сказали:

«Зачем его Кротом мы звали?

И мертвый сходен он лицом

С убитым молнией орлом!»

 

О чем была его кручина?

Рыдал ли он рыданьем сына,

Давно отчаявшись обнять

Свою тоскующую мать,

И невеселая картина

Ему являлась: старый дом

Стоит в краю деревни бедной,

И голова старухи бледной

Видна седая под окном.

Вздыхает, молится, гадает

и смотрит, смотрит, и двойной

В окошко рамы не вставляет

Старушка позднею зимой.

А сколько, глядя на дорогу,

Уронит слез – известно богу!

Но нет! и бог их не считал!

А то бы радость ей послал!

 

Любовь ли бедного томила?

Что сталось с нею? Позабыла?

Или грустит… и далеко

Несется… мысленно заглянет

И содрогнется глубоко?

Где ей? в ней сердца недостанет!

Ах! чувство женское легко!

Они его хранят, лелеют,

Покуда радует оно,

Но если тучи тяготеют

И небо грозно и темно —

Его спасти им не дано!

 

Быть может, он душою верной

Припоминал былых друзей;

В кичливой гордости своей,

Быть может, враг высокомерный

Ему являлся в час ночной…

И с криком кинувшись, ногами,

Отягощенными цепями,

Топтал он призрак роковой?

 

Или изгладила чужбина

Всё то, чем молодость жила,

И только слезы гражданина

Душа живая сберегла?

Как знать! Пред ним мы дети были,

Ничем мы права не купили

Делить великую печаль;

Не все мы даже понимали,

За что его сюда заслали,

Но было трудно, было жаль.

Закоренелого невежду

Спроси, и тот отдать бы рад

Свою последнюю надежду —

Под небо родины возврат —

За миг единый облегченья

Его тоски, его мученья.

Но только правосудный бог

Утешить мученика мог.

И скоро гробовые двери

Пред ним открылись, но не вдруг

Клейменых каторжников друг

Сошел в них: роковой потери

По капле яд глотали мы.

Почти два года из тюрьмы

Не выходя, он разрушался.

Зачем? Известно небесам!

«Чтоб человек не баловался», —

Смеясь, говаривал он нам.

И день и ночь поочередно

Его мы ложе берегли,

Зимой окутывали плотно,

Весной на солнышко несли

(Был для того у нас устроен

Снаряд особенный): больной

Кивал тихонько головой

И как-то грозно был спокоен.

Не шевельнется целый день;

Тосклив и кроток беспредельно,

Молчит: так раненный смертельно,

Глядит и смерти ждет олень…

 

И наконец пора пришла…

В день смерти с ложа он воспрянул,

И снова силу обрела

Немая грудь – и голос грянул!

Мечтаньем чудных окрылил

Его господь перед кончиной,

И он под небо воспарил

В красе и легкости орлиной.

Кричал он радостно: «Вперед!» —

И горд, и ясен, и доволен;

Ему мерещился народ

И звон московских колоколен;

Восторгом взор его сиял,

На площади, среди народа,

Ему казалось, он стоял

И говорил…

 

Прошло два года.

Настал святой, великий миг,

В скрижалях царства незабвенный,

И до Сибири отдаленной

Прощенья благовест достиг.

Разверзлась роковая яма,

Как птицы, вольны вышли мы

И, не сговариваясь, прямо

Пришли гурьбою из тюрьмы

К одной могиле одинокой.

Стеснилась грудь тоской жестокой,

И каждый небо вопрошал:

«Зачем он жил, зачем страдал,

Зачем свободы не дождался?»

– «Чтоб человек не баловался!» —

Один сказал – и присмирел.

Переглянулись мы уныло,

И тихий ангел пролетел.

Лишь буря, не смолкая, выла

И небо хмурилось. Земли

Добыв лопатою привычной,

Мы помолчали – и пошли.

И жизнь пошла чредой обычной!..

 

Хотелось мне увидеть мать,

Но что пришлось бы ей сказать?

Кто подтолкнуть не устрашится

Утес, готовый обвалиться,

На плечи брата своего?

Кто скажет ей: «Уж нет его!

Загородись двойною рамой,

Напрасно горниц не студи,

Простись с надеждою упрямой

И на дорогу не гляди!»

Пусть лучше, глядя на дорогу,

Отдаст с надеждой душу богу…

Но люди звери: кто-нибудь

Утес обрушит ей на грудь…

 

Кто знал его, забыть не может,

Тоска по нем язвит и гложет,

И часто мысль туда летит,

Где гордый мученик зарыт.

Пустыня белая; над гробом

Неталый снег лежит сугробом,

То солнце тусклое блестит,

То туча черная висит,

Встают смерчи, ревут бураны,

Седые стелются туманы,

Восходит день, ложится тьма,

Вороны каркают – и злятся,

Что до костей его добраться

Мешает вечная зима.

 

<1856>

II. Ранние стихотворения

90. МЫСЛЬ

Спит дряхлый мир, спит старец обветшалый,

Под грустной тению ночного покрывала,

Едва согрет остатками огня

Уже давно погаснувшего дня.

Спи, старец, спи!.. отрадного покоя

Минуты усладят заботы седины

Воспоминанием минувшей старины…

И, может быть, в тебе зажжется ретивое

Огнем страстей, погаснувших давно,

И вспыхнет для тебя прекрасное былое!..

И, может быть, распустится зерно

В тебе давно угасшей жизни силы,

И новой жизнию заглохшие могилы,

Печальный мир, повеют над тобой!

И снова ты проснешься от дремоты,

И снова, юноша с пылающей душой,

Забудешь старые утраченные годы

И будешь жить ты жизнью молодой,

Как в первый день создания природы!

………………………………….

………………………………….

Нет! тот же всё проснулся ты,

Такой же дряхлый, обветшалый,

Еще дряхлей без покрывала…

Скрой безобразье наготы

Опять под мрачной ризой ночи!

Поддельным блеском красоты

Ты не мои обманешь очи!..

 

<1838>

91. БЕЗНАДЕЖНОСТЬ

Жизнь без надежд – тропа без цели,

Страсть без огня, без искр кремень,

Пир буйный Вакха без веселий,

Без слез тоска, без света день.

 

Жизнь без надежд – без силы воля,

Без пробужденья тяжкий сон;

О, как того ужасна доля,

Кто этой жизни обречен!

 

Он не живет; он без сознанья

Влачит томительные дни,

И цепью горького страданья

Влекутся медленно они.

 

Как отчужденный, с мрачной думой,

С немой печалью на челе,

Всегда унылый и угрюмый,

Он будто лишний на земле.

 

И в целом мире нет предмета,

Его способного пленить

И вновь отступника от света

К нему в объятья заключить.

 

Глубоко в сердце уязвленный,

На всё он холодно глядит,

И уж ничто во всей вселенной

Его очей не веселит.

 

Всему он чужд – и нет тяжеле

Его догробного креста,

И носит он на грешном теле

Печать поборника Христа…

 

<1838>

92. ЧЕЛОВЕК

Когда сверкнет звезда полночи

На полусонную Неву,

Ряды былых событий очи

Как будто видят наяву…

 

Я мыслю: где ты, век деяний

Царя великого Петра?

Где гений мира, гений браней

И славы русского орла?

 

И слышу голос: «Слоем пыли

Давно покрыт прошедший век,

И дань обычную могиле

Вовремя отдал человек!»

 

Обоих нет. Но память века

С ним закатилась навсегда,

А память славы человека

Горит и светит как звезда…

 

<1838>

93. СМЕРТИ

Не приходи в часы волнений,

Сердечных бурь и мятежей,

Когда душа огнем мучений

Сгорает в пламени страстей.

 

Не приходи в часы раздумья,

Когда наводит демон зла,

Вливая в сердце яд безумья,

На нечестивые дела;

 

Когда внушеньям духа злого,

Как низкий раб, послушен ум,

И ничего в нем нет святого,

И много, много грешных дум.

 

Закон озлобленного рока,

Смерть, надо мной останови

И в черном рубище порока

Меня на небо не зови!

 

Не приходи тогда накинуть

Оков тяжелых на меня:

Мне будет жалко мир покинуть,

И робко небо встречу я…

 

Приди ко мне в часы забвенья

И о страстях и о земле,

Когда святое вдохновенье

Горит в груди и на челе;

 

Когда я, дум высоких полный,

Безгрешен сердцем и душой,

И бурной суетности волны

Меня от жизни неземной

Увлечь не в силах за собою;

 

Когда я мыслью улетаю

В обитель к горнему царю,

Когда пою, когда мечтаю,

Когда молитву говорю.

 

Я близок к небу – смерти время!

Нетруден будет переход;

Душа, покинув жизни бремя,

Без страха в небо перейдет…

 

<12 ноября 1838>

94. ПОЭЗИЯ

«Я владею чудным даром,

Много власти у меня:

Я взволную грудь пожаром,

Брошу в холод из огня,

Из покоя в чад похмелья;

А как песенку спою,

Благотворного веселья

Море в сердце разолью;

Разорву покровы ночи,

Тьму веков разоблачу,

Проникать земные очи

В мир надзвездный научу.

Кто пленится сим чертогом —

Крылья дам туда летать,

С Аполлоном, гордым богом,

Наравне позволю стать.

Возложу венец лавровый

На достойного жреца

Или вмиг запру в оковы

Поносителя венца.

Я властна блаженства морем

Грудь страдальца напоить

Или вмиг счастливца горем,

Как стрелою, поразить!..»

 

– «Кто ж ты, гордая царица?

Тайну смертным обнаружь!

Светлый дух иль чаровница,

Обольстительница душ?..»

 

Заструилась в небе змейка,

Свет блеснул, исчезла тьма:

«Я не дух, не чародейка,

Я поэзия сама!.. »

 

<4 марта 1839>

95. МОЯ СУДЬБА

Мне плакать хочется, а плакать в мире стыдно,

Увидят люди – осмеют

И с едкой клеветой, с улыбкою обидной

Притворством слезы назовут.

О, горько жить, о, трудно пережить измену

Того, чем сладко было жить!..

Из чаши радостей я пил одну лишь пену,

Она мешала нектар пить…

Так прочь, прочь, чаша всех надежд и упований!

Не принесла мне счастья ты;

Меня сгубила ты; ты в чары ожиданий

Втравила тщетные мечты…

Я небу покорюсь… возьму другую чашу,

С ней съединю судьбу свою;

Не суетных надежд ее венком украшу —

Могильным плющем обовью.

И если слезы даст, по милости великой,

Бог в утешение мое,

Презря и суд глупца, и хохот черни дикой,

Наполню ими я ее.

И в день, когда совсем преполненная чаша

Ни капли боле не вместит,

Скажу «прощай» мятежной жизни нашей,

И дух мой в небо воспарит.

Там стану с ней, чужд черной ризы праха,

Все раны сердца обнажу

И у царя Судеб, как должного, без страха,

За них награды попрошу.

 

<1839>

96. ДВА МГНОВЕНИЯ

Печальный свет лампады озаряет

Чело певца; задумчивый поэт

К себе гостей заветных ожидает,

Зовет, манит; напрасно всё, их нет!

Нейдут к нем чудесные виденья,

И пусто всё, как меткою стрелой

Подстреленный орел, без крыл воображенье,

На дне души томительный покой.

Как бременем подавленная, страждет

Его огнем горящая глава,

Он на листы то бремя сбросить жаждет,

Но силы нет, не вяжутся слова!

Для пылких чувств, для мысли благородной

Он не находит их; грудь скукою сперта,

Бессилен взрыв фантазии свободной,

И сердце жмет, как камень, пустота.

Он рвется, ждет; напрасно всё: ни звука!

Бессилен ум! И в этот долгий час

Его души невыразима мука;

Страдает он, – и жалок он для нас,

Как бедный труженик… Но вот от небосклона

Святая благодать спускается к нему;

Горит чело любимца Аполлона

Огнем поэзии; восторгу своему

Не ведая границ, в порыве вдохновенья,

В созвучья стройные переливает он

Восторг души, святые помышленья

И всё, чем ум высокий поражен.

Связь с бренною землей расторгнув без усилья,

Свободен как орел, могуществен как царь,

Широко распахнув развесистые крылья,

Над миром он парит. Везде ему алтарь!

Легко душе, воображенью воля,

Раскрыты перед ним земля и небосклон —

И в этот миг его завидна доля,

И безгранично счастлив он.

 

<1839>

97. ИЗГНАННИК

Еще младенцу в колыбели

Мечты мне тихо песни пели,

И с ними свыклася душа,

Они, чудесной жизни полны,

Ко мне нахлынули как волны,

Напевом слух обворожа.

Вскипело сердце дивным даром,

Заклокотал огонь в груди,

И дух, согретый чистым жаром,

Преград не ведал на пути.

Отозвались желанья воле;

Однажды ею подыша,

В мир, мне неведомый дотоле,

Рванулась пылкая душа.

Отважно я взглянул, сын праха,

В широкий, радужный эфир;

Сроднилось сердце с ним без страха,

И разлюбил я дольний мир.

И долго там, в стране лазурной,

Его чуждаясь, пробыл я

И счастье пил из полной урны

Полуземного бытия.

Мое сродство с подлунным миром,

Казалось, рушилось навек;

Я, горним дышащий эфиром,

Был больше дух, чем человек…

Но пробил час – мечты как тени

Исчезли вдруг в туманной мгле,

И после сладких сновидений

Я очутился на земле.

Тогда рука судьбы жестоко

Меня к земному пригнела,

Оковы врезались глубоко,

А жизнь за муками пришла.

Печально было пробужденье,

Я молча слезы проливал,

И вот, посланник провиденья,

Незримый голос мне сказал:

«Ты осужден печать изгнанья

Носить до гроба на челе,

Ты осужден ценой страданья

Купить в стране очарованья

Рай, недоступный на земле.

В тюрьме, за крепкими замками,

Бледнеет мысль, хладеет ум,

Но ты железными цепями

Окуй волненье мрачных дум;

Не доверяй души сомненью,

За горе жизни не кляни,

Молись святому провиденью

И веру в господа храни.

Над ложем слез, как вестник славы,

Взойдет предсмертная заря,

И воспаришь ты величаво

В обитель горнего царя,

В свою небесную отчизну…»

Умолк. И ожил я душой,

И заглушили укоризну

Слова надежды золотой…

 

И с той поры, изгнанник бедный,

Одной надеждой я живу,

Прошедшей жизни очерк бледный

Со мной во сне и наяву.

Порой, знакомый голос слыша,

Я от восторга трепещу,

Хочу лететь, подняться выше,

Но цепь звенит мне: «Не пущу!»

И я припомню, что в оковы

Меня от неба низвели,

Но проклинать в тоске суровой

Не смею жизни и земли.

И жизнь ли – цепь скорбей, страданий,

В которой каждое звено

Полно язвительных мечтаний

И ядом слез отравлено?

Наш мир – он место дикой брани,

Где каждый бьется сам с собой:

Кто – веры сын – с крестом во длани,

Кто в сердце с адскою мечтой.

Земля – широкая могила,

Где спор за место каждый час,

Пока всевластной смерти сила

Усопшим поровну не даст.

 

Я похоронен в сей могиле,

Изгнанник родины моей,

Перегорел мой дух в горниле

Земных желаний и страстей.

Но я к страданьям приучился,

Всегда готовый встретить смерть,

Не жить здесь в мире я родился,

Нет, я родился умереть…

Счастливцу прежде без границы,

Теперь отрадно мне страдать,

Полами жесткой власяницы

Несчастий