Сердце мое разрывается! сердце мое, сердце мое! Он не любит меня, не любит! Он изменник».
Так стенала несчастная Ангелика. В это время часы, стоявшие в кабинете графа, пробили двенадцать. «Час, в который я должна была или увериться в измене, или забыть сомнения,- наступил! Поздно, поздно! я всё узнала! Как счастлив этот час! Счастлив потому, что он еще не существовал, когда открылось ужасное преступление!.. Но он будет свидетелем моей мести!.. Там… в саду… он дожидается…»
Ангелика быстро пошла в другую комнату, оттуда в третью, миновала потом лестницу и вошла в сад. Свежая, летняя ночь веяла прохладой и благоуханием; ни одно облако не туманило неба; соловей сладко пел над засыпающей подругой…
Большими, неровными шагами шла Ангелика по саду…
Недалеко от павильона стоял человек, закутанный в черный плащ. Она удвоила шаги.
– — Правду ли я сказал? — спросил он.
– — Барон, я ваша! — сказала Ангелика и бросилась в его объятия.
– —
– — На что ж вы решились? — спросил барон после долгого молчания…
– — Убейте меня, барон! если вы меня любите, если вы хоть сколько-нибудь уважаете женщин!
– — Что за странная мысль, прекрасная Ангелика; успокойтесь!
– — Я не хочу, не могу его видеть, потому что в его глазах, в которых я находила только себя, я встречу образ моей соперницы… потому что звук его голоса, который напоминал мне верного друга, теперь будет напоминать изменника…
– — Вспомните, графиня, что есть сердце, которое бьется только для вас…
– — Да, вы мой любовник, я для вас изменила мужу, которого ненавижу… О, как я счастлива, что сжимаю вас в моих объятиях. Я не потому отдалась вам, что он изменил,- я люблю вас!
– — Вы не хотите его видеть, вы его не любите? Что ж мешает вам наказать изменника, для того чтоб принадлежать человеку, истинно к вам привязанному… Свет велик; два сердца, связанные любовью, везде будут счастливы. Уедем отсюда и поселимся в каком-нибудь отдаленном уголке мира, где люди не помешают нам жить друг для друга…
– — Делайте со мной что хотите, мне всё равно; он меня не любит,- я больше не хочу быть счастлива.
– — Куда же мы поедем?
– — Куда хотите.
– — Надобно выбрать удобное время для отъезда.
– — Оно наступило!
– — Как? Вы хотите сейчас же ехать! О, это еще лучше! В пяти шагах от вашего дома моя коляска; мы доедем до первой станции, возьмем почтовых лошадей и чрез два дня мы — за границей.
Ангелика машинально подала барону руку, холодную как лед. Не помня себя от счастия, барон почти донес утомленную Ангелику до кареты, завернул ее в свой плащ, осторожно посадил, сел сам, и колеса быстро мчащейся кареты застучали по мостовой Петербурга.
– —
Поздно проснулся граф. Думая, что Ангелика уже встала, он пошел в ее комнату. Скоро он обошел весь дом, но нигде ее не было. С мрачным предчувствием вошел он в сад,- и там всё пусто… Страшные подозрения мучили душу графа. «Ангелика! Ангелика!»-восклицал он, но ответа не было. Он терялся в догадках, старался приискать отсутствию Ангелики извинительную причину. Он еще не вполне верил себе, не понимал своего несчастия. Он думал, что разум его в расстройстве, и оттого он не с той точки зрения смотрел на это обстоятельство, может быть, в сущности маловажное. Мрачный бродил он по комнатам; малейший шорох приводил его в радостное содрогание, легкий стук двери заставлял поворачивать голову. Считая по-прежнему барона своим другом, он пошел к нему, не застал его дома и вошел к нему в кабинет. На столе лежало незапечатанное письмо руки барона. Он прочел его и удивился. Теряясь в предположениях, он взял его и возвратился домой. Всё еще неуверенный в роковой потере, он надеялся, не предавался совершенному отчаянию. Когда наконец пришла страшная уверенность и он вполне понял свое несчастие — силы его оставили, он не мог владеть собою… Страшно изменилось лицо его, он невнятно вскрикнул, заскрежетал зубами и без чувств повалился на пол. Во время падения он наткнулся головой на острый угол кресла, и кровь ручьем брызнула из раны… Камердинер в страшном испуге прибежал на крик барина. Его отнесли на постель; послали за доктором, который объявил, что жизнь больного в опасности. Граф метался, вскакивал и произносил бессмысленные слова… Чаще всего вылетали из уст его проклятия и жалобы на барона и неверную жену… «Друг, друг! что ты так мало отблагодарил меня за мою приязнь,- соблазнил жену, лишил меня чести! Ты бы оклеветал меня, запятнал позорным клеймом преступника!.. О, мщение! мщение! Клянусь небом, мщение!..» И он вскакивал и искал кинжала.
Две недели прошло в бесполезных усилиях помочь больному.,, ему не было легче.
II. РИМ
Многочисленные толпы зрителей стекались в один из оперных театров Рима. Маленькая площадка перед театром была вся наполнена народом, жаждущим ворваться в двери. За нею тянулся ряд экипажей, которого конец едва усматривал взор. В театре было необыкновенное волнение. Зрители с нетерпением посматривали на опущенный занавес. Разговор почти всех был обращен на предстоящий спектакль. Давали новую онеру любимого Донизетти. Но не одно это до такой степени интересовало зрителей. Незадолго до настоящего дня дебютировала в первый раз новая певица Франческа, и слух о необыкновенном ее пении и чудной красоте быстро разлетелся по городу. Успех ее был заслуженный и совершенный: взволнованная толпа, увлеченная приливом восторга, провозгласила ее гениальной певицей, осыпала венками и золотом и почти на себе довезла домой ее карету. Ныне она готовилась во второй раз явиться на сцене, и все те, кому еще не удалось видеть ее, оглушенные общими похвалами, увлекаемые любопытством, жадно бросались в театр.
Занавес взвился. Почти не касаясь пола, выпорхнула она, легкая, грациозная. Оглушительные рукоплескания потрясли своды театра; потом всё смолкло… Всё, что дышало, имело глаза, уши,- притаило дыхание, напрягло слух, лучи всех глаз встретились на невыразимо прекрасном лице певицы. И вот полились дивные, пленительные звуки, разнообразясь до бесконечности; они льются — и наконец истаивают в воздухе. Но они не исчезли. Светлой строкой эстетического восторга напечатлелись они в сердцах слушателей!.. И лицо певицы было не менее замечательно в эту минуту. Она совершенно предалась своей роли, и страсти лепили из него, как из воску, все формы, какие только могло принимать оно… «Браво» оглушало театр; венки летели под ноги певицы…
– — Чудно, чудно! — повторяла восторженная толпа. — Мы не слыхали ничего подобного!
– — Она заменила нам незабвенную Ангелику.
– — О нет! она выше ее!
– — Она даже несколько похожа на эту превосходную артистку лицом, а в голосе почти нет разницы…
– — Голос ее гибче и выработан лучше!
– — Если б я был уверен, что это она! Или только случайное сходство? — так говорил сам себе синьор Джулио, теряясь в каких-то догадках…
После представления Франческа села в кабриолет, и восторженная толпа проводила ее до самого палаццо…
Она подошла к зеркалу и пристально на себя посмотрела.
– — О, как я рада, что красота моя вянет, глаза теряют прежний блеск! Плачь, мое сердце, плачь; грызи мою грудь, червь горя: это поможет действию времени! Они восхищаются мной! Слава моя растет! Но я знаю, что большую часть ее приобрела мне красота. Слепые, они и не замечают, что я дурнею, что свежесть лица моего — поддельная свежесть… О, исчезай скорей, последний отблеск красоты, мне не нужна она; я хочу славы, славы, которая бы наполнила пустоту души моей… вознаградила бы за страдания, за жизнь без любви… я хочу славы, какой никто еще не имел, потому что я хочу приобресть ее одним искусством… Гибни, моя красота! Покуда я буду нравиться, мне всё будет казаться, что я обязана тебе славою!
И между тем она еще пристальней смотрелась в зеркало, и самодовольная улыбка невольно прокрадывалась на молодое, прекрасное лицо ее…
В комнату вошел молодой человек. Молча приблизился он к Франческе и поцеловал ее в лоб; она как бы нехотя ответила на его ласку.
– — Что ты так задумчива, так грустна, моя синьора? Неужели и твоя слава тебя не радует?
– — Моя слава не так еще велика, чтобы выкупить мое горе, которому нет пределов…
– — И которое ты сама себе придумала…
– — Может быть. Но где же мое счастье? Сердце мое холодно как лед; грудь моя волнуется только вздохами горя. У меня нет желаний, нет любви…
– — И ты говоришь это мне, тому, кто всем для тебя пожертвовал? кто столько страдал от любви к тебе, столько счастлив ею… ты несправедлива!
– — Я не люблю тебя!
– — Непонятная женщина! Несколько лет постоянной верности, мольбы, клятвы, страдания — и вот награда!.. Ты не любишь меня? но для чего ты не отвергаешь меня?..
– — Ты не поймешь меня!
– — Для чего ты так ревниво следишь за мной, когда я в обществе женщин?..
– — Для того чтоб показать, что я люблю тебя.
– — Значит, это справедливо?..
– — Нет. Я то же бы и с другим делала… Оставим этот разговор,..
– — Тебе скучно?
– — Да, я охотно бы умерла!
– — Брось эти печальные мысли. Я точно не понимаю тебя, но понимаю то, что я несчастен, что надежда обманула меня…
– — Чем недоволен ты? Или ласки мои принужденны, поцелуи не горячи, объятия закрыты для тебя?.. Какая любовница может дать тебе более!
– — Да, я счастлив… Но будь веселей; не напоминай мне своей горькой улыбкой, что ты несчастна… пойдем в залу; там собралось несколько почитателей твоего таланта. Нужен один твой взгляд, чтоб лица их просветлели, рот раскрылся для комплиментов, сердце для любви…
Они вошли в залу. Несколько молодых людей, между которыми был и Джулио, вскочили с своих мест…
– — Синьора,- вскричал Джулио,- вы делали сегодня чудеса на сцене!
– — Клянусь небом, свет не слыхал ничего лучше арии, которую вы спели во втором акте!
– — Ставлю свое благородное имя против имени обесчещенного лазарони, если не всё, что в Риме есть живого и разумного, занято разговорами об вас, очаровательная Франческа!
– — Ваш голос, ваша красота доставили вам славу первейшей певицы в мире!
– — Моя красота! — повторила с досадою Франческа.- Моя красота так же ничтожна, как голос. Вы льстите мне, благородные синьоры!
– — Я льщу! — произнес с жаром Джулио.- Порази меня небо, если я не тщетно приискивал слово, которым бы можно выразить вполне ваши достоинства!
Так превозносила восхищенная молодежь
