продрогнув, домой побежал.

Небо, видно, сегодня не сжалится:

Только дождь перестал,

Снег лепешками крупными валится!

Город начал пустеть – и пора!

Только бедный да пьяный шатаются,

Да близ медной статуи Петра,

У присутственных мест дожидаются

Сотни сотен крестьянских дровней

И так щедро с небес посыпаются,

Что за снегом не видно людей.

Чу! рыдание баб истеричное!

Сдали парня?.. Жалей не жалей,

Перемелется – дело привычное!

Злость-тоску мужики на лошадках сорвут,

Коли денежки есть – раскошелятся

И кручинушку штофом запьют,

А слезами-то бабы поделятся!

По ведерочку слез на сестренок уйдет,

С полведра молодухе достанется,

А старуха-то мать и без меры возьмет —

И без меры возьмет – что останется!

III

СУМЕРКИ

Говорят, еще день. Правда, я не видал,

Чтобы месяц свой рог золотой показал,

Но и солнца не видел никто.

Без его даровых, благодатных лучей

Золоченые куполы пышных церквей

И вся роскошь столицы – ничто.

Надо всем, что ни есть: над дворцом и тюрьмой,

И над медным Петром, и над грозной Невой,

До чугунных коней на воротах застав

(Что хотят ускакать из столицы стремглав) —

Надо всем распростерся туман.

Душный, стройный, угрюмый, гнилой,

Некрасив в эту пору наш город большой,

Как изношенный фат без румян…

Наша улица – улиц столичных краса,

В ней дома всё в четыре этажа,

Не лазурны над ней небеса,

Да зато процветает продажа.

Сверху донизу вывески сплошь

Покрывают громадные стены,

Сколько хочешь тут немцев найдешь —

Из Берлина, из Риги, из Вены.

Всё соблазны, помилуй нас бог!

Там перчатка с руки великана,

Там торчит Веллингтонов сапог,

Там с открытою грудью Диана,

Даже ты, Варсонофий Петров,

Подле вывески «Делают гробы»

Прицепил полуженные скобы

И другие снаряды гробов,

Словно хочешь сказать: «Друг-прохожий!

Соблазнись – и умри поскорей!»

Человек ты, я знаю, хороший,

Да многонько родил ты детей —

Непрестанные нужны заказы…

Ничего! обеспечен твой труд,

Бедность гибельней всякой заразы —

В нашей улице люди так мрут,

Что по ней то и знай на кладбища,

Как в холеру, тащат мертвецов:

Холод, голод, сырые жилища —

Не робей, Варсонофий Петров!..

В нашей улице жизнь трудовая:

Начинают ни свет ни заря

Свой ужасный концерт, припевая,

Токари, резчики, слесаря,

А в ответ им гремит мостовая!

Дикий крик продавца-мужика,

И шарманка с пронзительным воем,

И кондуктор с трубой, и войска,

С барабанным идущие боем,

Понуканье измученных кляч,

Чуть живых, окровавленных, грязных,

И детей раздирающий плач

На руках у старух безобразных —

Всё сливается, стонет, гудет,

Как-то глухо и грозно рокочет,

Словно цепи куют на несчастный народ,

Словно город обрушиться хочет.

Давка, говор… (о чем голоса?

Всё о деньгах, о нужде, о хлебе)

Смрад и копоть. Глядишь в небеса,

Но отрады не встретишь и в небе.

Этот омут хорош для людей,

Расставляющих ближнему сети,

Но не жалко ли бедных детей!

Вы зачем тут, несчастные дети?

Неужели душе молодой

Уж знакомы нужда и неволя?

Ах, уйдите, уйдите со мной

В тишину деревенского поля!

Не такой там услышите шум, —

Там шумит созревающий колос,

Усыпляя младенческий ум

И страстей преждевременный голос.

Солнце, воздух, цветов аромат —

Это всех поколений наследство,

За пределами душных оград

Проведете вы сладкое детство.

Нет! вам красного детства не знать,

Не прожить вам покойно и честно.

Жребий ваш… но к чему повторять

То, что даже ребенку известно?

На спине ли дрова ты несешь на чердак,

Через лоб протянувши веревку,

Грош ли просишь, идешь ли в кабак,

Задают ли тебе потасовку —

Ты знаком уже нам, петербургский бедняк,

Нарисованный ловкою кистью

В модной книге, – угрюмый, худой,

Обессмысленный дикой корыстью,

Страхом, голодом, мелкой борьбой.

Мы довольно похвал расточали,

И довольно сплели мы венков

Тем, которые нам рисовали

Любопытную жизнь бедняков.

Где ж плоды той работы полезной?

Увидав, как читатель иной

Льет над книгою слезы рекой,

Так и хочешь сказать: «Друг любезный,

Не сочувствуй ты горю людей,

Не читай ты гуманных книжонок,

Но не ставь за каретой гвоздей,

Чтоб, вскочив, накололся ребенок!»

О ПОГОДЕ

Часть вторая

I

КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ

«Государь мой! куда вы бежите?»

– В канцелярию; что за вопрос?

Я не знаю вас! – «Трите же, трите

Поскорей, бога ради, ваш пос!

Побелел!» – А! весьма благодарен! —

«Ну, а мой-то?» – Да ваш лучезарен! —

«То-то! принял я меры…» – Чего-с? —

«Ничего. Пейте водку в морозы —

Сбережете наверно ваш нос,

На щеках же появятся розы!»

Усмехнувшись, они разошлись,

И за каждым извозчик помчался.

Бедный Ванька! надеждой не льстись,

Чтоб сегодня седок отыскался:

Двадцать градусов, ветер притом —

Бескаретные ходят пешком.

Разыгралися силы господни!

На пространстве пяти саженей

Насчитаешь наверно до сотни

Отмороженных щек и ушей.

Двадцать градусов! щеки и уши, —

Не беда, – как-нибудь ототрем!

Целиком христианские души

Часто гибнут теперь; подождем —

Часовой ли замерзнет, бедняга,

Или Ванька, уснувший в санях,

Всё прочтем, коли стерпит бумага,

Завтра утром в газетных листах.

Ежедневно газетная проза

Обличает проделки мороза;

Кучера его громко клянут,

У подъездов господ поджидая,

Бедняки ему песню поют,

Зубом на зуб едва попадая:

«Уходи из подвалов сырых,

Полутемных, зловонных, дымящихся,

Уходи от голодных, больных,

Озабоченных, вечно трудящихся,

Уходи, уходи, уходи!

Петербургскую голь пощади!»

Но мороз не щадит, – прибавляется.

Приуныла столица; один

Самоед на Неве удивляется:

От каких чрезвычайных причин

На оленях никто не катается?

Там, где строй заготовленных льдин

Возвышается синею клеткою,

Ходит он со своей самоедкою,

Песни родины дальней поет,

Седока-благодетеля ждет…

Самоедские нервы и кости

Стерпят всякую стужу, но вам,

Голосистые южные гости,

Хорошо ли у нас по зимам?

Вспомним – Бозио. Чванный Петрополь

Не жалел ничего для нее.

Но напрасно ты кутала в соболь

Соловьиное горло свое,

Дочь Италии! С русским морозом

Трудно ладить полуденным розам.

Перед силой его роковой

Ты поникла челом идеальным,

И лежишь ты в отчизне чужой

На кладбище пустом и печальном.

Позабыл тебя чуждый народ

В тот же день, как земле тебя сдали,

И давно там другая поет,

Где цветами тебя осыпали.

Там светло, там гудет контрабас,

Там по-прежнему громки литавры.

Да! на севере грустном у нас

Трудны деньги и дороги лавры!

Всевозможные тифы, горячки,

Воспаленья – идут чередом,

Мрут как мухи извозчики, прачки,

Мерзнут дети на ложе своем.

Ни в одной петербургской больнице

Нет кровати за сотню рублей.

Появился убийца в столице,

Бич довольных и сытых людей.

С бедняками, с сословием грубым,

Не имеет он дела! тайком

Ходит он по гостиным, по клубам

С смертоносным своим кистенем.

«Побранился с супругой своею

После ужина Нестор Фомич,

Ухватил за короткую шею

И прихлопнул его паралич!

Генерал Федор Карлыч фон Штубе,

Десятипудовой генерал,

Скушал четверть телятины в клубе,

Крикнул, …пас!» – и со стула не встал!»

Таковы-то теперь разговоры,

Что ни день, то плачевная весть.

В клубах мрак и унынье; обжоры

Поклялися не пить и не есть.

Мучим голодом, страхом томимый,

Сановит и солиден на вид,

В сильный ветер, в мороз нестерпимый,

Кто по Невскому быстро бежит?

И кого он на Невском встречает?

И о чем начался разговор?

В эту пору никто не гуляет,

Кроме мнительных, тучных обжор.

Говоря меж собой про удары,

Повторяя обеты не есть,

Ходят эти угрюмые пары,

До обеда не смея присесть,

А потом наедаются вдвое,

И наутро разносится слух,

Слух ужасный – о новом герое,

Испустившем нечаянно дух!

Никакие известья из Вильно,

Никакие статьи из Москвы

Нас теперь не волнуют так сильно,

Как подобные слухи… Увы!

Неприятно с местечек солидных,

Из хороших казенных квартир

Вдруг, без всяких причин благовидных,

Удаляться в неведомый мир!

Впрочем, если уж смерть неизбежна,

Так зимой умирать хорошо:

Для супруги, нас любящей нежно,

Сохранимся мы чисто, свежо

До последней минуты лобзанья,

И друзьям нашим будет легко

Подходить к нам в минуту прощанья;

Понесут они гроб далеко.

Похоронная музыка чище

И звончей на морозе слышна,

Вместо грязи покрыто кладбище

Белым снегом; сурово-пышна

Обстановка; гроб бросят не в лужу,

Червь не скоро в него заползет,

Сам покойник в жестокую стужу

Дольше важный свой вид сбережет.

И притом, если друг неутешный

Нас живьем схоронить поспешит,

Мы избавимся муки кромешной:

Дело смерти мороз довершит.

Умирай же, богач, в стужу сильную!

Бедняки пускай осенью мрут,

Потому что за яму могильную

Вдвое больше в морозы берут.

II

КОМУ ХОЛОДНО, КОМУ ЖАРКО!

Свечерело. В предместиях дальних,

Где, как черные змеи, летят

Клубы дыма из труб колоссальных,

Где сплошными огнями горят

Красных фабрик громадные стены,

Окаймляя столицу кругом, —

Начинаются мрачные сцены.

Но в предместий мы не пойдем.

Нам зимою приятней столица

Там, где ярко горят фонари,

Где гуляют довольные лица,

Где катаются сами цари.

Надышавшись классической пылью

В Петербурге, паспорт мы берем

И чихать уезжаем в Севилью.

Но кто летом толкается в нем,

Тот ему одного пожелает —

Чистоты, чистоты, чистоты!

Грязны улицы, лавки, мосты,

Каждый дом золотухой страдает;

Штукатурка валится – и бьет

Тротуаром идущий народ,

А для едущих есть мостовая,

Не щадящая бедных боков;

Летом взроют ее, починяя,

Да наставят зловонных костров:

Как дорогой бросаются в очи

На зеленом лугу светляки,

Ты заметишь в туманные ночи

На вершине костров огоньки —

Берегись!.. В дополнение, с мая,

Не весьма-то чиста и всегда,

От природы отстать не желая,

Зацветает в каналах вода…

(Наша Муза парит невысоко,

Но мы пишем не легкий сонет,

Наше дело исчерпать глубоко

Воспеваемый нами предмет.)

Уж давно в тебя летней порою

Не случалося нам заглянуть,

Милый город! где трудной борьбою

Надорвали мы смолоду грудь,

Но того мы еще не забыли,

Что в июле пропитан ты весь

Смесью водки, конюшни и пыли —

Характерная русская смесь.

Но зимой – дышишь вольно; для глаза —

Роскошь! Улицы, зданья, мосты

При волшебном сиянии газа

Получают печать красоты.

Как проворно по хрупкому снегу

Мчится тысячный, кровный рысак!

Даже клячи извозчичьи бегу

Прибавляют теперь. Каждый шаг,

Каждый звук так отчетливо слышен,

Всё свежо, всё эффектно: зимой,

Словно весь посеребренный, пышен

Петербург самобытной красой!

По каналам, что летом зловонны,

Блещет лед, ожидая коньков,

Серебром отливают колонны,

Орнаменты ворот и мостов;

В серебре лошадиные гривы,

Шапки, бороды, брови людей,

И, как бабочек крылья, красивы

Ореолы вокруг фонарей!

Пусть с какой-то тоской безотрадной

Месяц с ясного неба глядит

На Неву, что гробницей громадной

В берегах освещенных лежит,

И на шпиль, за угрюмой Невою,

Перед длинной стеной крепостною,

Наводящей унынье и сплин.

Мы не тужим. У русской столицы,

Кроме мрачной Невы и темницы,

Есть довольно и светлых картин.

Невский полон: эстампы и книги,

Бриллианты из окон глядят,

Вновь прибывшие девы из Риги

Неподдельным румянцем блестят.

Всюду люди – шумят, суетятся.

Вот красивая тройка бежит:

«Не хотите ли с нами кататься?» —

Деве бравый усач говорит.

Поглядела, подумала, села.

И другую сманили, – летят!

Полумерзлые девы несмело

На своих кавалеров глядят.

«Ваше имя?» – Матильда. – «А ваше?»

– Александра. – К Матильде один,

А другой подвигается к Саше.

«Вы модистка?» – Да, шью в магазин. —

«Эй! пошел хорошенько, Тараска!»

Город из виду скоро пропал.

Начинается зимняя сказка:

Ветер злился, гудел и стонал,

Франты песню удалую пели,

Кучер громко подтягивал ей,

Кони, фыркая, вихрем летели,

Злой мороз пробирал до костей.

Прискакали в открытое поле.

– Да куда же везете вы нас?

Мы одеты легко… мудрено ли

Простудиться? – «Приедем сейчас!

Ну, потрогивай! Живо, дружище!»

Снова скачут! Могилы вокруг,

Монументы… «Да это кладбище», —

Шепчет Саша Матильде – и вдруг

Сани набок! Упали девицы…

Повернули назад господа,

И умчали их кони, как птицы.

Девы встали. «Куда ж вы? куда?»

Нет ответа! Несчастные девы

В чистом поле остались одни.

Дикий хохот, лихие напевы

Постепенно умолкли. Они

Огляделись: безлюдно и тихо,

Звезды с ясного неба глядят…

«Мы сегодня потешились лихо!» —

Франты в клубе друзьям говорят…

А театры, балы, маскарады?

Впрочем, здесь и конец, господа,

Мы бы там побывать с вами рады,

Но нас цензор не пустит туда.

До того, что творится в природе,

Дела нашему цензору нет.

«Вы взялися писать о погоде,

Воспевайте же данный предмет!»

– Но озябли мы, друг наш угрюмый!

Пощади – нам погреться пора! —

«Вот вам случай – взгляните: над Думой

Показались два красных шара,

В вашей власти наполнить пожаром

Сто страниц – и погреетесь даром!»

Где ж пожар? пешеходы глядят.

Чу! неистовый топот раздался,

И на бочке верхом полицейский солдат,

Медной шапкой блестя, показался.

Вот другой – не поспеешь считать!

Мчатся вихрем красивые тройки.

Осторожней, пожарная рать!

Кони сытые слишком уж бойки.

Вся команда на борзых конях

Через Невский проспект прокатилась

И на окнах аптек, в разноцветных шарах

Вверх ногами на миг отразилась…

Озадаченный люд толковал,

Где пожар и причина какая?

Вдруг еще появился сигнал,

И промчалась команда другая.

Постепенно во многих местах

Небо вспыхнуло заревом красным,

Топот, грохот! Народ впопыхах

Разбежался по улицам разным,

Каждый в свой торопился квартал,

«Не у нас пи горит? – помышляя, —

Бог помилуй!» Огонь не дремал,

Лавки, церкви, дома пожирая…

Семь