Скачать:TXTPDF
Собрание сочинений в пятнадцати томах. Том 1. Стихотворения 1838-1855

подруг?

Знать, забило сердечко тревогу –

Всё лицо твое вспыхнуло вдруг.

И зачем ты бежишь торопливо

За промчавшейся тройкой вослед?..

На тебя, подбоченясь красиво,

Загляделся проезжий корнет.

На тебя заглядеться не диво,

Полюбить тебя всякий не прочь:

Вьется алая лента игриво

В волосах твоих; черных как ночь;

Сквозь румянец щеки твоей смуглой

Пробивается легкий пушок,

Из-под брови твоей полукруглой

Смотрит бойко лукавый глазок.

Взгляд один чернобровой дикарки,

Полный чар, зажигающих кровь,

Старика разорит на подарки,

В сердце юноши кинет любовь.

Поживешь и попразднуешь вволю,

Будет жизнь и полна и легка…

Да не то тебе пало на долю:

За неряху пойдешь мужика.

Завязавши под мышки передник,

Перетянешь уродливо грудь,

Будет бить тебя муж-привередник

И свекровь в три погибели гнуть.

От работы и черной и трудной

Отцветешь, не успевши расцвесть,

Погрузишься ты в сон непробудный,

Будешь нянчить, работать и есть.

И в лице твоем, полном движенья,

Полном жизни, – появится вдруг

Выраженье тупого терпенья

И бессмысленный, вечный испуг.

И схоронят в сырую могилу,

Как пройдешь ты тяжелый свой путь,

Бесполезно угасшую силу

И ничем не согретую грудь.

Не гляди же с тоской на дорогу

И за тройкой вослед не спеши,

И тоскливую в сердце тревогу

Поскорей навсегда заглуши!

Не нагнать тебе бешеной тройки:

Кони крепки, сыты и бойки, –

И ямщик под хмельком, и к другой

Мчится вихрем корнет молодой

Родина*

И вот они опять, знакомые места,

Где жизнь текла отцов моих, бесплодна и пуста,

Текла среди пиров, бессмысленного чванства,

Разврата грязного и мелкого тиранства;

Где рой подавленных и трепетных рабов

Завидовал житью последних барских псов,

Где было суждено мне божий свет увидеть,

Где научился я терпеть и ненавидеть,

Но, ненависть в душе постыдно притая,

Где иногда бывал помещиком и я;

Где от души моей, довременно растленной,

Так рано отлетел покой благословленный,

И неребяческих желаний и тревог

Огонь томительный до срока сердце жег…

Воспоминания дней юности – известных

Под громким именем роскошных и чудесных, –

Наполнив грудь мою и злобой и хандрой,

Во всей своей красе проходят предо мной…

Вот темный, темный сад… Чей лик в аллее дальной

Мелькает меж ветвей, болезненно-печальный?

Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!

Кто жизнь твою сгубил… о! знаю, знаю я!.

Навеки отдана угрюмому невежде,

Не предавалась ты несбыточной надежде –

Тебя пугала мысль восстать против судьбы,

Ты жребий свой несла в молчании рабы…

Но знаю: не была душа твоя бесстрастна;

Она была горда, упорна и прекрасна,

И всё, что вынести в тебе достало сил,

Предсмертный шепот твой губителю простил!.

И ты, делившая с страдалицей безгласной

И горе и позор ее судьбы ужасной,

Тебя уж также нет, сестра души моей!

Из дома крепостных любовниц и царей

Гонимая стыдом, ты жребий свой вручила

Тому, которого не знала, не любила…

Но, матери своей печальную судьбу

На свете повторив, лежала ты в гробу

С такой холодною и строгою улыбкой,

Что дрогнул сам палач, заплакавший ошибкой.

Вот серый, старый дом… Теперь он пуст и глух:

Ни женщин, ни собак, ни гаеров, ни слуг, –

А встарь?. Но помню я: здесь что-то всех давило,

Здесь в малом и большом тоскливо сердце ныло.

Я к няне убегал… Ах, няня! сколько раз

Я слезы лил о ней в тяжелый сердцу час;

При имени ее впадая в умиленье,

Давно ли чувствовал я к ней благоговенье?.

Ее бессмысленной и вредной доброты

На память мне пришли немногие черты,

И грудь моя полна враждой и злостью новой…

Нет! в юности моей, мятежной и суровой,

Отрадного душе воспоминанья нет;

Но всё, что, жизнь мою опутав с детских лет,

Проклятьем на меня легло неотразимым, –

Всему начало здесь, в краю моем родимом!.

И с отвращением кругом кидая взор,

С отрадой вижу я, что срублен темный бор –

В томящий летний зной защита и прохлада, –

И нива выжжена, и праздно дремлет стадо,

Понурив голову над высохшим ручьем,

И набок валится пустой и мрачный дом,

Где вторил звону чаш и гласу ликованья

Глухой и вечный гул подавленных страданий,

И только тот один, кто всех собой давил,

Свободно и дышал, и действовал, и жил…

Псовая охота*

Провидению было угодно создать человека так, что ему нужны внезапные потрясенья, восторг, порыв и хотя мгновенное забвенье от житейских забот; иначе, в уединении, грубеет нрав и вселяются разные пороки.

Реутт. Псовая охота

1.

Сторож вкруг дома господского ходит,

Злобно зевает и в доску колотит.

Мраком задернуты небо и даль,

Ветер осенний наводит печаль;

По небу тучи угрюмые гонит,

По полю листья – и жалобно стонет…

Барин проснулся, с постели вскочил,

В туфли обулся и в рог затрубил.

Вздрогнули сонные Ваньки и Гришки,

Вздрогнули все – до грудного мальчишки.

Вот, при дрожащем огне фонарей,

Движутся длинные тени псарей.

Крик, суматоха!. ключи зазвенели,

Ржавые петли уныло запели;

С громом выводят, поят лошадей,

Время не терпит – седлай поскорей!

В синих венгерках на заячьих лапках,

В остроконечных, неслыханных шапках

Слуги толпой подъезжают к крыльцу.

Любо глядетьмолодец к молодцу!

Хоть и худеньки у многих подошвы –

Да в сертуках зато желтые прошвы,

Хоть с толокна животы подвело –

Да в позументах под каждым седло,

Коньзагляденье, собачек две своры,

Пояс черкесский, арапник да шпоры.

Вот и помещик! Долой картузы.

Молча он крутит седые усы,

Грозен осанкой и пышен нарядом,

Молча поводит властительным взглядом.

Слушает важно обычный доклад:

«Змейка издохла, в забойке Набат;

Сокол сбесился, Хандра захромала».

Гладит, нагнувшись, любимца Нахала,

И, сладострастно волнуясь, Нахал

На спину лег и хвостом завилял.

2.

В строгом порядке, ускоренным шагом

Едут псари по холмам и оврагам.

Стало светать; проезжают селом –

Дым поднимается к небу столбом,

Гонится стадо, с мучительным стоном

Очеп скрипит (запрещенный законом);

Бабы из окон пугливо глядят,

«Глянь-ко, собаки!» – ребята кричат…

Вот поднимаются медленно в гору.

Чудная даль открывается взору:

Речка внизу, под горою, бежит,

Инеем зелень долины блестит,

А за долиной, слегка беловатой,

Лес, освещенный зарей полосатой.

Но равнодушно встречают псари

Яркую ленту огнистой зари,

И пробужденной природы картиной

Не насладился из них не единый.

«В Банники, – крикнул помещик, – набрось!»

Борзовщики разъезжаются врозь,

А предводитель команды собачьей,

В острове скрылся крикун-доезжачий.

Горло завидное дал ему бог:

То затрубит оглушительно в рог,

То закричит: «Добирайся, собачки!

Да не давай ему, вору, потачки!»

То заорет: «Го-го-го! – ту! – ту!! – ту!!!»

Вот и нашли – залились на следу.

Варом-варит закипевшая стая,

Внемлет помещик, восторженно тая,

В мощной груди занимается дух,

Дивной гармонией нежится слух!

Однопометников лай музыкальный

Душу уносит в тот мир идеальный,

Где ни уплат в Опекунский совет,

Ни беспокойных исправников нет!

Хор так певуч, мелодичен и ровен,

Что твой Россини! что твой Бетховен!

3.

Ближе и лай, и порсканье и крик

Вылетел бойкий русак-материк!

Гикнул помещик и ринулся в поле

То-то раздолье помещичьей воле!

Через ручьи, буераки и рвы

Бешено мчится, не жаль головы!

В бурных движеньях – величие власти,

Голос проникнут могуществом страсти,

Очи горят благородным огнем –

Чудное что-то свершилося в нем!

Здесь он не струсит, здесь не уступит,

Здесь его Крез за мильоны не купит!

Буйная удаль не знает преград,

Смерть иль победа – ни шагу назад!

Смерть иль победа! (Но где ж, как не в буре,

И развернуться славянской натуре?)

Зверь отседает – и в смертной тоске

Плачет помещик, припавший к луке.

Зверя поймали – он дико кричит,

Мигом отпазончил, сам торочит,

Гордый удачей любимой потехи,

В заячий хвост отирает доспехи

И замирает, главу преклоня

К шее покрытого пеной коня.

4.

Много травили, много скакали,

Гончих из острова в остров бросали,

Вдруг неудача: Свиреп и Терзай

Кинулись в стадо, за ними Ругай,

Следом за ними Угар и Ромашка

И растерзали в минуту барашка!

Барин велел возмутителей сечь,

Сам же держал к ним суровую речь.

Прыгали псы, огрызались и выли

И разбежались, когда их пустили.

Ревма-ревет злополучный пастух,

За лесом кто-то ругается вслух.

Барин кричит: «Замолчи, животина

Не унимается бойкий детина.

Барин озлился и скачет на крик,

Струсил – и валится в ноги мужик.

Барин отъехал – мужик встрепенулся,

Снова ругается; барин вернулся,

Барин арапником злобно махнул –

Гаркнул буян: «Караул! Караул

Долго преследовал парень побитый

Барина бранью своей ядовитой:

«Мы-ста тебя взбутетеним дубьем

Вместе с горластым твоим холуем!»

Но уже барин сердитый не слушал,

К стогу подсевши, он рябчика кушал,

Кости Нахалу кидал, а псарям

Передал фляжку, отведавши сам.

Пили псари – и угрюмо молчали,

Лошади сено из стога жевали,

И в обагренные кровью усы

Зайцев лизали голодные псы.

5.

Так отдохнув, продолжают охоту,

Скачут, порскают и травят без счета.

Время меж тем незаметно идет,

Пес изменяет, и конь устает.

Падает сизый туман на долину,

Красное солнце зашло вполовину,

И показался с другой стороны

Очерк безжизненно-белой луны.

Слезли с коней; поджидают у стога,

Гончих сбивают, сзывают в три рога,

И повторяются эхом лесов

Дикие звуки нестройных рогов.

Скоро стемнеет. Ускоренным шагом

Едут домой по холмам и оврагам.

При переправе чрез мутный ручей,

Кинув поводья, поят лошадей –

Рады борзые, довольны тявкуши:

В воду залезли по самые уши!

В поле завидев табун лошадей,

Ржет жеребец под одним из псарей…

Вот наконец добрались до ночлега.

В сердце помещика радость и нега

Много загублено заячьих душ.

Слава усердному гону тявкуш!

Из лесу робких зверей выбивая,

Честно служила ты, верная стая!

Слава тебя, неизменный Нахал, –

Ты словно ветер пустынный летал!

Слава тебе, резвоножка Победка!

Бойко скакала, ловила ты метко!

Слава усердным и буйным коням!

Слава выжлятнику, слава псарям!

6.

Выпив изрядно, поужинав плотно,

Барин отходит ко сну беззаботно,

Завтра велит себя раньше будить.

Чудное делоскакать и травить!

Чуть не полмира в себе совмещая,

Русь широко протянулась, родная!

Много у нас и лесов и полей,

Много в отечестве нашем зверей!

Нет нам запрета по чистому полю

Тешить степную и буйную волю.

Благо тому, кто предастся во власть

Ратной забаве: он ведает страсть,

И до седин молодые порывы

В нем сохранятся, прекрасны и живы,

Черная дума к нему не зайдет,

В праздном покое душа не заснет.

Кто же охоты собачьей не любит,

Тот в себе душу заспит и погубит.

«В неведомой глуши, в деревне полудикой…»*

(Подражание Лермонтову)

В неведомой глуши, в деревне полудикой

Я рос средь буйных дикарей,

И мне дала судьба, по милости великой,

В руководители псарей.

Вокруг меня кипел разврат волною грязной,

Боролись страсти нищеты,

И на душу мою той жизни безобразной

Ложились грубые черты.

И прежде, чем понять рассудком неразвитым,

Ребенок, мог я что-нибудь,

Проник уже порок дыханьем ядовитым

В мою младенческую грудь.

Застигнутый врасплох, стремительно и шумно

Я в мутный ринулся поток

И молодость мою постыдно и безумно

В разврате безобразном сжег…

Шли годы. Оторвав привычные объятья

От негодующих друзей,

Напрасно посылал я грозные проклятья

Безумству юности моей.

Не вспыхнули в груди растраченные силы –

Мой ропот их не пробудил;

Пустынной тишиной и холодом могилы

Сменился юношеский пыл,

И в новый путь, с хандрой, болезненно развитой,

Пошел без цели я тогда

И думал, что душе, довременно убитой,

Уж не воскреснуть никогда.

Но я тебя узнал… Для жизни и волнений

В груди проснулось сердце вновь:

Влиянье ранних бурь и мрачных впечатлений

С души изгладила любовь

Во мне опять мечты, надежды и желанья…

И пусть меня не любишь ты,

Но мне избыток слез и жгучего страданья

Отрадней мертвой пустоты…

«Так, служба! сам ты в той войне…»*

– Так, служба! сам ты в той войне

Дрался – тебе и книги в руки,

Да дай сказать словцо и мне:

Мы сами делывали штуки.

Как затесался к нам француз

Да увидал, что проку мало,

Пришел он, помнишь ты, в конфуз

И на попятный тотчас драло.

Поймали мы одну семью,

Отца да мать с тремя щенками.

Тотчас ухлопали мусью,

Не из фузеи – кулаками!

Жена давай вопить, стонать,

Рвет волоса, – глядим да тужим!

Жаль стало: топорищем хвать

И протянулась рядом с мужем!

Глядь: дети! Нет на них лица:

Ломают руки, воют, скачут,

Лепечут – не поймешь словца –

И в голос, бедненькие, плачут.

Слеза прошибла нас, ей-ей!

Как быть? Мы долго толковали,

Пришибли бедных поскорей

Да вместе всех и закопали…

Так вот что, служба! верь же мне:

Мы не сидели сложа руки,

И хоть не бились на войне,

А сами делывали штуки!

1847

Нравственный человек*

1

Живя согласно с строгой моралью,

Я никому не сделал в жизни зла.

Жена моя, закрыв лицо вуалью,

Под

Скачать:TXTPDF

подруг? Знать, забило сердечко тревогу – Всё лицо твое вспыхнуло вдруг. И зачем ты бежишь торопливо За промчавшейся тройкой вослед?.. На тебя, подбоченясь красиво, Загляделся проезжий корнет. На тебя заглядеться