дремлется,
Клонит голову на подушечку,
Свекор-батюшка по сеничкам похаживает,
Сердитый по новым погуливает.
Странники (хором)
Стучит, гремит, стучит, гремит,
Снохе спать не дает:
Встань, встань, встань, ты – сонливая!
Встань, встань, встань, ты – дремливая!
Сонливая, дремливая, неурядливая!
Матрена
Спится мне, младенькой, дремлется,
Клонит голову на подушечку,
похаживает,
Сердитая по новым погуливает.
Странники (хором)
Стучит, гремит, стучит, гремит,
Снохе спать не дает:
Встань, встань, встань, ты – сонливая!
Встань, встань, встань, ты – дремливая!
Сонливая, дремливая, неурядливая!
– Семья была большущая,
Сварливая… попала я
С девичьей холи в ад!
В работу муж отправился,
Не плюй на раскаленное
Железо – зашипит!
Осталась я с золовками,
Со свекром, со свекровушкой,
На старшую золовушку,
На Марфу богомольную,
Работай, как раба;
За свекором приглядывай,
Сплошаешь – у кабатчика
Пропажу выкупай.
И встань и сядь с приметою,
Не то свекровь обидится;
А где их все-то знать?
Приметы есть хорошие,
А есть и бедокурные.
Случилось так: свекровь
Надула в уши свекору,
Что рожь добрее родится
Из краденых семян.
Поехал ночью Тихоныч,
Поймали, – полумертвого
Подкинули в сарай…
Как велено, так сделано:
Ходила с гневом на сердце,
А лишнего не молвила
Словечка никому.
Зимой пришел Филиппушка,
Привез платочек шелковый
Да прокатил на саночках
В Екатеринин день [71],
И горя словно не было!
Запела, как певала я
В родительском дому.
Мы были однолеточки,
Не трогай нас – нам весело,
То правда, что и мужа-то
Такого, как Филиппушка,
Со свечкой поискать…
«Уж будто не колачивал?»
Замялась Тимофеевна:
– Раз только, – тихим голосом
Промолвила она.
«За что?» – спросили странники.
– Уж будто вы не знаете,
Как ссоры деревенские
Выходят? К муженьку
У ней коты [72] разбилися.
«Дай башмаки Оленушке,
Жена!» – сказал Филипп.
А я не вдруг ответила.
Корчагу подымала я,
Я слова не могла.
Филипп Ильич прогневался,
Пождал, пока поставила
Корчагу на шесток,
«Ну, благо ты приехала,
И так походишь!» – молвила
Другая, незамужняя
Филиппова сестра.
Филипп подбавил женушке.
«Давненько не видались мы,
А знать бы – так не ехать бы!» —
Сказала тут свекровь.
Еще подбавил Филюшка…
И всё тут! Не годилось бы
Жене побои мужнины
Считать; да уж сказала я:
Не скрою ничего!
«Ну, женщины! с такими-то
Змеями подколодными
И мертвый плеть возьмет!»
Хозяйка не ответила.
Крестьяне, ради случаю,
По новой чарке выпили
И хором песню грянули
Про шелковую плеточку.
Про мужнину родню.
Мой постылый муж
Подымается:
За шелкову плеть
Принимается.
Хор
Плетка свистнула,
Кровь пробрызнула…
Ах! лели! лели!
Кровь пробрызнула…
Свекру-батюшке
Поклонилася:
Свекор-батюшка,
Отними меня
От лиха мужа,
Змея лютого!
Свекор-батюшка
Велит больше бить,
Хор
Плетка свистнула,
Кровь пробрызнула…
Ах! лели! лели!
Кровь пробрызнула…
Свекровь-матушке
Поклонилася:
Отними меня
От лиха мужа,
Змея лютого!
Велит больше бить,
Хор
Плетка свистнула,
Кровь пробрызнула…
Ах! лели! лели!
Кровь пробрызнула…
– Филипп на Благовещенье
Ушел, а на Казанскую
Я сына родила.
Как писаный был Демушка!
Краса взята у солнышка,
У снегу белизна,
У маку губы алые,
Бровь черная у соболя,
У соболя сибирского,
У сокола глаза!
Согнал улыбкой ангельской,
Как солнышко весеннее
Сгоняет снег с полей…
Не стала я тревожиться,
Что ни велят – работаю,
Как ни бранят – молчу.
Да тут беда подсунулась:
Абрам Гордеич Ситников,
Господский управляющий,
Стал крепко докучать:
«Ты писаная кралечка,
Ты наливная ягодка…»
– Отстань, бесстыдник! ягодка,
Да бору не того! —
Укланяла золовушку,
Сама нейду на барщину,
Так в избу прикатит!
В сарае, в риге спрячуся —
«Эй, не шути с огнем!»
– Гони его, родимая,
По шее! – «А не хочешь ты
Солдаткой быть?» Я к дедушке:
«Что делать? Научи!»
Из всей семейки мужниной
Один Савелий, дедушка,
Родитель свекра-батюшки,
Жалел меня… Рассказывать
Про деда, молодцы?
«Вали всю подноготную!
Накинем по два снопика», —
Сказали мужики.
Грех промолчать про дедушку.
Счастливец тоже был…
ГЛАВА III. САВЕЛИЙ, БОГАТЫРЬ СВЯТОРУССКИЙ
С большущей сивой гривою,
Чай, двадцать лет не стриженной,
С большущей бородой,
Дед на медведя смахивал,
Особенно как из лесу,
Согнувшись, выходил.
Дугой спина у дедушки.
Сначала все боялась я,
Как в низенькую горенку
Входил он: ну распрямится?
Пробьет дыру медведице
В светелке головой!
Да распрямиться дедушка
Не мог: ему уж стукнуло,
По сказкам, сто годов,
Дед жил в особой горнице,
Семейки недолюбливал,
А та сердилась, лаялась,
Его «клейменым, каторжным»
Савелий не рассердится.
Уйдет в свою светелочку,
Читает святцы, крестится,
Да вдруг и скажет весело:
«Клейменый, да не раб!..»
А крепко досадят ему —
Подшутит: «Поглядите-тко,
К нам сваты!» Незамужняя
Золовушка – к окну:
Ан вместо сватов – нищие!
Из оловянной пуговки
Дед вылепил двугривенный,
Подбросил на полу —
Попался свекор-батюшка!
Не пьяный из питейного —
Побитый приплелся!
Сидят, молчат за ужином:
У свекра бровь рассечена,
У деда, словно радуга,
Усмешка на лице.
С весны до поздней осени
Дед брал грибы да ягоды,
Силочки становил
На глухарей, на рябчиков.
А зиму разговаривал
На печке сам с собой.
Имел слова любимые,
И выпускал их дедушка
По слову через час.
…………………………………
«Погибшие… пропащие…»
…………………………………
«Эх вы, Аники-воины! [73]
Со стариками, с бабами
Вам только воевать!»
…………………………………
«Недотерпеть – пропасть,
Перетерпеть – пропасть!..»
…………………………………
«Эх, доля святорусского
Богатыря сермяжного! [74]
Всю жизнь его дерут,
Раздумается временем
О смерти – муки адские
В ту-светной жизни ждут».
…………………………………
«Надумалась Корёжина [75],
Наддай! наддай! наддай!..»
…………………………………
И много! да забыла я…
Как свекор развоюется,
Бежала я к нему.
Запремся. Я работаю,
А Дема, словно яблочко
В вершине старой яблони,
У деда на плече
Сидит румяный, свеженький…
Вот раз и говорю:
«За что тебя, Савельюшка,
Зовут клейменым, каторжным?»
– Я каторжником был. —
«Ты, дедушка?»
– Я, внученька!
Я в землю немца Фогеля
Христьяна Христианыча
Живого закопал…
«И полно! шутишь, дедушка!»
– Нет, не шучу. Послушай-ка! —
И все мне рассказал.
– Во времена досюльные
Мы были тоже барские,
Да только ни помещиков,
Ни немцев-управителей
Не знали мы тогда.
Не правили мы барщины,
Оброков не платили мы,
А так, когда рассудится,
В три года раз пошлем.
«Да как же так, Савельюшка?»
– А были благодатные
Такие времена.
Что нашей-то сторонушки
Три года черт искал.
Кругом леса дремучие,
Кругом болота топкие.
Ни конному проехать к нам,
Ни пешему пройти!
Помещик наш Шалашников
Через тропы звериные
С полком своим – военный был —
К нам доступиться пробовал,
Да лыжи повернул!
К нам земская полиция
Не попадала по́ году, —
Вот были времена!
Тьфу! прах ее возьми!..
Нас только и тревожили
Медведи… да с медведями
Справлялись мы легко.
С ножищем да с рогатиной
Я сам страшней сохатого,
По заповедным тропочкам
Иду: «Мой лес!» – кричу.
Раз только испугался я,
Как наступил на сонную
Медведицу в лесу.
И то бежать не бросился,
А так всадил рогатину,
Что словно как на вертеле
Цыпленок – завертелася
И часу не жила!
Побаливала изредка,
Покуда молод был,
А к старости согнулася.
Не правда ли, Матренушка,
На очеп [76] я похож? —
«Ты начал, так досказывай!
Ну, жили – не тужили вы,
– По времени Шалашников
Удумал штуку новую,
Приходит к нам приказ:
«Явиться!» Не явились мы,
Притихли, не шелохнемся
В болотине своей.
Была засу́ха сильная,
Наехала полиция,
Мы дань ей – медом, рыбою!
Наехала опять,
Грозит с конвоем выправить,
Мы – шкурами звериными!
А в третий – мы ничем!
Обули лапти старые,
Надели шапки рваные,
Худые армяки —
И тронулась Корёжина!..
Пришли… (В губернском городе
Стоял с полком Шалашников.)
«Оброк!» – Оброку нет!
Хлеба не уродилися,
Снеточки не ловилися… —
«Оброк!» – Оброку нет! —
Не стал и разговаривать:
«Эй, перемена первая!» —
И начал нас пороть.
Туга мошна корёжская!
Да стоек и Шалашников:
Уж языки мешалися,
Мозги уж потрясалися
В головушках – дерет!
Укрепа богатырская,
Онучи распороли мы
И барину «лобанчиков» [77]
Полшапки поднесли.
Утих боец Шалашников!
Такого-то горчайшего
Поднес нам травнику,
Сам выпил с нами, чокнулся
С Корёгой покоренною:
«Ну, благо вы сдались!
А то – вот Бог! – решился я
Содрать с вас шкуру начисто…
На барабан напялил бы
И подарил полку!
(Хохочет – рад придумочке.)
Вот был бы барабан!»
Идем домой понурые…
Два старика кряжистые
Смеются… Ай, кряжи!
Бумажки сторублевые
Домой под подоплекою
Нетронуты несут!
Как уперлись: мы нищие —
Так тем и отбоярились!
Подумал я тогда:
«Ну, ладно ж! черти сивые,
Вперед не доведется вам
И прочим стало совестно,
На церковь побожилися:
«Вперед не посрамимся мы,
Под розгами умрем!»
Понравились помещику
Корёжские лобанчики,
Что год – зовет… дерет…
Отменно драл Шалашников,
А не ахти великие
Доходы получал:
Сдавались люди слабые,
А сильные за вотчину
Стояли хорошо.
Я тоже перетерпливал,
Помалчивал, подумывал:
«Как ни дери, собачий сын,
А всей души не вышибешь,
Оставишь что-нибудь!
Как примет дань Шалашников,
Уйдем – и за заставою
Поделим барыши:
«Что денег-то осталося!
Дурак же ты, Шалашников!»
И тешилась над барином
Корёга в свой черед!
Вот были люди гордые!
А нынче дай затрещину —
Исправнику, помещику
Зато купцами жили мы…
Подходит лето красное,
Ждем грамоты… Пришла…
А в ней уведомление,
Что господин Шалашников
Под Варною [78] убит.
Жалеть не пожалели мы,
«Приходит благоденствию
Крестьянскому конец!»
И точно: небывалое
К нам немца подослал.
Через болота топкие
Пешком пришел, шельмец!
Да тросточка, а в тросточке
Для уженья снаряд.
И был сначала тихонький:
«Платите сколько можете».
– Не можем ничего! —
«Я барина уведомлю».
– Уведомь!.. – Тем и кончилось.
Питался больше рыбою;
Сидит на речке с удочкой
Да сам себя то по носу,
То по лбу – бац да бац!
Смеялись мы: – Не любишь ты
Корёжского комарика…
Не любишь, немчура?.. —
Катается по бережку,
Гогочет диким голосом,
Как в бане на полке…
С ребятами, с дево́чками
Сдружился, бродит по лесу…
Недаром он бродил!
Работайте!» – А в чем твоя
Канавками желательно
Болото…» Окопали мы…
«Теперь рубите лес…»
– Ну, хорошо! – Рубили мы,
А немчура показывал,
Глядим: выходит просека!
Как просеку прочистили,
К болоту поперечины
Велел по ней возить.
Ну, словом: спохватились мы,
Как уж дорогу сделали,
Что немец нас поймал!
Поехал в город парочкой!
Глядим, везет из города
Коробки, тюфяки;
Откудова ни взялися
У немца босоногого
Детишки и жена.
И с прочей земской властию,
И тут настала каторга [79]
Корёжскому крестьянину —
До нитки разорил!
А драл… как сам Шалашников!
Да тот был прост; накинется
Со всей воинской силою,
Подумаешь: убьет!
А деньги сунь, отвалится,
В собачьем ухе клещ.
У немца – хватка мертвая:
Пока не пустит по миру,
Не отойдя сосет!
«Как вы терпели, дедушка?»
– А потому терпели мы,
Что мы – богатыри.
В том богатырство русское.
Ты думаешь, Матренушка,
И жизнь его не ратная,
И смерть ему не писана
В бою – а богатырь!
Цепями руки кручены,
Железом ноги кованы,
Прошли по ней – сломалися.
По ней гремит – катается
На колеснице огненной…
Все терпит богатырь!
И гнется, да не ломится,
Не ломится, не валится…
Ужли не богатырь?
«Ты шутишь шутки, дедушка! —
Сказала я. – Такого-то
Богатыря могучего,
Чай, мыши заедят!»
– Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да в землю сам ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы – кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам ушла!
«А что же немец, дедушка?»
– А немец как ни властвовал,
Да наши топоры
Лежали – до поры!
Осьмнадцать лет терпели мы.
Застроил немец фабрику,
Вдевятером копали мы,
До полдня проработали,
Позавтракать хотим.
Приходит немец: «Только-то?..»
И начал нас по-своему,
Не торопясь, пилить.
Стояли мы голодные,
А немец нас поругивал
Да в яму землю мокрую
Пошвыривал ногой.
Была уж яма добрая…
Случилось, я легонечко
Толкнул его плечом,
Потом другой толкнул его,
И третий… Мы посгрудились…
До ямы два шага…
Мы слова не промолвили,
Друг другу не глядели мы
В глаза… а всей гурьбой
Христьяна Христианыча
Поталкивали бережно
Всё к яме… всё на край…
И немец в яму бухнулся,
Кричит: «Веревку! лестницу!»
Мы девятью лопатами
Ответили ему.
«Наддай!» – я слово выронил, —
Работают дружней.
«Наддай! наддай!» Так наддали,
Что ямы словно не было —
Сровнялася с землей!
Тут мы переглянулися…
Остановился дедушка.
«Что ж дальше?»
Кабак… острог в Буй-городе.
Там я учился грамоте,
Пока решили нас.
Решенье вышло: каторга
И плети предварительно;
Не выдрали – помазали,
Плохое там дранье!
Потом… бежал я с каторги…
Поймали! не погладили
И тут по голове.
Заводские начальники
По всей Сибири славятся —
Собаку съели драть.
Да нас дирал Шалашников
Больней – я не поморщился
С заводского дранья.
Он так мне шкуру выделал,
Что носится сто лет.
А жизнь была нелегкая.
Лет двадцать строгой каторги,
Лет двадцать поселения.
Я денег прикопил,
По манифесту царскому
Попал опять на родину,
Пристроил эту горенку
Покуда были денежки,
Любили деда, холили,
Теперь в глаза плюют!
Эх
