правилами строг!

В нем взятки брать приходится,

Избави меня бог!

Занятьем этим втянешься,

Пожалуй, в грех такой,

Что, черт возьми! останешься

По службе без одной!

3

То ль дело, как ранехонько

Пробудишься, зевнешь –

На цыпочках, тихохонько

Из спальни улизнешь

(Пока еще пронзительно

Жена себе храпит),

Побреешься рачительно,

Приличный примешь вид.

Смирив свою амбицию,

За леностью слуги

Почистишь амуницию

И даже сапоги.

Жилетку и так далее

Наденешь, застегнешь,

Прицепишь все регалии,

Стакан чайку хлебнешь.

Дела, какие б ни были,

Захватишь, и как мышь,

Согнувшись в три погибели,

На службу побежишь…

Начальнику почтение,

Товарищам поклон,

И вмиг за отношение –

Ничем не развлечен!

Молчания степенного

День целый не прервешь,

Лишь кстати подчиненного

Прилично распечешь

Да разве снисходительно

Подшутит генерал, –

Тогда мы все решительно

Хохочем наповал!

(Уж так издавна водится,

Да так и должно быть:

Нам, право, не приходится

Пред старшими мудрить!)

Его превосходительство –

Добрейший генерал,

Он много покровительства

Мне в службе оказал…

4

Я с час пред умывальником

Мучительный провел,

Когда с своим начальником

Христосоваться шел,

Умылся так рачительно,

Чуть кожу не содрал,

Зато как снисходительно

Меня он лобызал!

Дал слово мной заботиться,

Жал руку горячо,

А я его, как водится,

И в брюхо, и в плечо!

Вот жизнь патриархальная,

Вот служба без химер.

О юность либеральная,

Бери с меня пример!

5

Я в пост, как был на станции

Задержанный, скучал,

Да, к счастию, из Франции

Рубини прискакал.

От чувства безотчетного

Вдруг всякий присмирел,

Как в зале Благородного

Собранья он запел.

На голову курчавую,

Во всех концах земли

Увенчанную славою,

Все взоры навели,

И звуки изумрудные

Впивали жадно в грудь.

То были звуки чудные:

Он пел не как-нибудь!

Высокое художество

И выразить нет слов!

Я слышал в жизни множество

Отличнейших певцов,

Съезжаются на старости

Сюда со всех сторон,

Ревут, как волки в ярости,

А всё не то, что он!

Начнет в четыре голоса,

Зальется, как река,

А кончит тоньше волоса,

Нежнее ветерка.

По свету благодарному

Об нем недаром гул:

Мне даже, титулярному,

Он душу шевельнул!

6

Идешь ли в канцелярию,

Уходишь ли от дел,

Поешь невольно арию,

Которую он пел.

Выходит бестолковица,

А думаешь, что так.

Другой приостановится

И скажет: «Вот дурак!»

(Отелло), мавра дикого,

Так чудно он сыграл,

Что им одним великого

Название стяжал!

Когда игралась «Лючия»,

Я пролил реки слез:

На верх благополучия

Певец меня вознес!

7

(Как всё по службе сделаю –

Нарочно поспешу –

О Листе книгу целую

Тогда вам напишу.)

8

Как все, страстей игралище,

Покинув кучу дел,

На конское ристалище

Намедни я смотрел.

Шталмейстера турецкого

Заслуга велика:

Верхом он молодецкого

Танцует трепака.

Арабы взоры радуют

Отважностью своей,

Изрядно также падают

Мамзели с лошадей.

Ристалище престранное,

По новости своей,

А впрочем, балаганные

Их шутки веселей.

Начальник представления

Сулье, красив и прям,

Приводит в восхищение

В особенности дам.

Доныне свет штукмейстера

Такого не видал:

Достоинство шталмейстера

Недаром он стяжал.

9

Прилежно я окидывал

Заморского кита.

Немало в жизни видывал

Я всякого скота,

Но страшного, по совести,

Такого не видал,

Однажды только в повести

Брамбеуса читал.

Такой зверок – сокровище!

Аршинов сто длина,

Усищи у чудовища

Как будто два бревна,

Хвост длинный удивительно,

Башка, что целый дом,

Возможно всё решительно

В нем делать и на нем:

Плясать без затруднения

На брюхе контраданс,

А в брюхе без стеснения

Сражаться в преферанс!

Столь грузное животное

К нам трудно было ввезть,

Зато весьма доходное,

Да и не просит есть.

Дерут за рассмотрение

Полтинник, четвертак,

А взглянешь – наслаждение

Получишь на пятак!

10

Вот май… Все разъезжаются

По дачам, отдохнуть…

Больные собираются

К водам, в далекий путь.

Лишь я один, тревогою

Измученный, грущу.

Душевных ран не трогаю

И сердца не лечу.

Изведал уж немало я

Житейской суеты…

Ах, молодость удалая!

Куда исчезла ты?

Бывало, лето красное

Мне счастие несло:

На сердце радость ясная,

Безоблачно чело!

Светила мне незримая

Звезда издалека,

Грудь, страстью шевелимая,

Вздымалась, как река.

Тогда за что ни схватишься –

Всё с жаром; хоть порой

И дорого поплатишься,

Зато живешь душой!

Бывало, заиграешься –

Огромный ставишь куш,

Дадут – не отгибаешься,

Как будто триста душ!

Не мысля о погибели,

Рад сам себя на (пе),

Согнувшись в три погибели,

Пустить, назло судьбе.

Дотла пропонтируешься,

Повеся нос уйдешь,

На всех день целый дуешься,

А там – опять за то ж!

Бывало, за хорошенькой

Верст десять пробежишь,

Пристукиваешь ноженькой

Да в уши ей жужжишь:

«Куда идти изволите,

Куда вы, ангел мой?

Что пальцы вы мозолите,

Поедемте со мной?..»

Теперь… увы! безжизненно

На целый мир глядишь,

Живешь безукоризненно –

Страстями не кипишь,

Забывши и поэзию,

И карты, и дебош,

Поутру ешь магнезию,

Микстуру на ночь пьешь,

Нейдут на разум грации…

11

Кончаю, скромен, тих,

У Лерхе в ресторации

Остаток дней моих,

Из службы в биллиардную

Прямехонько иду,

Игру там не азартную,

Но скромную веду.

Там члены все отличные,

Хохочут и острят,

Истории различные

Друг другу говорят…

Никто там не заносится,

Играем чередой,

И гений Тюри носится

Над каждой головой…

12

Здесь будет заключение

Второй моей главы.

Итак, мое почтение,

Читатель добрый. Вы

Ценитель снисходительный,

Я знаю вас давно.

А впрочем, мне решительно,

Поверьте, всё равно.

За опыты в пиитике

Я не прошу похвал.

Пускай иные критики

Отхлещут наповал –

Ей-богу, не посетую!

Свое я получил:

Брамбеус сам с кометою

За ум меня сравнил.

Глава 3

Мотивы итальянские

Мне не дают заснуть.

И страсти африканские

Волнуют кровь и грудь:

Всё грезятся балкончики,

И искры черных глаз

Сверкают, как червончики,

В день по сту тысяч раз!

Отбою нет от думушки:

Эх!.. жизнь моя!.. увы!

Зачем женили, кумушки,

Меня так рано вы!

На свете много водится

Красавиц, и каких!

А нам любить приходится

Курносых и рябых.

Что за красотка Боржия!..

Менялся весь в лице

И даже (не топор же я!)

Заплакал при конце;

Во всем талант, гармония…

Видал не много лиц

Таких, как у Альбони, я –

Певица из певиц,

В уме производящая

Содом и кутерьму,

Так много говорящая

И сердцу и уму;

Высокая и белая,

Красива и ловка,

И уж заматерелая –

Не скажешь, что жидка!

Избытки даже лишние

Заметны в ней души,

И верхние, и нижние –

Все ноты хороши!..

Чтоб только петь, как Гарция,

И удивлять весь свет –

Не пожалел бы гарнца я

Серебряных монет.

На миг заботы вечные

Смолкают, не томят,

И струны все сердечные

В груди дрожат, звучат –

Звучат в ответ чудеснице.

Могуча и легка,

Душа как бы по лестнице

Восходит в облака.

А мира треволнения –

Служебный весь содом,

Начальник отделения

С запуганным лицом,

Скучнейшие нотации

Ревнующей жены,

Червонцы, ассигнации

И самые чины –

Всё в мелочь и ничтожество

Тотчас обращено…

Чего бы уж художество

И делать не должно!

Подобные влечения

В неведомый предел

Ввергают в упущения

Житейских наших дел.

От итальянской арии,

Исполненной красот,

К занятьям канцелярии

Трудненек переход;

Спокойствие сменяется

Тревогою души,

И вовсе страсть теряется

Сколачивать гроши.

Но лишь предосторожности

Вовремя стоит взять, –

Как не найти возможности

Всему противустать?

На то и волю твердую

Дал человеку бог,

Чтоб кстати душу гордую

Воздерживать он мог…

Вот мне ничто решительно

Не помешает спать,

Ни счет вести рачительно,

Ни даже… взятки брать

(Не то чтобы с просителей,

А в картах… Что сорвешь

С столичных наших жителей?

Голь продувная сплошь!) –

А всё же я признаюся,

Что Гарцией порой

Так сильно восхищаюся,

Что слезы лью рекой.

Растрогает татарина!

Так хорошо поет,

Что даже у Фиглярина

Ругательств не стает;

Глаза большие, черные,

И столько в них огня…

Жаль – силы стихотворные

Слабеньки у меня;

А будь-ка красноречие!..

Но про меня и так

Трубит давно злоречие,

Что будто я дурак.

Молчу! Где нам подобные

Предметы воспевать:

Мы дураки, способные

Взятчонки только брать!

Над нами сочинители

Смеются в повестях…

А чем мы их обидели?

Будь я в больших чинах,

Тотчас благоразумие

Внушил бы им, ей-ей!

Давай нам остроумие,

Но трогать нас не смей!

Чем хуже я профессора,

Художника, врача?

Коллежского асессора

Трудами получа,

Я никому не здравствую.

Небезызвестно вам,

Что я давно участвую

В литературе сам;

Но никогда решительно

(И бог храни вперед)

Не нападал презрительно

И на простой народ!

Без вздоров сатирических

Идет лишь Полевой

В пиесах драматических

Дорогою прямой.

В нас страсти благородные

Умеет возбуждать

И, лица взяв почетные,

Умеет уважать;

Всем похвалы горячие,

Почтенье… а писцы

И мелкие подьячие –

Глупцы и подлецы,

С уродливыми рожами..

И тут ошибки нет

(Не всё же ведь хорошими

Людьми наполнен свет)…

«И он их не чуждался в годы оны…»*

…И он их не чуждался в годы оны

И вычитал оттуда, что она

Курит сигары, носит панталоны

И с мужем развелась и влюблена

В какого-то повесу…

«И так за годом год… конечно, не совсем…»*

И так за годом год… Конечно, не совсем

Разнообразно… да зато спокойно,

Благонамеренно, благопристойно…

И благоприобретенье меж тем

Расти всё будет… Счастие малюток

Упрочится… Да что ж?.. И кроме шуток,

Чем худо?.. [а? решайся-ка, сестра,

А ежели когда-нибудь хандра

Найдет случайно…]

1844

И скучно, и грустно!*

И скучно, и грустно, и некого в карты надуть

В минуту карманной невзгоды…

Жена?.. но что пользы жену обмануть?

Ведь ей же отдашь на расходы!

Засядешь с друзьями, но счастия нет и следа –

И черви, и пики, и всё так ничтожно.

Ремизиться вечно не стоит труда,

Наверно играть невозможно…

Крепиться?.. Но рано иль поздно обрежешься вдруг,

Забыв увещанья рассудка…

И карты, как взглянешь с холодным вниманьем вокруг, –

Такая пустая и глупая шутка!..

Ростовщик*

Было года мне четыре,

Как отец сказал:

«Вздор, дитя мое, всё в мире!

Дело – капитал!»

И совет его премудрый

Не остался так:

У родителя наутро

Я украл пятак.

Страсть навек к монете звонкой

Тотчас получив,

Стал у всех я собачонкой,

Кто богат и чив.

Руки, ноги без зазренья

Всем лизал, как льстец,

И семи лет от рожденья

Был уж я подлец!

(То есть так только в народе

Говорится, а зато

Уж зарыто в огороде

Было кое-что.)

Говорят, есть страсти, чувства –

Незнаком, не лгу!

Жизнь, по-моему, – искусство

Наживать деньгу.

Знать, во мне раненько скупость

Охладила кровь:

Рано понял я, что глупость –

Слава, честь, любовь,

Что весь свет похож на лужу,

Что друзья – обман,

И затем лишь лезут в душу,

Чтоб залезть в карман,

Что от чести от злодейки

Плохи барыши,

Что подлец, кто без копейки,

А не тот, кто без души.

И я свыкся понемногу

С ролею скупца

И, ложась, молился богу,

Чтоб прибрал отца…

Добрый, нежный был родитель,

Но в урочный час

Скрылся в горнюю обитель,

Навсегда угас!

Я не вынес тяжкой раны, –

Я на труп упал

И, обшарив все карманы,

Горько зарыдал…

Продал всё, что было можно

Хоть за грош продать,

И деньжонки осторожно

Начал в рост пускать…

Чтоб нажиться – лез из кожи,

Лук да редьку ел,

Ни спины, ни рук, ни рожи,

Верьте, не жалел!

Всех завел, провел и вывел,

С кем сойтись пришлось,

И, пока не оплешивел,

Брал процент с волос:

Вырастать им как угодно

Волю я давал

И в цирюльню ежегодно

Косу продавал.

И теперь зато, под старость,

Есть немножко тут.

(хлопает по карману)

Пусть приходят люди в ярость,

Говорят: он плут!

Шутки!.. нет, побольше стою!

Я ведь знаю свет:

Лишь тряхни-ка я казною

Да задай обед,

Все в объятья тотчас к плуту,

Все в родню, в друзья –

Я честнейший в ту ж минуту…

Что, не так ли… а???

Чиновник*

Как человек разумной середины,

Он многого в сей жизни не желал:

Перед обедом пил настойку из рябины

И чихирем обед свой запивал.

У Кинчерфа заказывал одежду

И с давних пор (простительная страсть)

Питал в душе далекую надежду

В коллежские асессоры попасть, –

Затем, что был он крови не боярской

И не хотел, чтоб в жизни кто-нибудь

Детей его породой семинарской

Осмелился надменно попрекнуть.

Был с виду прост, держал себя сутуло,

Смиренно всё судьбе предоставлял,

Пред старшими подскакивал со стула

И в робость безотчетную впадал,

С начальником ни по каким причинам –

Где б ни было – не вмешивался в спор,

И было в нем всё соразмерно с чином –

Походка, взгляд, усмешка, разговор.

Внимательным, уступчиво-смиренным

Был при родных, при теще, при жене,

Но поддержать умел пред подчиненным

Достоинство чиновника вполне;

Мог и распечь при случае (распечь-то

Мы, впрочем, все большие мастера),

Имел даже значительное нечто

В бровях…

Теперь тяжелая пора!

С тех дней, как стал пытливостью рассудка

Тревожно-беспокойного наш век

Задерживать развитие желудка,

Уже не тот и русский человек.

Выводятся раскормленные туши,

Как ни едим геройски, как ни пьем,

И хоть теперь мы так же бьем баклуши,

Но в толщину от них уже нейдем.

И в наши дни, читатель мой любезный,

Лишь где-нибудь в коснеющей глуши

Найдете вы, по благости небесной,

Приличное вместилище души.

Но мой герой – хоть он и шел за веком –

Больных влияний века избежал

И был таким, как должно, человеком:

Ни тощ, ни толст. Торжественно лежал

Мясистый, двухэтажный подбородок

В воротничках, – но промежуток был

Меж головой и грудью так короток,

Что паралич – увы! – ему грозил.

Спина была – уж сказано – горбата,

И на ногах (шепну вам на ушко:

Кривых немножко – нянька виновата!)

Качалося солидное брюшко…

Сирот и вдов он не был благодетель,

Но нищим иногда давал гроши

И называл святую добродетель

Первейшим украшением души.

О ней твердил в семействе беспрерывно,

Но не во всем ей следовал подчас

И извинял грешки свои наивно

Женой, детьми, как многие из нас.

По службе вел дела свои примерно

И не бывал за взятки под судом,

Но (на жену, как водится) в Галерной

Купил давно пятиэтажный дом.

И радовал