вдвое стали,

И пошел такой тут пир,

Что не знал подобных мир.

Я там был три сряду ночи,

Ел что было только мочи,

За стаканом пил стакан,

А всё не был сыт и пьян…

1841

Табак*

Табак не признан модным франтом,

Но человек с прямым умом,

Писатель с истинным талантом

Живут, как с другом, с табаком.

Нос образованный и дикий

Его издревле уважал,

И даже Фридрих, муж великий,

Табак в карман жилетный клал.

Наполеон пред жарким боем

Им разгонял свою тоску,

И вряд ли б он прослыл героем,

Когда б не нюхал табаку.

Табак смягчает нрав суровый,

Доводит к почестям людей:

Приятель мой через _бобковый_

Достиг _известных степеней_.

Табак, наш разум просветляя,

Нас к добродетели ведет;

И если, трубку презирая,

Весь свет понюхивать начнет,

Добро, как будто в мире горнем,

Здесь процветет с того числа

И на земле табачным корнем

Искоренится корень зла.

Актриса*

На сцене я для всех загадка:

Иначе действую, хожу,

Смотрю так весело, так сладко,

Что хоть кого обворожу.

Но посмотрите за кулисы,

Там изменяюсь я тотчас –

Театр, актеры и актрисы

Не то на деле, что для глаз!

Что вас в театре занимает,

Что вас из кресел и из лож

Так веселит, так поражает –

Всё подражание, всё ложь!

У нас поддельные картины,

Умны мы – от чужих речей,

Природа наша – из холстины,

А солнце наше – из свечей.

Рассчитаны движенья наши.

Суфлер – вот наше волшебство,

И сами мы, кумиры ваши, –

Актеры, больше ничего!

За нами можно волочиться

В честь нашей славе и красе,

Мы даже любим тем гордиться –

Мы те же женщины, как все.

Поклонников у каждой вволю,

На сцену явится едва!

И на мою, признаться, долю

Их также есть десятка два!

Они болтливы все, любезны,

И даже остры на полдня,

Притом они мне и полезны:

Они так хвалят все меня!

В честь мне дрожат в театре стены

От их здоровых, крепких рук,

А я за то порой со сцены

Им глазки делаю – всем вдруг!

1842

Песнь Марии*

Из драмы «Материнское благословение»

В хижину бедную, богом хранимую,

Скоро ль опять возвращусь?

Скоро ли мать расцелую любимую,

С добрым отцом обнимусь?

Бледная, страшная, в грезах являлася

Мать моя часто ко мне,

И горячо я с мечтой обнималася,

Будто с родимой, во сне!..

Сколько, я думаю, к горю привычная,

Мать моя слез пролила…

Если б отсюда она, горемычная,

Речь мою слышать могла,

Я закричала б ей, – пусть не пугается:

«Жизнь для меня не тошна.

Матушка! дочь твоя с горем не знается:

Замуж выходит она!»

«Внизу серебряник Чекалин…»*

Внизу серебряник Чекалин

Свои изделья продает,

А наверху Земфира Пален,

Как милый розанчик, цветет.

1843

Портреты*

1

Суд современный, грешный суд –

В нем судьи слепы, словно дети,

Он то решает в пять минут,

На что потребно пять столетий!

Людей-гигантов каждый год

У каждой множество эпохи,

А как потомство наведет

Свои правдивые итоги –

Увы! огромная толпа

Редеет, чуть не исчезает!..

Судьба на гениев скупа,

Она веками их рождает!..

2

Подчас войдет случайно в моду

Поэт, актер иль музыкант,

Который сам не думал сроду,

Что дал господь ему талант.

Но вот о нем все закричали

И докричались до того,

Что бюст счастливца изваяли,

Великим прозвали его…

А он? Он с бюстом чудно сходен:

Он так же точно, как и бюст,

Формально никуда не годен,

Ни в чем не грешен, тих и пуст!

3

С кого не пишем мы портретов?..

Богач, без мозга, без души,

Нам задал несколько обедов –

Скорей портрет с него пиши!

Тотчас чудес о нем наскажут,

Опишут жизнь его в два дни

И исторически докажут,

Что он Горацию сродни.

Полна хвалами биографья,

Где строчка каждая ложна

И где жена его Агафья

Агатой важно названа…

4

Иной полвека делал зло,

Труслив, бессовестен, продажен,

Но счастье плуту повезло,

И вдруг он стал спесив и важен.

У всех поклонников своих

На стенках тщательно повешен,

Он на портрете добр и тих,

Как агнец, кроток и безгрешен,

Но разгляди его вполне,

В оригинале – не в картине:

Ему б висеть не на стене,

Ему висеть бы на осине!

5

Иной, напротив, щедр и знатен,

Прилично вел себя всегда,

И громких дел, и черных пятен

Равно душа его чужда.

Он добр и пуст, и слава богу!

Ему зевать бы да толстеть,

Но и к нему нашло дорогу

Желанье – в рамке повисеть.

Занятий не берет он в руки,

Чужим умом дела ведет,

А сам от праздности и скуки

Свои портреты издает…

6

Какой-нибудь писатель странный

Во сне увидит сгоряча,

Что он из тысячи избранный,

И ну писать, писать с плеча!

Почуяв лавры над главою,

Тотчас он тиснул свой портрет,

С улыбкой гордою и злою,

«Как Байрон, гордости поэт».

Но байроническою миной

Он никого не удивил…

Он поросенка в коже львиной

Напомнил всем – и насмешил!

7

В иной актрисе нет приметы

Ума, таланта и души,

Но пишут все с нее портреты

За то, что глазки хороши.

Актер на сцене фарсирует,

А в частной жизни с ним сойдись –

Облобызает и надует,

А ты ему же подивись!

Вот он: портрет его так важен!

Вообразить не станет сил,

Что и душою он продажен,

Да и способностями хил!

8

Суд современный, грешный суд –

В нем судья слепы, словно дети,

Он то решает в пять минут,

На что потребно пять столетий!

Людей-гигантов каждый год

У каждой множество эпохи,

А как потомство наведет

Свои правдивые итоги –

Увы! огромная толпа

Редеет, чуть не исчезает!..

Судьба на гениев скупа,

Она веками их рождает!..

Кабинет восковых фигур…*

Из Вены, в человеческий рост,

Содержащий более 125 частию вращающихся фигур

Или автоматов, групп и изображений

Предметов исторических и мифологических,

Из коих многие целые из воску.

Каждый день с 4 до 9 часов пополудни

Показываются публике

При великолепном освещении

Кто не учился в детстве в школах,

Историй мира не читал,

Кто исторических героев

В натуре видеть не желал,

И кто в часы уединенья,

В часы вечерней тишины

Не рисовал воображеньем

Картин геройской старины?

Чтоб оживить свои идеи,

О чем мечтала старина,

Так вы идите в галерею,

Идите в дом Осоргина.

Там всё, что умерло и сгнило,

Мы оживили навсегда.

Оно и дешево и мило:

Ей-ей, смотрите, господа!

Чем вам по Невскому слоняться,

Морозить уши и носы,

Идите с прошлым повидаться,

Смотреть истлевшие красы.

Там целый ряд былых деяний

Людей умерших и живых

Предстанет в пышных одеяньях

В лице героев восковых.

Вы их с вниманьем рассмотрите, –

Довольны будете собой,

Притом художнику дадите

За труд награду с похвалой.

Взойдете – прямо перед вами

Стоит задумавшись один,

Тальма, прославленный людями,

Французской сцены исполин.

Его французы все любили,

Он их героев представлял;

Как мы их лица оживили,

Так он их страсти оживлял.

Иван Иваныч Штейнигер-с

С саженной бородою,

Он был в немецком городе-с

Когда-то головою.

А вот Вильгельм Васильевич

Тель, парень молодой;

Он славно дрался с немцами

За город свой родной.

Он – штука не последняя –

В историю попал,

Хоть в жизнь свою истории

Ни разу не читал.

А жил-то он в Швейцарии

В то время, когда там

Жил Геслер, злой правитель их,

Всех щелкал по ушам.

Там этому-то Геслеру

Тель как-то нагрубил.

У Теля сын был маленький,

Отец его любил.

Ну, Геслер и велел ему,

Чтоб в сына он стрелял

И яблоко с главы его

Стрелой своею снял.

С тоскою Тель прицелился,

Вдруг воздух завизжал,

Все вскрикнули от радости –

Он в яблоко попал.

Всё это здесь представлено,

Всяк сделан как живой:

Сам Геслер, Тель, жена его,

И сын, и тесть седой –

Картина интересная.

Да что тут толковать,

Придите, так увидите –

Мы рады показать.

Вот лорд Кохрен, британец храбрый,

Одет в пурпуровый мундир;

И с ним Миаули отважный,

Известный греков командир.

И предводитель фильелинов,

Искавший счастия людей

И храбро дравшихся за греков

Для славы собственной своей;

Фабвье, полковник знаменитый,

Порядку греков он учил,

От императора французов

Он крест французский получил.

Встречался с турками он редко,

Да больно турок не любил,

Хотя и редко, да уж метко

При каждой встрече колотил.

К ним турка смуглого с посланьем

Паша египетский прислал,

Тот турок, полн негодованья,

Вождям посланье отдавал.

А здесь рожденный для короны,

Еще в младенческих летах,

Представлен сын Наполеона

У юной мамки на руках.

С дитяти глаз она не сводит,

Его лелеет, веселит,

С ним на руках весь день проводит,

Всю ночь у ног его сидит.

Смотрите больше на ребенка:

Печать несчастия на нем,

Рейштадтским герцогом он умер,

Родился римским королем.

А здесь царевна молодая

Во всей красе, во цвете лет,

С тоскою взоры устремляет

В последний раз на божий свет.

Пред нею, преклонив колена,

Стоит Мельвиль, седой старик,

Товарищ гибельного плена,

Главою грустною поник.

Вокруг, в тревожном ожиданьи,

С слезами фрельны на глазах

Сидят, прощаясь до свиданья

В блаженной жизни, в небесах.

Вот графы Кентский и Шревсбури,

И мрачен их печальный взор,

Они несут, как тучи бурю,

Царевне грозный приговор.

Еще вблизи от эшафота,

С улыбкой зверства на устах,

Стоит отверженец народа,

Палач с секирою в руках.

При первом взгляде на картину

Все фибры сердца задрожат,

Ведь это страшная кончина

Несчастной Марии Стюарт!!!

Ах, вот еще про этого,

Совсем было забыл,

Когда взойдете в двери вы,

Тут немец прежде был,

Сидит он, как оглянетесь,

Весь в черном, небольшой,

Так вы ему не кланяйтесь,

Он мертвый, восковой.

Знать, это Шульт, хозяин сам,

Сначала думал я,

Да что-то больно пристально

Он смотрит на меня.

Тут я и образумился –

Знать, это не живой,

Взглянул тотчас же в книжечку:

Ах точно, восковой.

Он Пальмом прозывается,

В Нюрнберге прежде жил,

Да книжечку какую-то

Про немцев сочинил.

Книжонка-то пустячная,

Да франков он ругал,

Так автора несчастного

Француз и расстрелял. –

А вот, пленительна как счастье,

Стройна как дикая сосна,

Царица неги, сладострастья

Сидит, детьми окружена.

Она бела, как снег ваш хладный,

Как ваши зори, румяна,

Как летний вечер ваш отрадна,

Как цвет полуденный, нежна.

Кто молод, в ком бушуют страсти,

Кто их не в силах победить,

Кто любит негу сладострастья,

Кто может пламенно любить, –

Вы не ходите в галерею,

Не пробуждайте сердца сон,

Не оживить вам Галатею,

Как оживил Пигмалион.

Венера сердцем овладеет,

Все чувства страсти пробудит,

Она и старость разогреет,

А юность? – в прах испепелит.

А здесь две старушоночки

Танцуют менуэт.

Величиной с котеночка,

А 70 лишь лет,

И рожицы умильные,

Улыбка на устах,

Старушки щепетильные,

Смешны ну так, что страх!

Ну вот и Кант, философ славный,

А вот и Лютер, Меланхтон,

Вольтер, писатель презабавный,

Сатирик злой и атеист.

А здесь сидит его патрон,

Великий Фридрих, бич австрийцев,

Король, писатель и артист.

О вы, седые дипломаты,

О вы, читатели газет,

Есть и для вас в моей палате

Презанимательный предмет.

Сюда, сюда, Кузьма Петрович,

Сюда, сюда, почтенный Шпак,

Взойдите прямо и смотрите,

Немного вправо, точно так:

Преинтересная картина –

Пред вами рядышком стоят

И черноокая Христина,

И черноусый Фердинанд. –

Хотите видеть в отдаленьи

От пулей, ядер и огня

Картину грозного сраженья

И смерть французского вождя, –

Смотрите: бледный, помертвелый,

На трупе бранного коня

Лежит Моран, беспечно смелый,

Средь грозной битвы и огня.

Он был убит под Люнебургом,

Который храбро защищал,

И эту сцену в Петербурге

Теперь кто б видеть не желал?

Смотрите ж, вот она: всё мрачно,

Вождя любимого всем жаль,

На лицах воинов бесстрашных

И безнадежность и печаль,

А их доспехи боевые

Сребром и золотом горят,

Все эти лошади – живые,

Все эти люди говорят!

А здесь Махмуд, султан турецкий,

Среди наложниц молодых,

И азиятских, и немецких,

И итальяночек живых.

Потом Антония-девица,

Она с усами, с бородой,

Хотя с усами не годится

Ходить девице молодой.

А вот и тот, кто целый мир

Геройской славой изумил,

Пред кем Европа трепетала,

Чье слово чтилось как закон,

Чье имя храбрых ужасало,

Кто прежде был Наполеон.

Но смерть героя не щадила,

Как он при жизни не щадил, –

Она великого сразила,

Как он всю жизнь свою разил;

Под пышным черным балдахином

Лежит герой Наполеон,

Вокруг его стоят уныло

Маршал Бертран и Монтолон,

Вокруг развешаны знамена,

Трофеи славы и побед,

Под ними меч Наполеона,

Который знает целый свет.

Кто ж это в бархатной скуфейке,

С крестом французским на груди,

Сидит так смирно на скамейке,

На гроб так пристально глядит?

То славный Гете современник,

Писатель с чувством и умом,

То славный веймарский советник

Виланд, вы знаете об нем;

Виланд и Гете нам знакомы,

И город Веймар нам сродни,

Под сенью царственного дома

Они так пышно расцвели.

Как сердцу русскому не биться,

Припомнив город нам родной,

Его державная царица

Была российскою княжной.

А здесь Франклин – в года былые

Он много истин нам открыл,

Открыл отводы громовые

И молний злобу усмирил.

Кто это кроткое созданье,

Кто эта дивная жена,

За что на горе и страданье

Она судьбой обречена?

Каким небесным выраженьем

Горят прекрасные глаза,

В чертах и кротость, и смиренье,

С ресницы катится слеза;

Вблизи страдалицы прекрасной

Истлевший череп и земля

Напоминают ей всечасно

Тщету земного бытия.

Ее назвать