выпил рюмки две
И разболтался сразу:
«Иду домой… а жил в Москве…
До царского указу
Был крепостной: отец и дед
Помещикам служили.
Как волю объявили,
Наш барин стал куда как лих,
Сердился, придирался.
С рабами попрощался,
Сказал нам: «Вольны вы теперь,-
И очи помутились,-
Идите с богом!» Верь, не верь,
Мы тоже прослезились
И потянулись кто куда…
Пришел я в городишко,
А там уж целая орда
Таких же – нет местишка!
Решился я идти в Москву,
В конторе записался,
И вышло место к Покрову.
Чем больше угождаю,
Тем он грубей: прогонит вон…
За что?.. Не понимаю!
Да с ним – как я смекнул поздней —
Сплошал – сознайся поскорей,
Не лги, не чмокай в ручку!
Не то рассердишь: «Ермолай!
Опомнись! как не стыдно!
Привычки рабства покидай!
Мне за тебя обидно!
Не в том – велик ли, мал ли чин,
А в равенстве и братстве!
Я раболепства не терплю,
Не льсти, не унижайся!
И мне не поддавайся!..»
Работы мало, да и той
Сам половину правил,
Я захворал – всю ночь со мной
Сидел – пиявки ставил;
За каждый шаг благодарил.
С любовью, не со страхом
Три года я ему служил —
И вдруг пошло всё прахом!
Порезался, как брился,
Всё не по нем! весь день ворчал
И вдруг совсем озлился.
Кастит!.. «Потише, господин!»-
Сказал я, вспыхнув тоже.
«Как! что?.. Зазнался, хамов сын!»-
И хлоп меня по роже!
По старой памяти я прочь,
А он за мной – бедовый!..
«Так вот,- продумал я всю ночь,-
Такие речи поведет,
А кончит тем же, что прибьет!
Нет, прежде проще было!»
Обидно! Я его считал
Не барином, а братом…
Настало утро – не позвал.
Свернувшись под халатом,
Не выпил чашки чаю…
Прокрался к Ермолаю.
Вперед уставился лицом:
«Ударь меня скорее!
Мне легче будет!..» (Мертвецом
Глядел он, был белее
Своей рубахи.) «Мы равны,
Да я сплошал… я знаю…
Как быть? сквитаться мы должны…
Ударь!.. Я позволяю.
И снова правы, святы…»
– «Не так! Вы барин – я холоп,
Я беден, вы богаты!
Пока стает терпенья,
Не буду… с позволенья!..»
Он всё свое, а я свое,
Спор долго продолжался,
Смекнул я: тут мне не житье!
И с барином расстался.
Иду покамест в Арзамас,
Там у меня невеста…
(1874)
2. НА ПОГОРЕЛОМ МЕСТЕ
Славу богу, хоть ночь-то светла!
Увлекаться так глупо и стыдно.
Мы устали, промокли дотла,
А кругом деревеньки не видно.
Наконец увидал я бугор,
Там угрюмые сосны стояли,
И под ними дымился костер,
Мы с Трофимом туда побежали.
«Горевали, а вот и ночлег!»
– «Табор, что ли, цыганский там?» – «Нету!
Не видать ни коней, ни телег,
Не заметно и красного цвету.
У цыганок, куда ни взгляни,
Красный цвет – это первое дело!»
– «Косари?» – «Кабы были они,
Хоть одна бы тут женщина пела».
– «Пастухи ли огонь развели?..»
Через пни погорелого бора
К неширокой реке мы пришли
И разгадку увидели скоро:
Погорельцы разбили тут стан.
К нам навстречу ребята бежали:
«Не видали вы наших крестьян?
Побираться пошли – да пропали!»
– «Не видали!..» Весь табор притих…
Звучно щиплет траву лошаденка,
Бабы нянчат младенцев грудных,
Утешают ребят старушонка:
«Воля божья! усните скорей!
Эту ночь потерпите вы только!
Завтра вам накуплю калачей.
Вот и деньги… Глядите-ка сколько!»
– «Где ты, бабушка, денег взяла?»
– «У оконца, на месячном свете,
В ночи зимние пряжу пряла…»
Побренчали казной ее дети…
Старый дед, словно царь Соломон,
Роздал им кой-какую одежу.
Патриархом библейских времен
Он глядел, завернувшись в рогожу;
Величавая строгость в чертах,
На груди и на голых ногах
След недавних обжогов и крови.
Мой вожатый к нему подлетел:
«Здравствуй, дедко!» – «Живите здоровы!»
– «Погорели? а хлеб уцелел?
Уцелели лошадки, коровы?..»
– «Хлебу было сгореть мудрено,-
Отвечал патриарх неохотно,-
Мы его не имели давно.
Спите, детки, окутавшись плотно!
А к костру не ложитесь: огонь
Подползет – опалит волосенки.
Уцелел – из двенадцати – конь,
Из семнадцати – три коровенки».
– «Нет и ваших дремучих лесов?
Век росли, а в неделю пропали!»
– «Соблазняли они мужиков,
Шутка! сколько у барина крали!»
Молча взял он ружье у меня,
Осмотрел, осторожно поставил.
Я сказал: «Беспощадней огня
Нет врага – ничего не оставил!»
– «Не скажи. Рассудила судьба,
Что нельзя же без древа-то в мире,
И оставила нам на гроба
3. У ТРОФИМА
Звезды осени мерцают
Тускло, месяц без лучей,
Кони бережно ступают,
Реки налило дождей.
Поскорей бы к самовару!
Нетерпением томим,
Жадно я курю сигару
И молчу. Молчит Трофим,
Он сказал мне: «Месяц в небе
Словно сайка на столе»-
Значит: думает о хлебе,
Я мечтаю о тепле.
Едем… едем… Тучи вьются
И бегут… Конца им нет!
Если разом все прольются —
Поминай, как звали свет!
Вот и наша деревенька!
Встрепенулся спутник мой:
«Есть тут валенки, надень-ка!»
– «Чаю! рому!.. Всё долой!..»
Вот погашена лучина,
Ночь, но оба мы не спим.
У меня своя причина,
Но чего не спит Трофим?
«Что ты охаешь, Степаныч?»
– «Страшно, барин! мочи нет.
И откуда черт приводит
Эти мысли? Бороню,
Управляющий подходит,
Низко голову клоню,
Поглядеть в глаза не смею,
Да и он-то не глядит —
Знай накладывает в шею.
Шея, веришь ли? трещит!
Только стану забываться,
Голос барина: «Трофим!
Недоимку!» Кувыркаться
Начинаю перед ним…»
– «Страшно, видно, воротиться
К недалекой старине?»
– «Так ли страшно, что мутится
Вся утробушка во мне!
И теперь уйдешь весь в пятки,
Как посредник налетит,
Да с Трофима взятки гладки:
Пошумит – и укатит!
И теперь в квашне солома
Перемешана с мукой,
А бывало – волком вой!
Дети были малолетки,
Я дрожал и за детей,
Как цыплят из-под наседки
Вырвет – пикнуть не посмей!
Как томили! Как пороли!
Сыну сказывать начну —
Сын не верит. А давно ли?..
Дочку барином пугну —
Девка прыснет, захохочет:
«Шутишь, батька!» – «Погоди!
Если только бог захочет,
То ли будет впереди!»»
– «Есть у вас в округе школы?»
– «Есть».- «Учите-ка детей!
Лишь бы были поумней.
Перестанет есть солому,
Трусу праздновать народ…
Не поверит в свой черед».
(18 июля 1874)
117.
Скоро стану добычею тленья.
Тяжело умирать, хорошо умереть;
Ничьего не прошу сожаленья,
Я дворянскому нашему роду
Блеска лирой своей не стяжал;
Я настолько же чуждым народу
Умираю, как жить начинал:.
Узы дружбы, союзов сердечных —
Всё порвалось: мне с детства судьба
Посылала врагов долговечных,
А друзей уносила борьба.
Песни вещие их не допеты,
Пали жертвою злобы, измен
В цвете лет; на меня их портреты
Укоризненно смотрят со стен.
(1874)
118. (В альбом О. С. Чернышевской)
Знаком с Вами будучи лично,
Я рад Вам всегда угождать.
Но в старости – вряд ли прилично
В альбомы писать.
Ах, младость! Ты – счастье, ты – радость,
С тобой и любовь и стихи!
Хи-хи!..
(1857)
119.
Всевышней волею Зевеса
Вдруг пробудившись ото сна,
Как быстро по пути прогресса
В печати уж давно не странность
И слово дикое -«гуманность»
Уж повторяет генерал.
Уж третий томик Щедрина…
Как быстро по пути прогресса
На грамотность не без искусства
И обнаружил много чувства,
И благородство, и мораль.
По благородству, не из видов
Статейку тиснул в пол-листа
О пользе плети и кнута…
Убавленный процентик банка,
Статейки господина Бланка —
Всё это были, а не миф.
120. Н. Ф. Крузе
В печальной стороне, где родились мы с вами,
Где всё разумное придавлено тисками,
Где всё безмозглое отмечено звездами,
Где силен лишь обман,-
В стране бесправия, невежества и дичи —
Не часто говорить приходится нам спичи
В честь доблестных граждан.
Прими простой привет, боец неустрашимый!
Луч света трепетный, сомнительный, чуть зримый,
Внезапно вспыхнувший над родиной любимой,
Ты не дал погасить,- ты объявил войну
Слугам не родины, а царского семейства,
Науку мудрую придворного лакейства
Изведавшим одну.
Впервые чрез тебя до бедного народа
Дошли великие слова:
Наука, истина, отечество, свобода,
Гражданские права.
Вступила родина на новую дорогу.
Господь! ее храни и укрепляй.
Отдай нам труд, борьбу, тревогу,
Ей счастие отдай.
(1858)
121. (В альбом С.Н. Степанову)
Пишите, други! Начат путь!
Наполним быстро том альбомный,
Но вряд ли скажет кто-нибудь
Умней того, что прозой скромной
Так поэтически сказать
Сумела любящая мать!..
(17 ноября 1859)
122. (А. Е. Мартынову)
Со славою прошел ты полдороги,
Полпоприща ты доблестно свершил,
Мы молим одного: чтоб даровали боги
Чтоб в старости, былое вспоминая,
Могли мы повторять смеясь:
«А помнишь ли, гурьба какая
Тут не было ни почестей народных,
Ни громких хвал,- одним он дорог был:
Свободную семью людей свободных
Мартынов вкруг себя в тот день соединил!
И чем же, чем? Ни подкупа, ни лести
Тут и следа никто не мог бы отыскать!»
Мы знаем все: ты стоишь большей чести,
Но мы даем, что можем дать.
(1859)
123. Забракованные
Трагедия в трех действиях, с эпилогом, с национальными песнями и плясками и великолепным бенгальским огнем
Действующие лица:
Григорий, дьячок села Пьянова, 52 лет.
Михайло Триумвиратов, сын его, 19 лет, кончивший курс
в губернской гимназии.
Калистрат, второй сын Григория, 7 лет.
Константин Харчин, 20 лет, сын уездного приказного.
Александр Сергеевич Тузов, сын помещика села Пьянова,
20 лет.
Никандр Иванович Кадыков, профессор.
Девушки 1-я, 2-я и 3-я.
Без речей: охотники, поселяне, собаки и лошади.
Действие происходит в окрестностях села Пьянова.
Действие первое
Театр, представляющий обширный луг, скошенное сено частию поставлено
в стоги, частию просушивается. Местами разбросаны разные принад-
лежности сенокоса: грабли, косы; стоит отпряженная телега. Невда-
леке видна река.
Сцена 1
Григорий и Калистратка.
<< Григорий >>
бросая грабли
Трапезовать прилично человеку,
Егда почует некоторый глад.
Дай закушу. А ты беги на реку
Да зачерпни водицы, Калистрат!
Или домой – чтоб нацедили квасу.
Калистратка, живой мальчик, в халате, босиком, убегает с жбаном.
Велик господь! Подрезали траву —
И рожь поджали ко второму Спасу,
Там молотьбой займемся к Покрову,
А там простор крещенскому морозу,
Там Пост Велик, а там опять весна,
С двора на пашню. Чудно создана
Природа-мать! Я к «Таинствам Натуры»
Имел когда-то «Ключ», да затерял.
Там сказано…
Вздрагивает.
Сцена 2
Григорий и девушки 1-я, 2-я и 3-я.
Через сцену проходит несколько крестьянских девушек в чистых
белых рубашках и цветных платках, с песнею.
<< Григорий >>
Эк, как горланят дуры!
<< 1-я девушка >>
Бог на помочь.
<< Григорий >>
Спасибо бы сказал,
Да испугали.
<< 2-я девушка >>
очень красивая
Мы не ведьмы, дядя.
<< Григорий >>
Не ведьмы-то не ведьмы, вижу я.
<< 3-я девушка >>
Пойдем, чего остановилась, Надя?
Смерть жарко… в воду так и брошусь я…
<< Григорий >>
Да видишь, я задумался… Парила
Бессмертная ко господу душа,
Главу мою внезапно озарила
Мысль некая… Я думал не спеша
В нее войти – вдруг пенье…
<< 3-я девушка >>
Ну, прощайте.
<< Григорий >>
Да вы куда?
<< 2-я девушка >>
Купаться.
Девушки уходят с песней; слышны их голоса, смех и через несколько
минут плесканье в воде.
<< Григорий >>
С вами бог!
Играйте, смейтесь, песни распевайте…
Чу! бухаются в реку со всех ног!
Как тело-то с размаху молодое
Об воду ударяется… Эх-эх!
Сцена 3
Те же и Михайло Триумвиратов (в гимназическом старом
<< Григорий >>
Ба! Миша! Ты откуда? Что такое?
Не выдержал?
<< Триумвиратов >>
Забраковали всех!
<< Григорий >>
в отчаянии, после минуты молчания
Не выдержал!.. Последние деньжонки
Я на него лет десять убивал,
Я покупал учебные книжонки,
Халаты шил и сапоги тачал!
Чтобы его в гимназию отправить,
Я продал жеребенка-сосуна,
Который мог со временем доставить
Мне денежки: резвее скакуна
Теперь на всем заводе у Тузова
Нет, говорят. Недавно вот на нем
Проехал барин: мещут огнь подковы!
А ты гляди да щелкай языком.
Лишив меня сокровища такого,
Ты нежностью сыновней не умел
Родителя утешить: из Тамбова,
Припомни, как ты пеший прилетел —
«Я не могу в гимназии остаться:
И там посекли»; я еще побил
И приказал обратно отправляться,