пить, спать; а там про них хоть трава не расти… Какую шубу сгноили!.. Нет чтобы подумать: где-то баринова шуба? возьму-ка ее выколочу да переложу табаком… Куда! ни одному и в голову не пришло… Я так и знал!.. Что вы думаете, что я всё лежу да книгу читаю, так уж ничего и не вижу? всё вижу, всё! Я как снял весной шубу, тогда же подумал: вот только но прикажи я спрятать — сгноят, непременно сгноят… Не на мое вышло?.. а? (Останавливается с вопросительным выражением.)
Анисья (среди общего молчания). Так зачем же вы тогда же не сказали? А вот таперича сами сердитесь!
Ласуков. Не сказал… зачем не сказал? Хороша и ты, голубушка! заботлива, нечего сказать! Семь месяцев гниет шуба, а ей и в голову не придет!.. ходит себе, точно ступа.
Анисья (зарыдав вдруг и утирая рукавом глаза). Уж коли вы таперича зачали таким манером со мной обращаться, так уж я и не знаю… (Уходит с гневом.)
Ласуков (сердито обращаясь к остальным). У вас ног нет?
Егор. Прикажете идти?
Ласуков. Идти. Поесть, напиться и лечь спать под тулупом. Что же вам больше делать?
Они молча уходят.
А ведь правду сказать, так и точно им больше делать нечего. Я один, а их у меня человек двадцать. Счастливые люди… спится им. (Зевает.) Овчинников!
Является мальчик.
Поет?
Мальчик. Поет-с.
Ласуков. Что ж не слыхать?..
Мальчик. Да за ветром… А, вот слышно!..
Ласуков (прислушивается). Поди скажи ему, чтоб перестал горло-то драть да спать бы ложился; а готовить вавтра ничего не надо: я болен.
Мальчик уходит.
(Ласуков закрывает глаза. Тишина.) Да, я болен, решительно болен. Только какая же у меня болезнь?.. до сей поры не определилась… я просто весь болен: и голова, и ноги, и желудок. Вот поди и выбирай лекарство! Тут в сам Энгалычев станет в тупик… (Кричит.) Кантемир!
Является мальчик.
Который час?
Мальчик уходит и возвращается.
Молчание.
Ласуков. Штрипку пришили?
Мальчик. Пришили.
Ласуков. Ты видел?
Мальчик. Нет-с; да я еще утром велел Митрею пришить.
Ласуков. Вели-ка показать.
Через несколько минут приходит Дмитрий, лысый человек средних лет, малого роста, с стальным наперстком на большом пальце. В руках его панталоны со штрипками.
Пришил?
Дмитрий. Пришил-с.
Ласуков. Покажи. (Мальчик светит. Ласуков рассматривает штрипку.) Хорошо. Неси!
Дмитрий идет. Постой!
Дмитрий останавливается.
Ты зачем у меня шубу сгноил?
Дмитрий. Какую шубу?
Ласуков. У тебя есть глаза?
Дмитрий. Есть-с.
Ласуков. Что ж ты ничего не видишь?
Дмитрий. Нет, я вижу-с.
Ласуков. Нет, не видишь.
Дмитрий. Как угодно-с.
Ласуков (кричит). Курослепов!
Является мальчик.
Покажи ему шубу.
Мальчик подводит портного к шубе, лежащей посреди пола. Дмитрий с удивлением и испугом осматривает ее.
Лентяи! лежебоки! Только есть!.. (Ленивый голос плохо повинуется ему. Не докончив выговора, он умолкает.)
Дмитрий. Ничего больше не изволите приказать?
Ласуков. Ступай.
Дмитрий уходит. Наступает тишина. Ласуков то закрывает, то открывает глаза, потягивается, зевает. Ветер продолжает выть, ставни скрипят, дождь стучит в крышу и окна.
Ветрогонов!
Является мальчик.
Ты что делаешь?
Ласуков. Который час?
Мальчик (уходит и возвращается). Тридцать пять минут девятого.
Ласуков. Тебе хочется спать?
Мальчик. Хочется.
Ласуков. И если тебя пустить, ты вот так сейчас и заснешь?
Мальчик. Засну-с.
Ласуков. Поди вон.
Мальчик уходит.
Попробую-ка и я. (Закрывает глаза и делает усилие заснуть.) Нет! спать, кажется, хочется, а попробуй лечь, целую ночь глаз не сомкнешь — уж я испытал! Сонуля!
Является мальчик.
Подай Удина!
Мальчик приносит книгу. Ласуков берет ее и через минуту оставляет.
Вот и Удин советует не принимать решительных мер, пока болезнь не определится… А что же делать? (Постепенно им овладевает неестественная зевота. Он зевает с вариациями и фиоритурами, вытягивая бесконечные а-а-а-а-о-о-о-о-у-у-у.) Синебоков!
Является мальчик.
Который час?
Мальчик (уходит и возвращается). Сорок три минуты девятого! (Уходит.)
Ласуков. Токарев!
Является мальчик.
Подай станок!
Мальчик приносит небольшой токарный станок. Ласуков начинает пилить и строгать. Мальчик светит, стоя перед станком. Однообразное визжание подпилка скоро убаюкивает его. Он спит, слегка покачиваясь, натыкается животом на станок, толкает его. Ласуков дает ему щелчка и продолжает пилить. Постепенно рука его пилит слабее и слабее, наконец вовсе замирает над станком. Рука мальчика также ослабевает и раскрывается. Подсвечник с резким звоном падает на пол. Свечка гаснет. Мальчик вздрагивает и продолжает спать. Ласуков также вздрагивает, на минуту открывает глаза и, переложив голову со станка на подушку, также продолжает спать.
КОММЕНТАРИИ
Н. А. Некрасов никогда не включал свои драматические произведения в собрания сочинений. Мало того, они в большинстве, случаев вообще не печатались при его жизни. Из шестнадцати законченных пьес лишь семь были опубликованы самим автором; прочие остались в рукописях или списках и увидели свет преимущественно только в советское время.
Как известно, Некрасов очень сурово относился к своему раннему творчеству, о чем свидетельствуют его автобиографические записи. Но если о прозе и рецензиях Некрасов все же вспоминал, то о драматургии в его автобиографических записках нет ни строки: очевидно, он не считал ее достойной даже упоминания. Однако нельзя недооценивать значения драматургии Некрасова в эволюции его творчества.
В 1841-1843 гг. Некрасов активно выступает как театральный рецензент (см.: наст. изд., т. XI).
Уже в первых статьях и рецензиях достаточно отчетливо проявились симпатии и антипатии молодого автора. Он высмеивает, например (и чем дальше, тем все последовательнее и резче), реакционное охранительное направление в драматургии, литераторов булгаринского лагеря и — в особенности — самого Ф. В. Булгарина. Постоянный иронический тон театральных рецензий и обзоров Некрасова вполне объясним. Репертуарный уровень русской сцены 1840-х гг. в целом был низким. Редкие постановки «Горя от ума» и «Ревизора» не меняли положения. Основное место на сцене занимал пустой развлекательный водевиль, вызывавший резко критические отзывы еще у Гоголя и Белинского. Некрасов не отрицал водевиля как жанра. Он сам, высмеивая ремесленные поделки, в эти же годы выступал как водевилист, предпринимая попытки изменить до известной степени жанр, создать новый водевиль, который соединял бы традиционную легкость, остроумные куплеты, забавный запутанный сюжет с более острым общественно-социальным содержанием.
Первым значительным драматургическим произведением Некрасова было «Утро в редакции. Водевильные сцены из журнальной жизни» (1841). Эта пьеса решительно отличается от его так называемых «детских водевилей». Тема высокого назначения печати, общественного долга журналиста поставлена здесь прямо и открыто. В отличие от дидактики первых пьесок для детей «Утро в редакции» содержит живую картину рабочего дня редактора периодического издания. Здесь нет ни запутанной интриги, ни переодеваний, считавшихся обязательными признаками водевиля; зато созданы колоритные образы разнообразных посетителей редакции. Трудно сказать, желал ли Некрасов видеть это «вое произведение на сцене. Но всяком случае, это была его первая опубликованная пьеса, которой он, несомненно, придавал определенное значение.
Через несколько месяцев на сцене был успешно поставлен водевиль «Шила в мешке не утаишь — девушки под замком не удержишь», являющийся переделкой драматизированной повести В. Т. Нарежного «Невеста под замком». В том же 1841 г. на сцене появился и оригинальный водевиль «Феоклист Онуфрич Боб, или Муж не в своей тарелке». Критика реакционной журналистики, литературы и драматургии, начавшаяся в «Утре в редакции», продолжалась и в новом водевиле. Появившийся спустя несколько месяцев на сцене некрасовский водевиль «Актер» в отличие от «Феоклиста Онуфрича Боба…» имел шумный театральный успех. Хотя и здесь была использована типично водевильная ситуация, связанная с переодеванием, по она позволила Некрасову воплотить в условной водевильной форме дорогую для него мысль о высоком призвании актера, о назначении искусства. Показательно, что комизм положений сочетается здесь с комизмом характеров: образы персонажей, в которых перевоплощается по ходу действия актер Стружкин, очень выразительны и обнаруживают в молодом драматурге хорошее знание не только сценических требований, по и самой жизни.
В определенной степени к «Актеру» примыкает переводной водевиль Некрасова «Вот что значит влюбиться в актрису!», в котором также звучит тема высокого назначения искусства.
Столь же плодотворным для деятельности Некрасова-драматурга был и следующий — 1842 — год. Некрасов продолжает работу над переводами водевилей («Кольцо маркизы, или Ночь в хлопотах», «Волшебное Кокораку, или Бабушкина курочка»). Однако в это время, жанровый и тематический диапазон драматургии Некрасова заметно расширяется. Так, в соавторстве с П. И. Григорьевым и П. С. Федоровым он перекладывает для сцены роман Г. Ф. Квитки-Основьянеико «Похождения Петра Степанова сына Столбикова».
После ряда водевилей, написанных Некрасовым в 1841-1842 гг., он впервые обращается к популярному в то время жанру мелодрамы, характерными чертами которого были занимательность интриги, патетика, четкое деление героев на «положительных» и «отрицательных», обязательное в конце торжество добродетели и посрамление порока.
Характерно, что во французской мелодраме «Божья милость», которая в переделке Некрасова получила название «Материнское благословение, или Бедность и честь», его привлекали прежде всего демократические тенденции. Он не стремился переложит;. французский оригинал «на русские нравы». Но, рассказывая о французской жизни, Некрасов сознательно усилил антифеодальную направленность мелодрамы.
К середине 1840-х гг. Некрасов все реже и реже создает драматические произведения. Назревает решительный перелом в его творчестве. Так, на протяжении 1843 г. Некрасов к драматургии не обращался, а в 1844 г. написал всего лишь один оригинальный водевиль («Петербургский ростовщик»), оказавшийся очень важным явлением в его драматургическом творчестве. Используя опыт, накопленный в предыдущие годы («Утро в редакции», «Актер»), Некрасов создает пьесу, которую необходимо поставить в прямую связь с произведениями формирующейся в то время «натуральной школы».
Любовная интрига здесь отодвинута на второй план. По существу, тут мало что осталось от традиционного водевиля, хотя определенные жанровые признаки сохраняются. «Петербургский ростовщик» является до известной степени уже комедией характеров; композиция здесь строится по принципу обозрения.
«Петербургский ростовщик» знаменовал определенный перелом не только в драматургии, но и во всем творчестве Некрасова, который в это время уже сблизился с Белинским и стал одним из организаторов «натуральной школы». Чрезвычайно показательно, что первоначально Некрасов намеревался опубликовать «Петербургского ростовщика» в сборнике «Физиология Петербурга», видя в нем, следовательно, произведение, характерное для новой школы в русской литературе 40-х годов XIX в., которая ориентировалась прежде всего на гоголевские традиции. Правда, в конечном счете водевиль в «Физиологию Петербурга» не попал, очевидно, потому, что не соответствовал бы все же общему контексту сборника в силу специфичности жанра.
Новый этап в творчестве Некрасова, начавшийся с середины 40-х гг. XIX в., нашел отражение прежде всею в его поэзии. Но реалистические тенденции, которые начинают господствовать в его стихах, проявились и в комедии «Осенняя скука» (1848). Эта пьеса была логическим завершением того нового направления в драматургии Некрасова, которое ужо было намечено в «Петербургском ростовщике».
Одноактная комедия «Осенняя скука» оказалась В полном смысле новаторским произведением, предвещавшим творческие поиски русской драматургии второй половины XIX в. Вполне вероятно, что Некрасов учитывал в данном случае опыт Тургенева (в частности, его пьесу «Безденежье. Сцены из петербургской жизни молодого дворянина», опубликованную в 1846 г.). Неоднократно отмечалось, что «Осенняя скука» предвосхищала некоторые особенности драматургии Чехова (естественное течение жизни, психологизм, новый характер ремарок, мастерское использование реалистических деталей и т. д.).
Многие идеи, темы и образы,
