сне мятежном,
В похвальных отзывах толпы,
В труде, в недуге неизбежном,
В грозе и милости судьбы;
Есть упоенье в вихре танца,
В игре, обеде и вине,
И в краске робкого румянца
Любимой девы при луне.
На темный жребий свой не сетуй,
Со мной радушно помирись.
На пир за мной охотно следуй,
Моим весельем веселись.
Вкушай земные наслажденья –
И, верь, счастлива будешь ты
Без этой выспренней мечты
О неземном предназначеньи.
Итак, дай руку – мы друзья;
Тебя сегодня же прекрасно
Развеселить надеюсь я…
Прочь, искуситель! не напрасно
Бессмертьем я освящена.
Одной враждой, враждой ужасной
Тебе до гроба я должна.
Пускай она не переможет,
Но не без боли вкусишь ты
Ее жестокие плоды.
Она во сне тебя встревожит,
Она на пир с тобой придет,
Твое веселье уничтожит,
Грудь плющем горя обовьет.
В тебя вонзится, как стрела,
И на челе поднимет волос,
Напомня грешные дела.
Когда безумством человека
Я ниже тела сочтена,
Когда во дни земного века
Плодов дать миру не должна, –
Хоть неусыпною борьбою
С грехом, владеющим тобою,
Порой от пропасти его
Тебя отторгну я насильно,
И хоть однажды – труп бессильный –
Ты мне уступишь торжество!..
Дума («О чем тоска и сокрушенье…»)*
О чем тоска и сокрушенье,
О чем вседневная печаль,
Роптанья, слезы, сожаленье –
Ужель несчастье жизни краткой
Для нас мучительней всего,
А счастье так полно и сладко,
Что стоит плакать без него?…
Пловцов минутных в бурном море
Земное счастье неполно,
И побеждать земное горе
Довольно силы нам дано.
Страданье наше, наша мука,
Когда их сносим мы с мольбой,
В дому другом, в стране святой;
Не вечен мир, не вечны люди,
Покинем мы минутный дом,
На волю вылетит из груди
Душа эфирным мотыльком, –
И станут перлами все слезы
Сиять в лучах ее венца,
И пусть страданья, мягче розы,
Ей путь устелют в дом отца.
Не часто ль ходим мы с отвагой
По топким тундрам и горам,
Когда хоть мир единый блага
Найти за ними мнится нам?
Зачем по мрачному пути
Мятежной жизни без роптанья,
С отвагой той же не идти;
Когда, порою так же трудный,
От бед житейских и забот
Тот путь не к радости минутной,
К блаженству вечному ведет?
<В альбом Марии Фермор>*
На скользком море жизни бурной
Пусть ваша скромная ладья
Плывет по гладкости лазурной
До темной цели бытия
Без бурь, без горя, без ненастья…;
Пускай роскошные мечты
Вас подарят годами счастья,
Слетя с безбрежной высоты…
От вас далеко улетит
Младого сердца не смутит.
1840
В альбом*
Не пошлость старого обычая поэтов
Стихами воспевать красавицу свою
Причиною тому, что никаких куплетов,
Красавица моя, тебе я не пою,
Но чувство сладкого и гордого сознанья,
Что выше ты похвал, как выше описанья
Мадонна – полная нетленной красоты,
Чистейшей прелести и чудной простоты,
Перед которою чем глубже впечатленье,
Тем молчаливей восхищенье…
К.А.Д.
Есть страна на севере, сердцу драгоценная;
В неге поэтической
Пела лишь веселья там лира вдохновенная
Песнью гармонической.
Сердцу не забыть ее пред природой новою:
С ней жизнь сердца связана.
Словно драгоценною лентой бирюзовою,
Волгой опоясана,
Взору предстоит она стройною картиною,
Чудом оживленною:
Волны нежат слух ее дикой каватиною,
С эхом соглашенною;
Розы кашемирския ароматом дышат в ней,
Небо – как в Авзонии;
Соловьи китайские в рощах распевают ей
Дивные симфонии.
Как она пленительна, ризою пурпурною
Солнца облеченная!
Как она торжественна в непогоду бурную
Громом ополченная!
Как она, раскинувши ветви чародейские
Полночи мечтательной,
Напевает на душу думы нежитейские
Силой обаятельной!..
Там, срывая весело лилии цветущие
С поля ароматного,
Бегал быстро юноша в дни быстротекущие
Лета благодатного.
Пылкий, любовался он мира лучезарного
Стройною красивостью,
Ложным обольщением счастия коварного
Веря с детской живостью;
Жизнь ценил он дорого, девой восхитительной
Перед ним представшую.
Там сдружился с музой он песнью усладительной
Слух очаровавшею.
Горя в чашу радостей жизни поэтической
Не было примешано;
От очей мечтателя дымкой фантастической
Даль была завешана;
Всё было одето там праздничной одеждою,
Всё так улыбалося,
И чего-то сердце там, с страхом и надеждою,
Ждало – не дождалося…
Дни летели соколом… вдруг всё изменилося…
Увлечен желаньями,
Я простился с родиной; шибко сердце билося
Новыми страданьями…
Отлетел надежд моих призрак обольстительный,
Счастье изменило мне,
И теперь гнетет меня думой сокрушительной
Шлю привет то вздохом ей, то мечтой суровою;
В мыслях каждый час она.
Сердцу не забыть ее пред природой новою:
С ней жизнь сердца связана…
Наш век*
Свет похож на торг, где вечно,
Надувать других любя,
Человек бесчеловечно
Надувает сам себя.
Все помешаны формально.
Помешался сей на том,
Что, потея, лист журнальный
Растянуть не мог на том;
Тот за устрицу с лимоном
Бредит тот Наполеоном
И успел всем надоесть.
Тот под пресс кладет картофель,
Тот закладывает дом,
Тот, как новый Мефистофель,
Щеголяет злым пером.
Тот надут боярской спесью,
Тот надут своей женой;
Тот чинам, тот рифмобесью
Предан телом и душой.
Оттого, что тонок сам,
Что журнал его худеет
Не по дням, а по часам.
Тот у всей литературы
С журналистом шуры-муры
Тот мудрец, тот тонет в грезах,
Тот состряпал экипаж
И со славой на колесах
Трехсаженных марш, марш, марш!
Всё пошло от них вверх дном;
Нынче всякому на паре
Ездить стало нипочем.
Ум по всем концам Европы
К изобретеньям прилип,
Телеграфы, микроскопы,
Газ, асфальт, дагерротип,
Светописные эстампы,
Переносный сжатый газ,
Гальванические лампы,
Каучуковый атлас,
Паровозы, пароходы,
Переносные дома,
Летоходы, весоходы,
Страховых компаний тьма!
Пневматические трубы,
Стеарин и спермацет,
Металлические зубы
Доктора свои находки
Сыплют щедрою рукой,
Лечат солью от чахотки
И водой от водяной;
В бога здравья тянут воду,
Воду всем тянуть велят
И, того гляди, природу
От сухотки уморят;
Водяная медицина
Пациентам же от сплина
В кошельке – лекарства нет…
С быстротою паровоза
Совершенствуется век;
Ни пожара, ни мороза
Не боится человек.
Что для нас потоп, засухи?!
Есть такие лихачи,
Из воды – выходят сухи,
Из огня – не горячи.
В деле разные языки,
Руки, ноги, голова;
Все мы мудры, все велики,
Всё нам стало трын-трава.
Нет для нас уж тайны в море:
Были на его мы дне;
Побываем на луне.
А потом, как знать! с терпеньем
Малый с толком, с просвещеньем
Далеко пойдет наш век!..
Офелия*
В наряде странность, беспорядок,
Глаза – две молнии во мгле,
Какой-то тайны на челе;
В лице то дерзость, то стыдливость,
В движеньях стройность и красивость –
Всё чудно в ней!.. По высям гор,
В долинах, в рощах без боязни
Она блуждает, но, как зверь,
Дичится друга, из приязни
Ей отворяющего дверь.
Порою любит дни и ночи
Бродить на сумрачных гробах;
И всё грустит, и плачут очи,
Порой на лодке в непогоду,
Влетая в бунт морских зыбей,
Обезоруживает воду
Геройской дерзостью своей.
Полощет волосы в волнах,
То вдруг смиренно, как весталка,
Невольно грустное раздумье
Наводит на душу она.
Как много отняло безумье!
Как доля немощной страшна!
Нет мысли, речи безрассудны,
Душа в бездействии немом,
В ней сон безумья непробудный
Царит над чувством и умом.
Он всё смешал в ней без различья,
Лишь дышат мыслию черты,
Как отблеск прежнего величья
Ее духовной красоты…
Смутит нежданная гроза:
Кипят взволнованные воды,
От ветра ломятся леса,
То неестественно блистает,
То в мраке кроется лазурь,
И всё, смутив, перемешает
Провинциальный подьячий в Петербурге*
1
Ох, времечко! Скорехонько
Летишь ты, хоть без крыл.
Уж двадцать лет ровнехонько,
Как в Питере я был.
В питейном департаменте
Служение имел,
На каменном фундаменте
Домишком я владел.
С особами отличными
В знакомстве состоял,
Поклонами приличными
Начальству угождал.
Как всё переменилося!
Мне Питер стал чужой;
Всё новое явилося,
Чуть пахнет стариной!
Секрет мой обнародовать
Вновь прибыл я в него,
Хоть много израсходовать
Пришлось мне для того.
Одно мне утешительно,
Что ведать кой-кому
Приступим же к нему:
Грамматику, эстетику
Из мысли я прогнал.
Люблю лишь арифметику,
От ней богат я стал.
Сперва я от деления
Немало получил:
Начальник отделения
Делить меня учил.
По мере повышения
Мой капитал толстел
И рос – от умножения
Просителей и дел.
Как подчиненным я
Не брать дал приказание,
За вычетом себя.
Сложив всё, в заключении
Сложенье я узнал,
И вышел от сложения
Я правила прошел,
Не выведут за шиворот,
Куда б я ни вошел!
До Павловска катался я
Железной мостовой,
Парами восхищался я –
Не столько быстротой!
В воксале, в упоении,
Прослушал я цыган:
Вот, доложу, уж пение –
Что палкинский орган!..
Смотрел намедни «Фебуса»…
В нем Сосницкий лихой…
Ну точно у Брамбеуса,
Я надорвал животики,
От смеха лопнул фрак!
Читая «Библиотеки»,
Не хохотал я так!..
Пришлося «Титулярных» раз
Мне как-то посмотреть,
Вот здесь так, уверяю вас,
Другому б умереть!
Над ними, посудите-ка,
Смеются так, что страх;
Ну, это просто критика:
Я сам в таких чинах!..
Вчера смотрел Тальони я,
Притом еще в «Тени»:
В поступках – благовония
И прелести одни.
Что это за чудесница!
Не жаль пяти рублей!
Отменно пляшет крестница, –
Но далеко до ней…
На ваньке облетел;
На вывеске кондитера
Я диво усмотрел:
Там в «Пчелку» с умилением
Читает с наслаждением
Гречанка «Инвалид».
Он в красках всё прелестнейших
Представил напоказ;
Таких вещей чудеснейших
И в Пскове нет у нас!
Не ждал, чтоб ум в кондитере
Был сметлив так, клянусь…
Уж подлинно, что в Питере
Трубой какой-то внутренней
На Невский из земли
Светящий до заутренней
Газ немцы провели.
Накрыт стеклянной шапкою,
Горит гусиной лапкою!
Ну так… что день-деньской!
Прощайте! оставляю вас.
В Кунсткамеру бегу сейчас,
А завтра еду в Псков…
Хоть друг я в аккуратности,
Хоть я не ротозей,
Избегнуть коловратности
Не мог я в жизни сей.
Вернуться с первой станции
Я в Питер должен был,
Понеже в нем квитанции
По делу позабыл.
В великую конфузию
Был тем я приведен,
Как будто бы контузию
Мне дал Наполеон.
Меня так озадачило,
Что тут же на пути,
Как в лихорадке, начало
В санях меня трясти.
Я чуть не обморозился,
Приехав, прямо бросился
Квитанции искать.
Хозяйка той гостиницы,
Где я стоял, была
В тот день у именинницы
И комнат не мела.
«Ну, это, – молвил радостно
Я сам себе, – к добру!»
Искал с надеждой сладостной
И всё нашел в сору…
Душа в каких-то сладостях
Тонула у меня;
Я в Питере, на радостях,
Остался на три дня.
На Невском у механика
Казал мне кум Антип
Картины, в виде пряника, –
То есть – дагерротип.
Божуся вам сурьезно я:
Их солнышко печет;
Ну, штука прекурьезная:
Немецкий всё расчет!
Ходил я в Академию
«Помпею» ту смотреть,
За что Брюллову премию
Пришлося возыметь.
Вот это прелесть сущая!
Картина вся в огнях,
Народу там тьма-тьмущая
Пешком и на конях.
И видно, что с постели их
Иные без сапог из них,
Иные в колпаках.
На улице лежит
И точно мой Петрушенька
Глазенками глядит.
Сбирает с мостовой,
Согнувшись в три погибели,
На псковского подьячего
Портрета рисовать.
Там дама авантажная
Катилась впопыхах;
Хоть одноколка важная,
А вся расшиблась в прах.
Сумятица ужасная!
Помпея же в пожар
Уселася, несчастная,
Одна на тротуар.
С собой старушку звал:
Куда! – Отнялись ноженьки:
Отменно нарисовано,
Отличнейшая вещь!
Я был к ней как прикованный,
Впился в нее как клещ.
Так живо представляется,
Что хоть рукой бы взять.
Брюллов наш отличается,
Конторы все питейные,
Горевшие в ту ночь,
Заводы оружейные
Потрафил он точь-в-точь.
Я думал: не в чаду ли я?
Похоже чудо как;
Был в то время в Туле я:
Действительно, всё так.
Там разных этих зал;
Я всякого художества
Там пропасть повстречал.
А лучше всех красуется
Статуя мужика:
Он важно в бабки дуется,
И видно, что битка!
По выходе из комнат сих
Я мимо сфинок шел
И было не заметил их,
Да надпись вдруг прочел:
«Мемноновым представлены
В святый наш Петроград,
На пристань здесь поставлены».
Действительно, стоят.
Скажу, огромные сии
Две сфинки – чудеса:
В фалборках, как из кисеи,
Закрыты волоса.
Таких чудных окроме я
Не видел отродясь:
У них физиономия
Такая, как у нас!
Вот выдумка забавная –
В театре маскерад!
Попировал там славно я,
Уж подлинно впопад.
Как в дни великопостные,
Во всей таки красе,
Такие пресурьезные,
Там в шляпах ходят все.
На всех салопы черные
До самых до колен,
А на иных отборные
Наряды всех племен;
Как будто с чайных ящиков
Пришли все в маскерад.
Уж стали бы отхватывать
Мазурку – ай-люли!
Сумели б всех порадовать,
Как