зубы, кинулась на нее, как бы охраняя сон парня. Как ни кричала путешественница, выглядывая из двери, ей не было другого ответа, кроме сильного хранения парня и рычания собаки.
Слезы досады выступили на глазах путешественницы, и она, возвратясь в свою комнату, подошла к окну, в надежде пригласить на помощь Флегонта Саввича, чтоб разбудить спящего полового. Но, увы! Флегонт Саввич, засев плотно в окне, тоже сладко спал, свеся голову через сложенные руки, отчего его красное лицо посинело.
Путешественница стала звать дремавшего на крыльце мальчика; она долго звала его безуспешно, наконец крикнула:
– — Мошка!
Тогда мальчик пугливо вскочил и поднял голову кверху, где висела голова Флегонта Саввича.
– — Мальчик, ко мне! — маня его, сказала путешественница.
Мошка кинулся через дорогу, вмиг очутился в дверях и, высунув свою косматую голову, спросил:
– — Чего нада-с?
– — Разбуди… как его зовут? ну, что спит на лестнице… собака кидается на меня!
– — Его таперича не разбудишь!
– — Отчего?
– — Коли он захрапел, так ничем, кроме холодной воды! Уж его так завсегда хозяин будит.
– — Ну облей его водой.
– — Как же-с, я боюсь!
– — Кто же мне даст самовар?
– — Да я подам.
– — Где тебе! ты и без воды-то его едва принес. Нет, лучше я положу в чайник чаю, а ты и налей там кипятку.
Мошка подставил стул к шкапу, достал с полки чайник с отбитым и почерневшим носком. Засаленный шнурок придерживал крышку его.
– — Ты вымой его сперва,- сказала путешественница и прибавила: — Да как тебя зовут?
– — Мирон!
– — Отчего же тебя называют Мошкой?
– — Знать, так им хочется!
– — Нет, мать давно-давно умерла, а батька убился зимой.
– — Как?
– — Он был ямщик: ну и убился.
– — Где же ты живешь?
– — А вон там.
И мальчик указал на крытый двор.
– — И зимой? разве тебе не холодно? — с ужасом спросила путешественница.
– — Иной раз так ночью прикрутит, что плачу, плачу… А сливочек достать? — спросил Мирон и потянулся на вторую полку.
– — Отчего же тебя не пускают спать, где тепло?
– — А как же — я должен будить Флегонта Саввича: кто приедет аль почта! — не без гордости отвечал Мирон.
Мальчик был так услужлив, что даже где-то достал путешественнице свежих яиц и черного мягкого хлеба, за что получил очень хорошее награждение. К ужасу своему путешественница узнала от Мирона, что не ранее завтрашнего дня ей дадут лошадей.
Часа через три сонный парень втащил самовар в комнату путешественницы, которая не могла не улыбнуться его удивленному лицу, когда он узнал, что она уже давно напилась чаю. Путешественница хотела было прилечь отдохнуть на диване, но парень сказал ей:
– — Уж вы не извольте на нем ложиться — никак!
– — А что?
– — Да один приезжий чуть в окно не выскочил: так его закусали!
Путешественница с ужасом соскочила с дивана и села у окна.
Наблюдая за всем, что делается на улице, она убедилась, что действительно не для кого готовить кушать в трактире. Проезжающих совсем не было. Парень и Флегонт Саввич валялись на окнах, лениво перебрасываясь словами; драка петухов занимала их, словно какое-нибудь необыкновенное представление.
Путешественница принимала все меры к сокращению времени: работала, читала, пробовала дремать, и очень обрадовалась, когда солнце село и стало смеркаться. Она послала спросить о лошадях у Флегонта Саввича и получила ответ, что, «как будут лошади, сейчас заложат». И, покорясь своей участи, она решилась провести ночь в комнате, откуда кто-то покушался выброситься через окно. Страшный стук телеги, крики, плач Мирона заставили ее выглянуть из окна. Она увидела приезжего господина, в усах, в серой шинели, в фуражке набекрень: он страшно кричал, наступая на Мошку:
– — Так нет лошадей? нет? А куда же они девались?
Путешественница крикнула:
– — Флегонт Саввич! — и голос у ней замер от взгляда, брошенного на нее приезжим. Он расшаркнулся и, приподняв фуражку, сказал:
– — Коман ву порте ву?
Путешественница пугливо заперла окно. Через минуту она услышала страшный шум в соседней комнате и умоляющий голос парня:
– — Да нельзя-с, ей-богу, нельзя-с: занята-с.
– — Пошел дурак! пошел! — кричал приезжий.
И дверь раскрылась настежь: сначала влетел в нее сонный парень, а потом бойко вошел усач; расшаркавшись, он сказал путешественнице:
– — Экскюзе пур деранже! — и, крутя усы, пошатываясь и улыбаясь, он глядел на путешественницу, которая, вся вспыхнув, сердито сказала:
– — Эта комната занята!
– — Я не буду, сударыня, вас беспокоить. Эй, вина! да смотри, хорошего! — крикнул усач, усаживаясь на диван и набивая себе трубку из кисета, висевшего на пуговице его шинели.
Путешественница пошла к двери.
– — Куда-с? Я, кажется, вас не обидел и не мешаю вам? — вскочив с дивана, сказал усач.
– — Напротив, очень. Я первая заняла эту комнату; но если… Я уступаю ее вам.
– — Помилуйте, сударыня! да я за честь почту услужить такой прелестной… Вы изволите ожидать лошадей?
– — Я устала и прошу вас оставить мою комнату! — нетерпеливо и повелительно сказала путешественница.
Но усач расставил широко ноги; крутя усы и лукаво поглядывая на путешественницу, он продолжал:
– — Вы откуда-с?
– — Вы слышали мою просьбу — оставить меня в покое! — выходя из себя, сказала путешественница.
– — Извините, извините, сударыня! — шаркая, говорил усач, но не двигался с места.
Не спуская глаз с нее, он спросил:
– — Вы одни-с изволите путешествовать?
– — Оставьте мою комнату! — крикнула путешественница.
– — Экскюзе, мадам! Не могу ли я быть чем-нибудь вам полезен?
– — Очень, если вы оставите мою комнату!
– — Вы здесь изволите ночевать?
– — Да!
Усач закрутил усы, зашаркал, бормоча: «Экскюзе», и важно вышел вон.
Путешественница радостно кинулась запирать дверь — и с ужасом вскрикнула: замок был испорчен, ни крючка, ни задвижки не было. Бледность разлилась по ее лицу, когда она услышала голос усача:
– — Вели отложить! я здесь останусь ночевать.
Путешественница открыла дверь и сказала слуге:
– — Вели мне их заложить!
– — Экскюзе, мадам! — радостно подскочив к ней, сказал усач.
Путешественница захлопнула дверь. Сердце у ней сильно билось, руки дрожали, и она в отчаянии искала убежища в своей комнате, пока усач бранился с парнем, осмелившимся ему заметить, что в комнату нельзя входить, потому что она занята. От страха у путешественницы как бы явилась сверхъестественная сила: она притащила диван к двери, поставила на него стол, стулья, даже бросила свой платок и салоп, воображая этим увеличить тяжесть. Потом она раскрыла окно и крикнула Мирона, которому велела принести гвоздей и молоток. Пока она связывала полотенцы и спускала за окно, чтоб Мирон навязал ей гвоздей, усач стучался в дверь, говоря:
– — Сударыня, отворите! отворите!
Мирон так был догадлив, что даже навязал доску. И не успела она втащить всё это, как усач, высунувшись из окна своей комнаты, закричал:
– — А-а-а! здравствуйте, здравствуйте! зачем вы прячетесь от меня? а?
Путешественница скрылась от окна, затворив его, и принялась заколачивать дверь.
Усач продолжал кричать, стуча чубуком в стекло:
– — Не прячьтесь! выгляньте-ка! мне очень нравятся ваши глазки: держу пари целую дюжину, что лучше их не найдется во всем свете. Эй, вина! — заключил он, как будто уже выиграл свое пари.
Слезы ручьями текли по щекам бедной путешественницы, вколачивавшей бесчисленное количество гвоздей в доску, из которой она сделала нечто вроде запора.
– — Что вы там стучите, а? да взгляните! — продолжал кричать усач, ударив с силою чубуком в стекло так, что оно треснуло.
Путешественница открыла окно, вырвала чубук из рук усача, который никак не ожидал этого, и бросила его на улицу, в грязь.
– — Браво, браво! вот молодец! браво! — аплодируя, кричал усач и, высунувшись до половины из окна, сказал: — Слышите, я теперь должен получить награждение!
И усач стал стучать в дверь и грозился выломать ее, догадавшись, что дверь заколочена. Он стал бить посуду, выбрасывая стулья за окна и страшно бранился.
Ночь провела путешественница в страшной тревоге, не смыкая глаз. Усач неутомимо бушевал.
Лишь только стало рассветать, к станционному дому подъехала отличная дорожная коляска; на козлах и назади сидело по лакею, которые стали, горячась, спорить с Флегонтом Саввичем о лошадях, потому что он более четверки не давал, а они требовали шесть. Однако наконец стали запрягать шесть; тогда путешественница раскрыла окно и сказала Флегонту Саввичу:
– — Помилуйте! как вам не стыдно держать меня целые сутки здесь, когда есть же у вас лошади?
– — Нельзя-с! — грубо отвечал Флегонт Саввич.
Из коляски высунулось мужское лицо и поглядело на путешественницу, которая в ту минуту вскрикнула, потому что усач, высунувшись из соседнего окна, хотел схватить ее за плечо.
Путешественница ловко уклонилась и в отчаянии произнесла, обращаясь к новому приезжему:
– — Это ужасно, что они со мной делают!
И она заплакала.
Приезжий поспешно вышел из коляски. Он был мужчина средних лет, высок, довольно полон. Лицо его было рябо, черты правильны и не лишены ума и приятности. Поговорив с Флегонтом Саввичем, он обратился к усачу и сказал:
– — Милостивый государь, извольте-ка выйти вон из трактира и оставьте в покое даму!
– — Спасите меня! я сойду с ума! — умоляющим голосом сказала путешественница.
Усач залился смехом.
– — Успокойтесь: вы сейчас будете освобождены от невежливого вашего соседа,- отвечал приезжий и пошел в трактир.
Путешественница дрожала, прислушиваясь к разговору, происходившему между усачом и ее защитником. Сначала усач кричал, горячился, потом стал тише, наконец кто-то слегка постучался в дверь к путешественнице и сказал:
– — Теперь вы можете выйти: его нет здесь. Велеть заложить вам лошадей?
Путешественница так заколотила дверь, что не могла вытащить гвоздей.
– — Я не могу выйти! — сказала она.
– — Отчего?
– — Я так заколотила дверь от него…
– — Ах, боже мой! и давно вы находитесь в этом положении? — с участием спросил приезжий.
– — Со вчерашнего вечера!
– — Я сейчас распоряжусь: велю снять с петель дверь.
– — Погодите! я, кажется, отворю!
Через несколько минут дверь уступила общим усилиям, и путешественница предстала, с пылающими щеками, пред лицом своего покровителя.
Они раскланялись. Путешественница подробно рассказала свое горестное положение и с чувством благодарила своего избавителя, который пригласил ее сделать ему честь пить с ним чай. Вместо зеленого самовара Флегонта Саввича и грязного чайника с отбитым носком чай был сервирован на серебре, и уже не босой парень и не грязный Мошка услуживали путешественнице, а ловкие лакеи. Всё окружающее показывало, что покровитель ее был человек благовоспитанный и с достатком;
