видал, а сам, в то место, всё говорит, говорит… И камплетцы разные распевает. У меня братан, знаете, старший больно охоч до театра… вот он к нему баснями-то и подлещался…
– — Замолчишь ли ты, дурак,- с гневом вскричал сотрудник.
Мещанин, догадавшийся по движению рук сотрудника об опасности, угрожавшей его бороде, отскочил от форточки и, злобно улыбаясь, воскликнул:
– — Небось совестно стало! Покраснел, словно чайник… Дурак… я, видишь, дурак… а брата моего… у меня, господа, брат уж точно дурак, умалишенный, и в дела ни в какие не входит… только слава, что старший… брата моего, в то место, умником звал: вы, говорит, имеете образованный скус… а сам ест пастилу… мне приятно знать ваше суждение-с об моей камеди… я вам, говорит, в то место, билет принесу… позвольте взять сардинок коробочку…
Сотрудник газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа, вторично обнаружил намерение побить словоохотливого рассказчика, но оно, как и первое, было неудачно. Сотрудник пришел в бешенство и в некотором роде походил на разъяренного льва, которому решетка клетки мешает растерзать дерзких мальчишек, показывающих ему язык…
– — Ради бога, господа! — воскликнул он умоляющим и вместе отчаянным голосом.- Где же слесарь?
За слесарем давно уже был откомандирован один юный артист, славившийся необыкновенною расторопностию, но он еще не возвращался. Рыжебородый продолжал ругаться и с редким красноречием пересказал еще несколько забавных ухищрений, которыми сотрудник газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа, погасил последние искры рассудка в голове главного хозяина лавки — его старшего брата.
– — Замолчишь ли ты? — воскликнул сотрудник, которого бешенство час от часу возрастало.
– — Не замолчим-с.
– — Не замолчим-с!
– — Ну так не пеняй…
Удар по голове сапожною щеткою, вылетевшею из форточки, помешал рыжебородому отвечать. Он только вскрикнул:
– — У… ух!
Вслед за щеткою в рыжебородого полетели банка с ваксою, тарелка с застывшим жирным соусом и несколько корок засохшего хлеба. Мещанин зарычал.
– — Господа,- сказал, обращаясь к нам, торжествующий сотрудник полусерьезным, полушутливым тоном,- я не такой человек, чтоб стыдиться сцены, которой вы были свидетелями. Признаюсь, почти всё, что вы слышали,- сущая правда. Что же делать!.. Право бы я не стал называть дураков умными людьми, если б они без того верили мне в долг. Вы можете не скрывать от меня смеха, который, без сомнения, возбуждает в вас эта забавная сцена.
И он стал хохотать вместе с нами… Между тем мещанин пришел в себя и снова начал ругаться.
– — Что! мало еще? — запальчиво воскликнул сотрудник и нагнулся, вероятно желая найти что-нибудь, чем бы можно было нанести новый удар неугомонному крикуну.
Но он опоздал.
Х.Х.Х., обладавший удивительною способностью выпроваживать кредиторов и, кроме того, находивший особенное удовольствие побить человека, которому кто-нибудь должен, схватил рыжебородого за руки и пинками проводил с лестницы, приговаривая:
– — Бесчестие купечества! изломанный аршин! Смеешь ругать благородных людей. Я тебя вляпаю в водевиль!
Чернобородый ушел вслед за рыжебородым. Явился мальчик, лет тринадцати, с плутовскими глазами и связкою книг.
– — Сюда,- закричал ему сотрудник.- К форточке.
– — Онисим Евстифеич приказали кланяться и прислали-с книжечки, вот-с…
Узел был так велик, что не мог пролезть в форточку. Мальчик стал развязывать.
– — Дрянь, дрянь, дрянь и еще дрянь! — говорил сотрудник, принимая от мальчика книгу за книгою.
– — Всё издания Онисима Евстифеича-с. Приказал-с просить — похвалить-с хорошенечко-с.
– — Есть… да… нет… не знаю… кажется, нет…
– — Плут! — сказал сотрудник, грозя пальцем.- Есть?
– — Не знаю-с.
– — Из почтамта получил?
– — Не знаю-с…
– — Ой, лжешь!.. Получил? Мальчик смутился.
– — Вижу, вижу по глазам: получил!
– — Не велел сказывать-с… не знаю-с… может быть, по-лучил-с…
– — Получил! получил! — воскликнул сотрудник с необычайным жаром.- Ах, боже мой! получил! Где же слесарь, господа? Где же слесарь?
Сотрудник бросился к двери и силился разломать ее: напрасно!
– — Ах, черт возьми! Вот тебе и раз! Получил, а я ничего и не знаю…
Лицо сотрудника, показавшееся снова в отверстии форточки, выражало дикую злость и отчаяние.
– — Он в лавке?
– — Был, да ушел,- отвечал мальчик…
– — Ушел? Ну, теперь его не поймаешь!.. С кем?
– — С Иваном Ивановичем… да еще, не знаю, какой-то новый, седой… Пить чай пошли.
– — Куда?
– — Под машину.
– — Под машину?.. Х.Х.Х., попробуй оттуда: не сломаешь ни как замок… Может быть, захвачу!
Мы все вместе и каждый порознь перепробовали свою силу в уничтожении преграды, отделявшей нас от сотрудника; но усилия были тщетны…
– — А потом куда он пойдет?
– — Куда? Вы ведь знаете, как всегда… в другое какое-нибудь заведение… Наш хозяин вина не пьет… то и дело чай… Прощайте-с.
– — Постой, дам записку.
Сотрудник сбегал в кабинет и возвратился с лоскутком бумаги, свернутым в виде треугольника.
– — Скажи, что, если не исполнит моей просьбы, брошу работу, разругаю все его книги… Слышишь, все разругаю, и еще слушай… он меня выведет из терпения: я ему задам… понимаешь? ей-богу, задам! Так и скажи.
– — Хорошо,- отвечал мальчик с улыбкою, которая доказывала, что ему приятно было бы, если б сотрудник исполнил свое обещание.
– — Прощайте-с.
Он ушел. Вслед за ним явился другой мальчишка, в пестром пестредевом халате, с парою новых, ярко начищенных сапогов.
– — А, сапоги! — сказал сотрудник.- Насилу-то! Давай сюда: я померяю.
Сотрудник выставил из форточки руку. Мальчик подал ему один сапог…
– — Хорош,- сказал сотрудник.- А другой?..
Сотрудник опять высунул руку. Мальчик стоял в нерешительности, поглядывая то на оставшийся в руках его сапог, то на сотрудника.
– — Хозяин приказал получить пятнадцать рублей,- сказал он.
– — Знаю, братец, знаю; точно пятнадцать… Давай же другой сапог: у меня, братец, левая нога немножко больше правой, нужно померить.
Мальчик еще несколько мгновений боролся с самим собою и наконец вручил сапог сотруднику.
– — Хорош! — сказал сотрудник после некоторого молчания.- Оба хороши! Каковы-то в носке будут? А при деньги скажи хозяину: завтра сам занесу.
– — Нельзя-с! — сказал мальчик дрожащим голосом.
– — Ну вот, нельзя! Точно в первый раз.
– — Нельзя-с,- повторил мальчик.- Пожалуйте сапоги назад: завтра и возьмете-с…
– — Вот еще! Я и так долго ждал. Они уж у меня на ногах.
– — Хозяин меня будет бранить.
– — Ничего; скажи только, что я взял; ничего… не будет бранить.
– — Будет!
Мальчик собирался зарыдать, но Х.Х.Х. закричал на него таким диким и пронзительным голосом, что он отскочил от окошка и бегом побежал с лестницы…
– — Глупый народ! — сказал сотрудник.- Как будто не всё равно получать деньги что сегодня, что завтра!
Положение наше с каждой минутой становилось ужаснее. Дело было в начале зимы. Мороз и ветер, проникавший в разбитые стекла коридора, пробирал нас до костей. Головы некоторых трещали. Мы готовы были уйти. Но в то время как общее терпение начало истощаться, общество наше увеличилось издателем газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа, которого обычай являться на званые обеды, завтраки и вечеринки как можно позже спас на сей раз от томительного получасового ожидания на ветру и стуже. Узнав несчастное положение своего сотрудника, он очень много смеялся и сказал в заключение, что подобный случай очень годится для водевиля и что французские водевилисты именно такого рода случаями пользуются для составления своих эфемерных произведений…
– — Впрочем,- заключил он с очаровательною улыбочкой, которая на устах его обыкновенно служила предвестницею каламбура,- уж не нарочно ли вы заперлись, милейший мой: у вас, надо признаться, есть-таки привычка запираться!
Каламбур, уже раз произнесенный, но получивший в устах издателя известной газеты новую прелесть, заслужил общее одобрение, но не согрел наших иззябших членов; Х.Х.Х. дул изо всей силы в ладони и сожалел, что отпустил свою коляску. «Я бы,- говорил он,- покуда лучше съездил к князю Зезюкину да к дяде — в палату… он там председателем…» Долговязый Кудимов выплясывал трепака, стараясь разогреть свои длинные и сухие ноги, которые имели обыкновение очень скоро зябнуть; несколько молодых актеров и сочинителей боролись и давали друг другу порядочные толчки, называя свое упражнение полированием крови; Анкудимов (драматург-водевилист) с быстротою, не свойственною его летам и почтенной наружности, бегал по коридору, напевая, патриотическую песню, которой аккомпанировали его собственные зубы. Только актер, отличавшийся необыкновенной любезностью, сохранял полное присутствие духа: вытребовав от сотрудника через форточку карты, он метал банк лунатику, Хапкевичу и еще нескольким любителям сильных ощущений на верхней ступеньке лестницы.
Водевилист-драматург ударил себя в лоб и торжественно объявил, что ему пришла прекрасная мысль.
– — Что-о?
– — Знаешь ли, братец… Брр!.. Выдай нам в форточку водки…
– — Славная мысль!
Сотрудник молчал. Лицо его страшно измелилось; казалось, на душе его лежала какая-то тяжелая тайна; казалось, он хотел в чем-то признаться; но прежде чем он решился на что-нибудь, издатель газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа, предложил на всеобщее усмотрение следующую мысль:
– — Зачем, господа? Долго терпели… Немножко уж не беда потерпеть. Поверьте, счастие человеческой жизни заключается именно в обстоятельствах, предшествующих свершению наших желаний… Ну, что было бы, если бы мы пришли прямо в квартиру Павла Степановича, застали бы там накрытый стол, начали пить, есть… ничего, решительно ничего! Обыкновенная история: проза, проза и проза!
Все одобрили мысль издателя, хотя втайне многие были ею недовольны и приписывали стоическую твердость ее изобретателя не столько его особенному взгляду на удовольствия жизни, сколько тому, что издатель не успел еще хорошенько прозябнуть…
– — Ну так и быть! — сказал Анкудимов, принимаясь опять бегать и петь.- Подожду. Зато уж, брат, твой джин только держись. Я хвачу целый стакан.
– — И я,- подхватил Кудимов, загибая угол червонной семерки. (Он понтировал в долг.) — Пять рублей мазу!
– — И я.
– — И я.
Сотрудник посмотрел на господ, делавших такие опустошительные предположения насчет его джина, с каким-то невыразимо болезненным состраданием и глубоко вздохнул… Вздох его нечувствительно сообщился почти всему собранию…
– — О чем вы вздохнули?
– — О непрочности человеческого счастия!
– — А вы?
– — О сардинках.
– — Вы?
– — Я вспомнил брата: он в прошлом году отморозил себе руки и ноги.
– — Бррр!.. Руки и ноги! Бррр!..
Многие начали дуть в руки и бегать с особенным жаром.
– — Берегите носы, господа. Тут недолго остаться без носа!
– — Ну, небольшая беда; один нос отмерзнет, другой останется: мы ведь все с лишним носом.
– — Ха! ха! ха!
– — А вы что вздыхаете? У вас, кажется, очень теплая шуба!
– — Давеча я забегал к Т***: у него на столе стоит чудесный пастет, лафит, сыр. Я ни до чего
