наемщицам.
— Разве я не то же самое буду у вас в доме? — спросила путешественница.
— Вы? о нет, нет! Я буду покоен и счастлив, когда увижу вас около моих детей. Они, я замечаю, тоскуют, что нет около них нежного и любящего человека. О, сделайте их счастливыми; у вас столько теплоты и чувства, что вы замените им многое!
Марк Семеныч говорил долго и очень красноречиво в этом роде, так что путешественница видимо была тронута. Марк Семеныч продолжал:
— Я понимаю, что для всякой женщины эти обязанности тяжелы, тем более в ваши года; но вы, верно, не откажетесь помочь отцу в воспитании детей. Я прошу у вас этого, как благодеяния.
Путешественница согласилась через два дня явиться к жене Марка Семеныча с рекомендательным письмом, которое он ей доставит.
В назначенный день и час путешественница села в наемную карету четверкой, потому что летом семейство Марка Семеныча жило в двадцати верстах от города, в своей деревне. По волнению путешественницы можно было заключить, что новое звание, в которое готовилась она вступить, слишком ее тревожит.
Приехав к богатому дому с разными аристократическими затеями, она вышла на лестницу, которая вся была уставлена цветами. Ее отвели в небольшую гостиную, убранную роскошно. Большие двери с зеркальными стеклами, начинавшимися с самого пола, выходили на огромную террасу, обтянутую полосатым холстом и всю уставленную цветами. Терраса вела в огромный густой сад; вдали виднелся большой луг, по которому бегали дети. На столе у кушетки был приготовлен прибор для кофе из дорогого севрского фарфора.
Через несколько минут в комнату вошла высокая женщина, лет тридцати, очень стройная, несмотря на роскошь плеч. Черты ее лица были строгой правильности. Цвет его был белизны необыкновенной, тонкость кожи поразительная. Глаза у ней были серые, очень строгие и быстрые, опушенные густыми темно-красноватыми ресницами, так что издали они казались черными. Несколько бледных веснушек было на ее лице. Но ни красноватость ее волос, ни бледные веснушки не портили ее красоты, а, напротив, делали ее очень оригинальною. Одета она была по-утреннему: вся в белом; дорогой кружевной вуаль накинут был на ее голове; передние волосы были в папильотках. Она быстро окинула с ног до головы путешественницу, или, лучше сказать, новую гувернантку, которая поклонилась ей с большим достоинством и подала письмо.
— Садитесь, — сказала хозяйка дома и стала читать письмо. Окончив чтение, она смело взглянула в глаза своей гувернантки и сказала: — Очень рада, mademoiselle Анет, что буду иметь вас в доме. Об вас так много пишет madame Андерсон…
И она опять окинула с ног до головы mademoiselle Анет, которая довольно смело вынесла этот обзор.
— Хотите видеть своих будущих учениц и учеников? — спросила хозяйка дома после некоторого молчания.
— Очень рада!
Хозяйка позвонила: вошел лакей, и ему велено было привести детей. Дети вошли через террасу в сопровождении желтой, сухой, вертлявой француженки с талиею в рюмочку. Ее впалые желтые щеки прикрывались взбитыми большими пуклями, как бы из тафты.
Дети, сделав реверанс и расшаркиваясь, поцеловали руку у своей матери, которая гладила кого по щеке, кого по плечу.
Француженка, сделав хозяйке почтительный реверанс, спросила, как ее здоровье, и устремила с жадностью свои черные глаза на mademoiselle Анет.
— Дети, вот вам папа взял еще гувернантку; познакомьтесь с ней, проводите ее в сад, — сказала хозяйка дома.
Дети отрекомендовались новой своей гувернантке и повели ее в сад. Уходя, mademoiselle Анет слышала следующий разговор между хозяйкой дома и француженкой, происходивший вполголоса на французском языке.
— Какой гордый взгляд, какие манеры! как будто она вовсе не гувернантка! — сказала хозяйка дома.
— Ваш муж, верно, недоволен нами?
— Нисколько! Он странный: боится, что дети забудут говорить по-русски.
— Да на что им русский язык? они будут жить в порядочном кругу! — возразила француженка.
— Это его упрямство одно!
Mademoiselle Анет очень скоро подружилась с детьми. Старшую дочь звали Софи: ей было лет десять; меньшую — Ольгой; сына старшего — Эжень, а других двух — Серж и Андре.
Эжень вовсе не походил на одиннадцатилетнего ребенка, а скорее на взрослого юношу: он не бегал, говорил отборными фразами и вообще имел повелительный тон старшего над сестрами и братьями.
В полчаса дети успели всё рассказать своей новой гувернантке — когда встает папа и мама, как зовут их гувернанток: англичанку — мисс Бетси, француженку — mademoiselle Клара, а нянюшку — mademoiselle Шарлот.
Mademoiselle Анет, гуляя по саду с детьми, которые показывали ей редкости его, заметила в нижнем этаже угловых комнат чьи-то глаза, выглядывавшие из-за ширм, стоявших на окнах. Она спросила, чья это комната.
— Он дома?
— Он поздно встает, даже позже мама! — поспешила ответить Софи.
Через несколько минут явился в сад Марк Семеныч. Дети радостно и шумно кинулись к нему: стали вешаться ему на шею, целовать его; даже преждевременно созревший Эжень превратился в ребенка. С минуту Марк Семеныч был весь в детях: он их ласкал, шутил с ними и потом, взяв дочерей на руки, поднес к mademoiselle Анет и сказал:
— Честь имею рекомендовать вам моих резвушек.
Mademoiselle Анет поклонилась Марку Семенычу, приняла из его рук дочерей и, поцеловав каждую, поставила их на землю.
— Любите их, — тихо произнес Марк Семеныч растроганным голосом, собрав в кучу всех детей около mademoiselle Апет, которая тоже растрогалась и с чувством перецеловала их. Эжень весь вспыхнул и как бы обиделся такой фамильярностью.
— Будьте строги к нему, — шепнул Марк Семеныч mademoiselle Анет, указывая на старшего сына. — Они успели его испортить… Дети, дети! — прибавил он громко: — Ну, кто скорее добежит до той скамейки?
Дети с криком пустились вперегонку.
— Как она вас приняла? — спросил Марк Семеныч и, не дождавшись ответа, продолжал: — У ней несколько холоден прием, но в душе она очень добра. Вы были в своей комнате? Я боюсь, не покажется ли вам тесно. Вот ваши окна.
И Марк Семеныч указал на второй этаж над окнами его комнаты.
Дети, запыхавшись, возвратились, крича:
— Папа, Софи, опять Софи добежала!
Софи кинулась к отцу и радостно сказала по-английски:
— Я возле тебя буду обедать сегодня?
— Дети, слушайте: когда вы будете со мной и с mademoiselle Анет, извольте говорить по-русски. Слышите! ни слова на другом языке, — строго произнес Марк Семеныч.
— Maman велит говорить с ней по-французски, — заметил Эжень.
— Прекрасно! значит, следует говорить с ней по-французски, когда она желает.
— Да мне трудно говорить по-русски!
— Учись! Mademoiselle Анет будет так добра, что станет поправлять твои ошибки.
— Зачем нам говорить по-русски, папа? и с кем? у нас все гости говорят по-французски, — заметил Серж.
— Ты русский: значит, должен хорошо говорить по-русски; а не то над тобой будут смеяться: скажут, что ты не русский…
— Мисс Бетси говорит, что по-русски одни мужицкие рожи говорят, — перебил его Андре.
— Вы видите, чему их учат эти иностранки! — с тяжелым вздохом сказал Марк Семеныч.
Mademoiselle Клара, припрыгивая, бежала к ним.
— Вот идет любимица моей жены, — самая хитрая из женщин, каких я только видел. Держите себя осторожнее с нею.
— Я притворюсь, что не понимаю по-французски.
— И прекрасно сделаете!
— Monsieur, ваша жена желает вас видеть, — делая реверанс, сказала по-французски mademoiselle Клара.
— Bonjour, mademoiselle, [5] — отвечал на поклон Марк Семеныч и пошел к террасе, где лежала в креслах особенного устройства хозяйка дома и покачивалась.
Марк Семеныч подошел к жене и поцеловал у ней руку.
— Bonjour, — сказала хозяйка дома, продолжая качаться.
Молчание длилось с минуту.
— Ты дома обедаешь сегодня? — спросила она.
— Дома, Надинь.
— Скажи, пожалуйста, что это за лицо, новая твоя гувернантка?
— А что? не правда ли, она похожа на Веру?
— Не заметила. Она какая-то странная! Ее манеры, голос, взгляд… как будто она что-нибудь важное… Где ты отыскал такую?
— Ты знаешь, что у madame Андерсон пансион и очень часто из ее бывших воспитанниц идут в гувернантки. Я ее просил давно.
— Интересно знать, как жила она, в каком доме, — я уверена, что не на правах гувернантки, — как бы рассуждая сама с собой, говорила Надинь.
Марк Семеныч искоса взглянул на жену, которая продолжала раскачивать креслы.
— Если ты недовольна, ей можно отказать, — заметил Марк Семеныч.
— О нет, пожалуйста! я не вмешиваюсь в эти дела: делай как знаешь. Я так только заметила, что гордая осанка этой женщины или девушки мне показалась смешна. Но она очень недурна всё-таки. Я люблю хорошеньких женщин вокруг себя.
Марк Семеныч молчал, рассматривая цветы, стоявшие на террасе.
— Да, я забыла тебе сказать, что серые лошади мои никуда не годятся. Я хочу вороных.
— Друг мой, давно ли я купил для тебя серых потому, что вороные не нравились тебе?
— Мне это нравится! Вы купите мне хороших серых, а не…
— Но ты знаешь, что просили с меня за двух орловских рысаков, а тебе еще нужна четверка.
— Вы знаете, что я не люблю вмешиваться в ваши дела, — небрежно отвечала Надинь.
— Я тебе бы это советовал, потому что тогда ты, может быть, не была бы так требовательна, тем более что у нас дети.
— Вот ваш припев ко всему! Ну что могут иметь общего с орловскими рысаками дети? ну какое сравнение? — горячась, говорила Надинь.
— Граф Тавровский! — доложил лакей, явясь в дверях террасы.
Надинь в минуту приняла самое беспечное выражение лица, грациозную позу, и, качнув с силою креслы, которые быстро стали качаться, она повернула голову к двери, где стоял Тавровский (тот самый, с которым мы уже знакомы; но тогда он был моложе, в самом расцвете лет). Он раскланялся с хозяйкой и с хозяином дома и сел возле Надинь, которая сказала:
— Что нового?
— Ничего… впрочем, я думаю, это будет ново: я ужасно устал и хочу спать! Представьте, мы вчера скакали верхом вместо жокеев, — отвечал Тавровский.
— Какие фарсы вы всё придумываете! и от этого вы не были на даче у князя? — спросила Надинь.
— Кто же выиграл приз? — спросил в то же время Марк Семеныч.
— Я, — ответил Тавровский.
— Значит, целая ночь прошла в поздравлениях?
— Угадали, и я, как видите, только переменил туалет — на лошадь и к вам!
— Браво! — смеясь, сказал Марк Семеныч.
— Да вы так превратитесь в самом деле в искусного жокея, — тоже смеясь, подхватила Надинь.
— Это кто стоит с mademoiselle Кларой? Неужели мисс Бетси превратилась в такую худенькую и стройную? — заметил Тавровский, глядя на луг, где бегали дети.
Надинь оправила вуаль на
