— И вас, барон, она пленила?
И, засмеясь, она пошла дальше.
Барон не спускал глаз с mademoiselle Анет, с которой только и танцевал Тавровский. В одной кадрили он сказал ей:
— Вы такой производите эффект, что посмотрите на этого несчастного юношу…
— Где? у дверей?
— Вы, верно, его заметили!
— Чем же он несчастлив?
— Он, увидев вас, сошел с ума.
Mademoiselle Анет засмеялась; но смех ее замер, и она изменилась в лице от следующих слов:
— Право, он помешался: уверяет, будто он вас видел на сцене.
— На какой? — тревожно спросила она.
— На провинциальной.
Mademoiselle Анет вздрогнула, побледнела и с ужасом смотрела кругом.
— Вам начинать, — сказал, делая фигуру, ее кавалер vis-a-vis. [9]
Mademoiselle Анет спохватилась, но не ту фигуру стала делать и сбила всех. Когда она возвратилась на свое место, Тавровский, взяв ее руку, чувствовал через перчатку, что она была холодна; лицо гувернантки было бледно как полотно.
Когда фигура была окончена, Тавровский, нагнувшись к ее стулу, шепнул:
— Что с вами? на вас все смотрят.
— У меня кружится голова.
— Оставим кадриль.
— Нет!
И она продолжала танцевать. Тавровский пытливо глядел то на mademoiselle Анет, то на барона, к которому он подошел по окончании кадрили и сказал:
— Ну что, вы еще уверены, что это она?
— Еще более; и когда она вдруг побледнела, мне так живо она напомнила Десдемону…
Тавровский взял его под руку, и они, разговаривая, удалились в сад, где долго ходили.
Марк Семеныч, по окончании кадрили, подошел к mademoiselle Анет и, задыхаясь, сказал:
— Что с вами? вы бледны… Ваш кавалер так дерзок, что от него всего можно ожидать… Что он сказал вам? О, он поплатится!.. Он не ожидает, что за вас вступятся.
— Право, ничего! — в смущении отвечала mademoiselle Анет.
— Вы скрываете! — стиснув зубы, сказал Марк Семеныч и с горячностью продолжал: — Нет, я не позволю никому оскорблять нашего дома. Я, я…
— Ради бога, не делайте сцены ему! — в испуге сказала Анет.
— А! вы испугались?
— Да, потому что мое положение будет смешно, когда вы потребуете отчета у него в том, в чем он вовсе не виноват. Он может подумать бог знает что обо мне.
— Вы говорите правду?
— Я никогда, кажется, не подала вам повода сомневаться в моих словах.
— Что с вами? вы как будто чего-то испугались, танцуя с Тавровский? — заметила Надежда Александровна, проходя мимо говоривших, и, не дождавшись ответа, ушла.
Mademoiselle Клара тоже подбежала к ней и пугливо, с участием спросила:
— Вам, верно, ma chere Анет, узко платье? Я вам устрою, что не будет заметно, если его расстегнуть.
— Благодарю вас. Мне платье не узко; а у меня, верно, от жару закружилась голова, но теперь уж всё прошло, — отвечала mademoiselle Анет и увидела по этому случаю, до чего за ней все следят.
Она спешила идти танцевать, чтоб прекратить толки, и по-прежнему смотрела спокойно, гордо; румянец появился у ней на щеках. Тавровский ангажировал ее на вальс, давал ей отдохнуть и снова пускался с ней кружиться. Надежда Александровна остановила их, когда они вновь хотели вальсировать, и строго сказала:
— Mademoiselle Анет, вы, кажется, совершенно забыли о детях!
— Они с мисс Бетси.
— Мисс Бетси получает одинаковую плату с вами от меня, и потому…
Mademoiselle Анет быстро оставила Тавровского, сказав ему извинение, и удалилась из залы. Надежда Александровна, торжествуя, глядела ей вслед и улыбалась. Тавровский глядел на нее и сказал:
— Вы любуетесь ею? Не правда ли, какие у ней плечи, руки, талия!
Надежда Александровна быстро повернула голову и устремила сверкающие глаза на Тавровского, который спокойно продолжал:
— Вот это женщина! она не нуждается ни в каком прикрытии своих недостатков, она вся…
— Довольно, довольно! вы наконец выведете меня из терпения! — дрожа, сказала Надежда Александровна.
— Неужели вы ревнуете ваших гувернанток к мужу? — продолжал Тавровский шутливым тоном.
— Поль! — задыхаясь и побледнев, произнесла Надежда Александровна, и, завидя mademoiselle Анет, снова появившуюся в зале, она измерила с ног до головы Тавровского и кинулась к ней навстречу; но Тавровский загородил ей дорогу, взял ее за талию и силою увлек в круг вальсирующих. Они с жаром говорили во всё время, пока танцевали.
К ужину Надежда Александровна приказала детям идти спать. Они стали упрашивать отца, который сказал:
— Надинь, я прошу тебя оставить их для меня; я хочу, чтоб они ужинали со мной.
— Помилуйте! они болтаются между нами, гувернантки вертятся, прыгают.
И Надежда Александровна гневно посмотрела на стоявшую с детьми mademoiselle Анет.
Марк Семеныч воскликнул с упреком:
— Надинь!
— Я вами очень недовольна, mademoiselle Анет, и советую вам вперед более обращать внимание, что вы в доме не гостья, а нянька моих детей! — выйдя из своей гордой роли, говорила Надежда Александровна.
— Надинь! Надежда Александровна! вы забываетесь! — с равною горячностью сказал Марк Семеныч.
— Не я, а ваши гувернантки забываются! — отвечала Надежда Александровна и вышла из комнаты.
Эта сцена происходила в столовой в присутствии лакеев, накрывавших стол, и детей. Марк Семеныч совершенно потерялся; но mademoiselle Анет была покойна, и, взяв детей за руки, она тихо сказала ему:
— Не огорчайтесь! дети пойдут спать.
— Нет! не ходите, дети: подите ко мне.
И Марк Семеныч, перецеловав их всех, сказал им:
— Уважайте и любите mademoiselle Анет: она достойна глубокого уважения за свой кроткий характер. С каждым днем мое удивление к вам увеличивается. Я горжусь, что с первой встречи понял вас…
Ужин был накрыт в разных комнатах: в одной — председала хозяйка дома, а в другой хозяин; дети сидели около него, mademoiselle Анет и Тавровский возле них, а напротив — барон и другие гости, состоящие из детей и гувернанток. К концу ужина Тавровский поднял бокал и громко сказал:
— Барон, не хотите ли выпить за здоровье дамы вашего сердца?
— Извольте!
И барон залпом выпил бокал, смотря на mademoiselle Анет, сохранявшую спокойное выражение лица.
— Кто? за чье здоровье вы пьете? — спросил Марк Семеныч, за детским шумом не слыхав тоста.
— Да вот барон воображает, что здесь есть лицо, очень похожее…
Тавровский говорил протяжно, смотря на mademoiselle Анет, которая страшно изменилась в лице и слегка толкнула локтем Тавровского.
— Ну что же?.. — с любопытством спрашивал Марк Семеныч.
Но Тавровский наклонился под столом, чтоб поднять салфетку свою, и записка очутилась в руках mademoiselle Анет.
— Я поражен сходством одной из здешних дам с одной актрисой, — сказал барон.
— С кем? на кого она похожа? — спросил Марк Семеныч.
Но когда отвечал барон, Тавровский поднял ужасный шум: он уронил свой бокал, отодвинул стул и, извиняясь перед mademoiselle Анет, что испортил ее платье, тер его салфеткой, хотя ничего на нем не было. И весь разговор барона с Марком Семенычем был покрыт говором и шумом, производимым Тавровским. Mademoiselle Анет после ужина побежала в сад и при свете шкаликов прочла следующие две строчки, написанные карандашом:
«Я должен вас видеть. Горничная ваша вам очень предана…»
Mademoiselle Анет пугливо спрятала записку на грудь, потому что mademoiselle Клара подбежала к ней и язвительно сказала:
— Ах, ma chere, что вы здесь делаете? так сыро в саду.
— Я думаю, и для вас также.
— Но о моем здоровье некому хлопотать, — отвечала mademoiselle Клара, и не успела она удалиться, как Марк Семеныч бежал по аллее и озабоченно кричал:
— Mademoiselle Анет! какое безрассудство — после жару идти на сырость!
— Я сейчас уйду.
— Мне надо с вами переговорить.
— Завтра.
— Нет, непременно сегодня.
— Помилуйте, где же! народ кругом, и я должна вести детей спать.
— Я велел это сделать мисс Бетси.
— Марк Семеныч, вы подвергаете меня…
— Да… вы правы, точно; но, боже мой, целую ночь в неизвестности!.. Это ужасно!
— Прощайте! я иду к себе.
— Одно слово! — И Марк Семеныч сделал умоляющий жест.
Mademoiselle Анет убежала бегом, сказав:
— До завтра, до завтра!
Войдя к себе в комнату, она заперлась кругом и свободно вздохнула. Стук в двери, выходившие на двор, заставил ее вздрогнуть. Она дрожащим голосом спросила:
— Кто там?
— Я-с, пришла вас раздеть, — отвечала горничная.
— Не нужно.
— Мне нужно-с…
— Иди спать и оставь меня в покое! — строго закричала mademoiselle Анет; но не успела она окончить фразы, как кто-то тихонько стукнул в дверь другой комнаты.
Голос замер у mademoiselle Анет, и она не знала, на что решиться. Наконец она тихонько подкралась к двери и приложила ухо: тихий стук повторился.
— Кто там? — дрожащим голосом спросила она.
— Это я; узнали ли вы мой голос?
— Что вы здесь делаете? вы хотите погубить меня! — в отчаянии воскликнула mademoiselle Анет.
— Нет, нет.
— Для вашей безопасности! умоляю вас.
— Мне всё равно гибнуть! — решительно отвечала mademoiselle Анет.
— Слушайте, mademoiselle Клара всё слышала, что говорил барон: завтра для вас готовится сцена.
Mademoiselle Анет отчаянно вскрикнула и с чувством сказала:
— Благодарю вас! я скажусь больной.
— О нет! напротив, будьте веселы; надо отклонить их подозрение.
— Хорошо.
— Отворите!
— Ради бога, уходите! вы разве не знаете, как за мной следят! — умоляющим голосом сказала mademoiselle Анет.
И долго она оставалась у двери; потом она кинулась к окну, раскрыла его и увидела черную тень, рисовавшуюся в ночном тумане; а вдали бежала женская фигура, и что-то белое на голове довольно ясно отделялось в зелени.
Стук раскрывшегося окна внизу заставил ее вздрогнуть; голос Марка Семеныча послышался в тишине: он уныло напевал романс Десдемоны.
Рассвело, a mademoiselle Анет всё еще не ложилась спать. Эту ночь многие в доме провели беспокойно.
На другое утро бала все долго спали; одна mademoiselle Анет встала в обычный час и вышла с детьми в сад. Она была бледна и задумчива. Происшествия вчерашнего дня так потрясли ее, что она не могла ничего говорить, даже не понимала, о чем ее спрашивали дети, которых наконец упросила оставить ее в покое и заняться чем-нибудь.
— Я буду с вас рисовать портрет! — сказал Эжень, усаживаясь на траву против нее.
— Я — убирать ваши волосы! — подхватила Софи.
— Хорошо, хорошо! — отвечала рассеянно mademoiselle Анет.
Через несколько минут составилась удивительная группа. Mademoiselle Анет, в своем белом утреннем капоте, с распущенными волосами, в которые Софи, стоя на скамейке, вплетала разные травы и цветы; другие дети, окружив mademoiselle Анет, облокотись локтями на ее колени, полные цветов и трав, и подпираясь рукою в щеку, смотрели на работу сестры своей. Эжень не рисовал, а внимательно глядел на склоненную голову mademoiselle Анет и на ее потупленные глаза. Во всей ее фигуре было столько страдания, что это даже пугало
