубашке, сидевшего за круглым столом, на кожаном диване с деревянной спинкой, украшенном медными зеленоватыми гвоздями. Парень играл сам с собою в шашки и так был погружен в игру, что не заметил появления путешественницы, которая окликнула его. Парень поднял голову, и путешественница увидела сонное, бледное и пухлое лицо.
– — Комнату почище, да внеси мои вещи из коляски! — сказала она.
Парень лениво встал с дивана и мерно постукивал шашкой о шашку.
– — Вон там коляска! да скажи, чтоб сейчас же закладывали лошадей, как будут.
Парень, продолжая постукивать шашками под такт своей походки, медленно вышел из комнаты.
Вещи из коляски были внесены в комнату, где ждала путешественница.
– — Дайте же мне комнату,- сказала она белокурому парню.
– — Да вот-с! других нет-с! — отвечал парень и стал собирать шашки.
Путешественница пугливо обвела глазами грязную комнату и тяжело вздохнула.
В самом деле, комната имела вид очень неприятный. Стены ее были забрызганы, стекла грязны. Из мебели кроме рыжего дивана в комнате находились еще круглый стол, несколько сломанных стульев, зеркало, испещренное точками и так высоко повешенное в простенке, что если б кому пришла охота в него посмотреться, то нужно было бы подставить стул, шкап со стеклами и с комодом; на полках красовалась посуда, почти вся изувеченная.
– — Что у вас есть кушать? — спросила путешественница.
– — Ку-шать! — протяжно повторил парень.
– — Ну да! что у вас есть?
– — Да у нас ничего нет-с: мы не готовили сегодня.
– — Как же у вас трактир, а ничего не готовили?
– — Да-с, ничего-с! — флегматически отвечал парень.
– — Ну приготовьте что-нибудь!
– — Ну так что же?
– — Да провизии никакой нет.
– — Дай хоть чаю! — горячась, сказала путешественница.
– — Чаю-с?
– — Ну да!
– — Не знаю-с! кажись, хозяин взял самовар! — пробормотал парень и пошел из комнаты.
Лицо путешественницы вспыхнуло; она сказала насмешливо:
– — Хорош трактир — ровно ничего нет!
– — Вино есть-с, и хорошее,- с гордостью отвечал парень.- Хозяин еще недавно на восемь тысяч купил на ярмарке.
– — А есть нечего! — с упреком заметила она.
– — Помилуйте-с, здесь проезжающих на редкость, а в этакой жар всякое съестное портится. Ну-с а вино дело другое. Коли гостей не будет, так и сам хозяин выпьет. Не пропадет! — улыбаясь, сказал парень.
– — Как хочешь, достань мне самовар! я хочу чаю! — повелительно произнесла путешественница.
– — Ветчина есть, да только…- нерешительно сказал парень.
– — Ну так дай! — радостно перебила его путешественница.
– — Да маленько пахнет! — вопросительно глядя на путешественницу, сказал парень.
Она отвечала:
– — Ну хоть самовар достань!
Парень вышел из комнаты, притворив за собой дверь, и путешественница услышала следующий разговор парня с краснощеким мужчиной; оба они лежали на окнах. Парень кричал:
– — Флегонт Саввич! а Флегонт Саввич!
– — Асинька, Тихоныч? — позевывая, протяжно спросил краснощекий мужчина.
– — Просят самовара, а хозяин унес свой.
Ответа не было, потому что Флегонт Саввич собирался чихнуть.
– — Просят самовара?
– — Да!
– — Да!
– — Желаю здравствовать!
С минуту длилось молчание; потом зевота раздалась с обеих сторон.
Путешественница нетерпеливой рукой раскрыла окно и закричала Флегонту Саввичу:
– — Дайте хоть вы самовар. В этом трактире ровно ничего нет!
Флегонт Саввич закричал повелительно:
Как бы из земли выскочил мальчишка из-под яслей и поднял голову кверху.
Мальчику было лет десять; он был бледен, худ; белые его волосы были всклокочены; толстая дырявая рубашка с поясом составляла всё его одеяние.
Флегонт Саввич важно произнес:
– — Пошел, отнеси самовар Тихонычу!
Мошка кинулся на крыльцо станционного дома и через минуту, жилясь, тащил огромный самовар совершенно изумрудного цвета.
Путешественница, завидя самовар, пугливо закричала:
– — Мошка, назад! — крикнул, как бы обидясь, Флегонт Саввич.
– — Мошка, давай скорее! — в то же время крикнул Тихоныч.
Мошка мялся, не зная, куда идти и кого слушаться.
– — Мошка! — грозно крикнул Флегонт Саввич.
Мошка кинулся с самоваром к нему.
– — Давай сюда, Мошка! я его почищу!
Мошка вопросительно глядел на Флегонта Саввича, который, указав головой на трактир, сказал:
– — Ведь не желают?
– — Давай!
– — Ну неси!
Мошка понес в трактир самовар.
Ровно через час путешественница, соскучась ждать, вышла узнать о своей участи — будет ли она хоть пить чай? В большой комнате не было никого, и она раскрыла дверь в сени.
Смрад был страшный в сенях от самовара, наружность которого нисколько не изменилась. Он клокотал у самой головы спящего парня, растянувшегося на лестнице. При виде путешественницы собака выскочила из корзинки и, скаля
