дома, и ворвался в прихожую.
– — Леонард Лукич! Леонард Лукич! — кричал старик, входя в комнату, где находился Хлыщов.- Скажите, что с вами сделалось? Шутите вы?
Хлыщов лежал, спрятав голову в подушку, и молчал,
– — Или недовольны вы чем? — продолжал старик, усаживаясь подле него.- Скажите откровенно… вы нас перепугали!
Хлыщов молчал.
– — Ну так — недоволен! Да чем же, ради бога, чем?
– — Ох нет,- глухо простонал Хлыщов,- как можно! Я столько обязан.
– — Так что же? Отчего вы вдруг не хотите жениться?
– — Не могу… покуда не могу.
– — Да почему же?
– — Отложите, Степан Матвеич, отложите только. Я болен.
– — Болен? Ну уж нет, плохо верится: а бифштекс?.. Ха-ха-ха! Полно шутить, почтеннейший!
– — Я не шучу…
– — Ну а если нездоровится — так что ж — пиявочек! Да что с вами? Что вы лежите и лица не кажете?
Хлыщов молчал.
– — Послушайте,- сказал старик, начиная терять терпение,- так не шутят… вы присватались к благородной девушке… дочери благородных родителей, получили согласие, назначена свадьба, родные повещены… и вдруг вы… внаете ли, что так благородные люди не делают, что так шутить честью девицы нельзя, что у ней есть защитники…
Старик горячился, Хлыщов молчал, не оборачиваясь и даже не шевелясь и только испуская по временам глубокие вздохи.
– — Что теперь будут говорить в городе? Ведь уж все знают, что вы жених, завтра назначена свадьба. Что ж вы молчите… Нет, молчаньем не отделаетесь!
– — Не могу,- простонал Хлыщов.
Долго еще горячился старик, упрекал, грозил. Наконец слезы прошибли его; он переменил тон, стал просить, заклинать именем своих седин, честью дочери…
– — И какая причина могла вас понудить переменить намерение? — со слезами говорил он.- Приданого, что ли, мало кажется? Ведь я только шутил, я шутил, Леонард Лукич: ведь дам ей не двести ассигнациями, а шестьдесят пять тысяч серебром. И, кроме того, ей же и дом в Мясницкой… я вам готовил сюрприз…
Хлыщов испустил глубокий, раздирающий стоп.
– — Что ж, женитесь?
– — Не могу.
– — Не могу! не могу! Да почему же не можете? Подумайте, что с ней будет… Я колени перед вами готов преклонить.
Старик рыдал и несвязными, прерывистыми словами продолжал умолять. Хлыщов не мог выносить долее.
– — Да как же я могу, посудите сами, жениться на вашей дочери? — воскликнул он вдруг, вскочив совершенно неожиданно и показывая ему свое зеленое, лоснящееся, исцарапанное лицо.
Старик остолбенел. Превосходное изобретение господ Дирлинг и Ко, при всех своих несомненных достоинствах, конечно, никогда не производило такого страшного, убийственного эффекта, как в настоящую минуту!
Когда Хлыщов описал старику свое несчастие, сказав, разумеется, что попался совершенно невинно и нечаянно, вместо ускользнувшего приятеля, которому — что делать, оплошность! — помогал в интрижке с красильщицей, старик кинулся обнимать его.
– — Так только-то? — воскликнул он радостно.- Так вы на нас не сердитесь? и приданым довольны?
– — Я никогда не смел и мечтать о другом счастии, как соединиться узами родства с таким достойным, благородным семейством.
– — Ну так и горевать нечего,- заключил старик,- краску смыть, и конец!
– — Я уж пробовал,- мрачно сказал Хльтщов и рассказал ему свои бесполезные попытки.
– — Ничего, другое средство найдем! Вы говорите, краска новая, недавно изобретенная?
– — Да.
– — Ну так они должны знать и противодействие!
– — В самом деле! — радостно воскликнул Хлыщов.- Я и не подумал!
– — Мы их заставим. Я, слава богу, не первый год в Москве живу, имею связи. Мы заставим их,- заставим, да еще и проучим! не следует так оставлять.
– — Зачем прибегать к таким мерам,- заметил Хлыщов, опасаясь, чтоб проделки его не вышли наружу,- дело пойдет в огласку,- все-таки нехорошо, а лучше их припугнуть…
– — И то правда,- сказал старик,- оно все-таки нехорошо, когда разнесется. Нечего терять времени! Ждите, а я сейчас приведу красильщика. Дирлинг, вы говорили?
– — Дирлинг.
– — Да и пиявочек захвачу. Все-таки не худо. Они оттянут.
– — Ну уж пиявки вряд ли помогут.
– — Так, так! Вечно против пиявок! Ну, до свидания. Старик ушел, а повеселевший Хлыщов позвал собаку
и старался ее приучить к новому цвету своего лица. В полчаса удалось ему, с помощью остатков бифштекса и хлеба, дойти до того, что она уже не лаяла, а только урчала и скалилась, нечаянно взглядывая в лицо зеленого своего господина…
X
Представитель знаменитой фирмы Дирлинг и К®, находившийся налицо в Москве и носивший к фамилии своей прибавление: младший,- был сухой, высокий, угрюмый немец, много красивший ежедневно разных вещей, а носивший постоянно одну и ту же серую куртку с кожаным передником — в будни, и серый длинный сюртук — но праздникам. Отличительной чертой его характера была мрачная, сосредоточенная молчаливость, легко объясняемая удушливым воздухом мастерской, который достаточно было вдыхать в легкие и одним носом. Еще отличался он необыкновенной пунктуальностью во всех действиях. С лишком уже двадцать пять лет пил он водку ровно в девять часов, курил трубку в десять, в три и в одиннадцать, спать ложился в двенадцать. И ни разу еще не случалось, чтоб вошел он в свою мастерскую позднее осьми утра и оставил ее ранее двенадцати часов вечера, не будь даже вовсе работы. Потому Раструбину чрезвычайного труда, многих угроз и просьб стоило уговорить его отправиться с ним немедленно к Хлыщову.
Нет в мире художника, способного видеть равнодушно плод своей производительности. Следовательно, нисколько не удивительно, что первым чувством господина Дирлинга-младшего, когда зеленый наш герой явился ему во всем своем блеске, было удовольствие, ясно выразившееся в угрюмом его лице. Много представлялось ему случаев видеть утешительные доказательства превосходных свойств своего изобретения, которому не знал он равного в истории человеческих открытий, но такого резкого и оригинального примера еще не встречалось! Немец решительно был умилен.
– — Как ловко забрал! — проговорил он, медленно-медленно осматривая лицо Хлыщова.- Вы, должно быть, много натирал и скоблил,- прибавил он, недовольный некоторыми неровностями в цвете, которых, по его соображению, не следовало ожидать при правильной просушке окрашенного предмета.
– — Уж и мыл, и тер, и скоблил, так что измучился! — отвечал Хлыщов.- А всё ничего не мог сделать. Вот как вы…
Немец самодовольно улыбнулся.
– — Что ж, почтеннейший, видите, ваша помощь необходима,- сказал старик.- Сами настряпали, так теперь и расхлебывайте!
– — Можете вы помочь? — тихо, с сильным биением сердца спросил Хлыщов.
Немец смотрел, смотрел, думал и наконец отвечал медленно и решительно:
Хлыщов в отчаянии схватился за голову своими зелеными руками.
– — Как нет? — запальчиво воскликнул старик.- Отчего нет? Нет, уж извините — вы не отделаетесь, краска — ваше- изобретение, и вы должны знать…
– — Не горячитесь,- спокойно и мрачно отвечал господин Дирлинг-младший.- Краску изобрел не я, а мой брат, Франц Георг Дирлинг-старший. Чтоб вывести ее, надо составные части знать, а секрет у него: он поехал в Париж просить привилегию… Воротится будущей весной, тогда…
– — Будущей весной!!!
Хлыщов вскрикнул, пораженный ужасом. Старик тоже, казалось, потерялся и отчаянно понурил голову. Минута была страшная, и собака, допущенная уже в комнату, довершила мрачный эффект. Напрасно думал Хлыщов, что она уже привыкла к нему. Точно, она старалась воздерживаться и лежала сначала смирно; но, всматриваясь с постоянным напряжением в его лицо, она понемногу начала щетиниться, вздрагивала, скалила зубы, наконец задрожала… и вдруг разразилась свирепейшим лаем, кинувшись с оскаленными зубами к своему несчастному хозяину!
– — Уведи ее прочь, Мартын!.. Мартын! — кричал Хлыщов, зажимая уши.
Много угроз наговорил немцу Раструбин, убеждая его не упрямиться; но немец клялся, что ничего не может сделать. Видя, что угрозами его не проймешь, старик стал упрашивать, рассказал ему обстоятельства, при которых совершилось несчастное событие, унизился даже до лести, назвав заведение братьев Дирлинг и Ко лучшим в Москве и похвалив в особенности их зеленое изобретение. Немец, очевидно, был тронут; чувство проглянуло в его угрюмом, неподвижном лице; но ответ его был всё тот же:
– — Не могу, подождите брата.
– — А не поставить ли ему пиявок? — спросил вдруг старик, как будто озаренный светлой мыслию.
Немец подумал.
– — Ах! Степан Матвеич, вы всё с пиявками!
– — Нет, пиявка не поможет.
– — Ну так что же? Что же? — тоскливо приставал к господину Дирлингу старик.
– — Пожалуй… если уж хотите,- сказал немец, видимо искавший в голове своей способа помочь горю.- Пожалуй, попробовать…
– — Что? — кидаясь к нему, спросил Хлыщов.
– — Мое думанье,- нерешительно проговорил немец, взвешивая каждое слово,- мое думанье: пробуем перекрасить!
Старик взбесился.
– — Что? перекрасить! Моего зятя перекрасить! Вы еще вздумали шутить?
– — Я не шучу! — сердито отвечал немец,- а по вашей же просьбе предлагаю, как возможно! А не хотите, так мой почтенье!
И он хотел уйти и отворил уже дверь. Собака осторожно проскользнула в нее и тихо легла на полу. Хлыщов остановил немца.
– — А в какой цвет? — спросил он тихо и кротко.
Дирлинг-младший подумал.
– — В голубой!
Хлыщов ударил своей зеленой рукой по зеленому лбу, причем собаку видимо начала пробирать новая охота полаять.- В голубой! Хороша перемена!
– — В голубой?!! — кричал старик.
– — А не хотите в голубой,- отвечал немец,- так можно…
– — Что?
– — Можно оставить тот же цвет, только по развести, сделать так — муаре…
– — Муаре!
Хлыщов вновь наградил себя ударом по зеленому лбу. Собака, подмечавшая каждое его движение, не выдержала и подняла лай.
– — Муаре! Муаре! — с негодованием и отчаянием повторял старик.- Муж моей дочери — муаре! прекрасно, благодарю… Нет, уж такие шутки…
– — Я говорил вам, что я не шучу,- грубо возразил немец.- Нечего больше говорить,- продолжал он уходя и прибавил шепотом: — Пустой люд!
Никто его не удерживал: старик в горячности ничего не видел, а Хлыщов справлялся с собакой, которая так рассвирепела, что чуть не искусала его. Немец так и ушел.
– — Знаете что, Степан Матвеич? — сказал Хлыщов, когда старик несколько успокоился.- Он говорил, что не знает составных частей, да ведь на то есть химики… а, как думаете? ведь они должны знать…
Старик одобрил его мысль, объявил, что у него есть даже знакомый знаменитый химик, и через час привез его. Визит химика был короток и также неутешителен. Осмотрев зеленого человека и отдав полную справедливость превосходным свойствам изобретения господ Дирлинг и Ко, он объявил, что состав краски новый, никому, кроме изобретателей, неизвестный, и потому сделать ничего невозможно,
