того, что недавно сказала безумная, испорченная женщина, будто я вступался за вас из… Ну да кто ей станет верить!.. Нет, вся вина моя в том, что я не износил вместе с своей наружностью привязанности и горячности к людям, которых я люблю. Но… я ее более не увижу!! Прощайте и простите великодушно старому и из ума выжившему ярмарочному актеру…

И Остроухов, почтительно поклонясь, печально вышел из комнаты.

Собирая свои растерянные мысли, Люба походила на женщину, упавшую с большой высоты и едва очнувшуюся, голова которой не пришла в порядок от сильного сотрясения.

Почти в то же самое время и Тавровский имел визит; но разница в том, что он вовсе не был потрясен.

Когда он сидел у себя в кабинете, Зина тихо вошла к нему, с потупленными глазами, и, как бы сконфуженная своей смелостью, робко сказала:

– — Я, может быть, вас беспокою?

– — Очень приятно! не угодно ли? — отвечал Тавровский, подавая ей стул.

Зина села и как бы задумалась.

Тавровский, смотря на нее, шутливым тоном спросил (впрочем, он всегда этим тоном говорил с ней):

– — Вы о чем-то мечтаете?

– — Да! я думала о своем положении — как ужасно быть одной, не иметь никого, кто бы принял участие, защитил…- печально отвечала Зина.

– — Помилуйте! да вы мне кажетесь окруженною двадцатью опытными маменьками, тетушками и прабабушками, которые наперерыв дают вам советы, как вести себя и обработывать ваши дела.

– — Ах! — тяжело вздохнув, с грустью отвечала Зина.- Вот в сию минуту, когда я пришла к вам с открытым сердцем…

– — Это должно быть очень любопытно — увидеть такое сердце! — перебил ее Тавровский.

– — В нем, как и в других, есть очень много недостатков.

– — Например?

– — Излишняя привязанность…

– — Немстительность, доброта, кротость… У! какое богатство!

– — Зато я не имею денег!

– — Да эти достоинства уравновешивают вас с первыми богачками на свете.

– — Не все так думают, как вы; всего прежде требуют от девушки приданого.

– — А вы собираетесь замуж? — быстро спросил Тавровский.

– — Может быть! — лукаво отвечала Зина.

– — Ну что же, очень умно сделаете: тетушка уже стара…

– — И не так щедра, чтоб надеяться быть вознагражденною за все жертвы,- подсказала Зина.

– — Да, она вас решительно не понимает!

– — Вы всё шутите, Павел Сергеич, а я пришла очень серьезно поговорить с вами.

– — За чем же дело стало? Я готов!

И Тавровский подвинул свой стул ближе к Зине, которая жалобно начала:

– — Павел Сергеич, вы знаете, что я девушка бедная и…

– — Знаю, очень знаю, что вы дочь дворецкого! — подхватил Тавровский.

Зина изменилась в лице, но подавила в себе злобу и, придав своему лицу вид угнетенный, продолжала:

– — У меня нет никого, кто бы защитил меня, о моей участи некому позаботиться, я сама должна быть себе и матерью и защитником.

Тавровский, покачивая головой, произнес:

– — Ну-с?

– — Я пришла… к вам… с маленькой просьбой.

– — С какой? — с удивлением воскликнул Тавровский.

– — Вы не догадываетесь? — лукаво смотря на Тавровского, спросила Зина.

– — Нет! — серьезно отвечал Павел Сергеич.

– — Говорят, будет очень скоро ваша свадьба?

– — Да, я постараюсь устроить ее как можно скорее.

И Тавровский вопросительно глядел на Зину, которая, приняв плаксивую мину и потупив глаза, спросила:

– — А вы обо мне не подумали?

– — Что же мне думать об вас?

– — Павел Сергеич! я надеялась на вашу деликатность! — обиженно отвечала Зина.

– — Нет ли у вас еще каких других надежд?

– — Да! и на вашу щедрость,- незастенчиво и любезно улыбаясь, сказала Зина.

– — На мою щедрость? Гм!.. нет! я стал скуп.

– — С тех пор как женитесь на миллионерке.

– — С чего же вы взяли, что она миллионерка? — смеясь, спросил Тавровский.

– — Не притворяйтесь; я видела сама с вашей тетушкой документы в руках ее братца!

На последнем слове Зина сделала сильное ударение.

– — Прибавьте: молочного! — резко заметил Тавровский.

– — Да, молочного.

И Зина рассказала Тавровскому подробно о богатстве его невесты, что было совершенной новостью для Павла Сергеича и, разумеется, очень приятною. Зина продолжала:

– — Вот видите, какой вы богач, и не хотите бедной девушке дать средства к существованию.

– — А-а-а, так вот к чему всё клонилось! Зачем же вы столько лавировали? а? Я люблю прямоту.

– — Извольте! я скажу вам прямо, что надеюсь получить от вас сумму денег, которая вас не стеснит, а мне будет очень кстати,- говорила шутливо Зина, как будто дело шло о самой ничтожной вещи.

– — Позвольте узнать, какие вы имеете права просить у меня денег? — запальчиво спросил Тавровский, отбросив совершенно шутливый свой тон.

Зина как бы сконфузилась, потупила глаза и потом, быстро подняв их,- вероятно, чтоб более придать им эффекта,- устремила их печально на Павла Сергеича и тихо сказала:

– — Спросите вашу совесть…

– — Она мне говорит, что гроша не следует давать! — презрительно отвечал Тавровский.

Зина побледнела. Злоба, казалось, душила ее; но она победила ее и через минуту молчанья кротко, но твердо сказала:

– — Если вы так бесчеловечны, что не хотите признать моих прав, я… я обращусь к другим: может быть, в бедной девушке и примут участие.

– — К кому же вы намерены обратиться?

– — Говорят очень много хорошего о вашей невесте… Она…

– — Ну нет-с! вы ее должны оставить в покое. Слышите: не сметь!! — энергически произнес Тавровский.

Глаза его засверкали; он гордо глядел на Зину, которая с наивностью спросила:

– — Почему?

– — Я этого не хочу!!

– — Что же мне делать! — в раздумье говорила Зина, как бы рассуждая сама с собой.- Я так низко стою во мнении вашей тетушки, да, верно, и вашей невесты, что кого могу я обидеть, если обращусь с просьбой о помощи мне, бедной девушке. Павел Сергеич, подумайте, мне нечего терять. Я привыкла ко всему и, бывши еще ребенком, часто слышала, что меня могут выгнать каждую минуту из вашего дома.

– — И хорошо бы сделали! — проворчал Тавровский.

Зина вздрогнула и, изменив тон своего голоса, язвительно сказала:

– — Значит, я ровно ничего не теряю. Моя неопытность…

– — Говорите скорее! во сколько вы цените ее? — сердито сказал Тавровский, подвинув свой стул к письменному столу, у которого они сидели.

Зина, злобно улыбаясь, отвечала:

– — Я полагаюсь на вас.

– — Я думаю, цена будет очень дорогая, если вы согласитесь на пять тысяч? — серьезно спросил Тавровский.

Зина закусила губы и, задыхаясь, сказала:

– — Вы знаете очень хорошо, что такую сумму можно было бы предложить вашим нянюшкам.

– — Сколько же? — бросая перо, спросил Тавровский.

– — Я желаю пятьдесят тысяч! — отвечала резко Зина.

Тавровский вскрикнул с ужасом:

– — Пятьдесят тысяч?!.. Я, верно, ослышался!

– — Павел Сергеич, прошу без шуток! — горячась тоже, воскликнула Зина.

– — Какие шутки! до шуток ли? я не могу опомниться! пятьдесят тысяч!!.. Полноте! согласитесь наполовину!.. Да этак, я уверен, не запрашивают и на Щукином дворе!!

Зина вся задрожала и вскочила с своего места.

– — Куда вы? — удерживая ее за руку, покойно спросил Тавровский.

– — Оставьте меня! Я не могу более выносить подобные оскорбления.

– — Садитесь.

И Тавровский усадил Зину на прежнее место и, взяв бумагу и перо, сказал:

– — Вот вам пятьдесят тысяч, и надеюсь, что они с излишеством всё выкупят.

Тавровский стал писать. Зина сказала ему, встав и раскланиваясь:

– — Не трудитесь: я теперь их не приму от вас…

Тавровский посмотрел на Зину, она на него; с минуту они любовались друг другом, и когда Зина насмешливо присела ему, Тавровский вскочил, запер дверь и, спокойно возвратись с Зиной к столу, посадил ее перед ним, подвинул к ней чернила и бумагу, дал ей перо, а сам, подойдя к звонку, сказал очень решительно:

– — Зиновья Михайловна, извольте написать ко мне письмо, что вы просите у меня прощенья за ваше намерение наделать мне неприятностей и что цель ваша была денежный расчет. Я вам не советую ссориться со мною,- продолжал Тавровский, заметив, что Зина отбросила перо:- Я поступлю жестоко. Я попрошу сюда сейчас же Наталью Кирилловну, которая…

Зина поспешно стала писать, а Тавровский, смеясь, стоял за ее стулом, следил за ней и одобрительно говорил:

– — Хорошо! вот так! ваше имя теперь…

И когда Зина встала со стула, Тавровский взял записку, спрятал в карман и сказал:

– — Вы знаете, Зиновья Михайловна, я не люблю сцен…

– — Бог и добрые люди не дадут в обиду бедную девушку! — торжественно произнесла Зина.

– — Всё-таки советую вам беречься. Вот вам записка: явитесь к моему управляющему, и вы будете удовлетворены.

Зина взяла записку из рук Тавровского и поспешно пошла к двери, у которой остановилась и сказала:

– — Отоприте же!.. Да, я и забыла вам сказать,- будто сейчас вспомнив, наивно прибавила она,- что к Любови Алексеевне пришли гости.

– — Это кто?

– — Да какая-то госпожа Любская с отцом, а может быть, и мужем… Отоприте же!

Тавровский не двигался с места.

Зина, смеясь, глядела на него и пугливо сказала:

– — Ах, господи, отчего же вы не отворяете! что еще хотите меня заставить написать?

Нетвердой рукой Тавровский вложил ключ в замок и первый выбежал из кабинета, а Зина, припрыгивая за ним, поддразнивала его запиской и делала ему нос.

Тавровский застал еще следы слез и отчаяния на лице Любы. Она старалась скрыть их, но напрасно: в ее голосе и взгляде были рыдания,- и при виде своего жениха она хотела убежать. Но Тавровский таким умоляющим, отчаянным голосом и вместе с упреком произнес: «Люба, Люба!», что она остановилась. Он подошел к ней, взял ее за руку; глядя ей в лицо, которое было склонено на грудь, с потупленными глазами, он от волненья долго не мог говорить, наконец печально сказал:

– — Я надеялся, что ты поверила наконец в искренность моих слов, что я тебя, одну тебя люблю. Разве я отпирался от своих прежних увлечений? Я жалел твою чистоту и только потому не признавался в них. Сама рассуди, мог ли я жениться на подобной женщине? Ты видела ее и, несмотря на свою неопытность, я уверен, поняла, что двигало эту женщину, когда она вздумала изъявлять свои смешные права. Только к тебе, как девушке, полной чистоты и не знающей жизни, она могла явиться так смело. Кто бы другой допустил ее говорить? Одно ее присутствие здесь