обе руки, осыпал поцелуями. Петруша стоял возле, ожидая очереди проститься с Федором Андреичем, который и его удостоил поцелуем.
Первый день, с тех пор как Аня поселилась в доме Федора Андреича, она ложилась спать такой счастливой и веселой, что долго не могла заснуть от волненья.
На другое утро мрачность вступила в свои права, и Федор Андреич по-прежнему хмурил брови.
Глава X
Праздники прошли быстро. Петруша должен был ехать в город. При прощанье он объявил о своем долге Настасье Андреевне, у которой ужас и гнев были первым порывом; но мольбы и отчаяние Петруши смягчили ее, и она обещала ходатайствовать за него у своего брата, потому что у ней самой в руках не было ни гроша.
Прощанье Петруши с Аней было трогательно: они плакали оба, клялись думать каждую минуту друг о друге и расстались до следующего праздника.
Уныние настало в доме после отъезда Петруши. Аня часто плакала.
Настасья Андреевна, как ни сбиралась объявить тайну Петруши своему брату, не находила удобной минуты; но, получив письмо от Петруши, где он просил ее поспешить высылкою денег, она решилась сказать всё брату, несмотря на его недовольное лицо в тот вечер.
Он играл с Аней в шашки, старичок следил за игрой, а Настасья Андреевна вязала чулок.
— Братец… — начала она нетвердым голосом. — Петруша, уезжая, просил меня…
— О чем? — не отрывая глаз от игры, спросил ее брат.
Настасья Андреевна с минуту помолчала и наконец сказала:
— Просить у вас прощенья.
— В чем? — и, взяв шашку, он прибавил, обращаясь к Ане:- Прозевали!
— Он очень, очень раскаивается и дал мне слово никогда этого не делать.
— Опять!.. Ну, вы просто рассеянно играете! — хмурясь, сказал Федор Андреич Ане и продолжал: — В чем же он раскаивался?
— Он не виноват: приятели…
— Верно, уж долги появились? — перебил сестру Федор Андреич.
— Не сердитесь, братец; я его жестоко бранила.
— Хорошо, хорошо! — недоверчиво произнес Федор Андреич и спросил:- А сколько?
Настасья Андреевна нетвердым голосом произнесла:
— Триста!
Аня и старичок с ужасом переглянулись.
— Гм… каково?.. У меня нет денег платить за него долги, и так он дорого стоит, — покойно и решительно отвечал Федор Андреич и, обратись к Ане, прибавил: — Ну-с, о чем вы думаете?
Аня поспешно подвинула шашку.
— Братец, он дал расписку, и срок кончился, — тоскливо заметила Настасья Андреевна после некоторого молчания.
— Мне-то что за дело! вольно мальчишке верить.
— Это будет пятно на его чести.
— Кто велел ему ее пятнать!
Холодность, с какою говорил Федор Андреич, отняла всякую надежду у сестры; она пришла в отчаяние.
— Братец, я прошу эти деньги дать для меня; неужели вы мне откажете?
— Откажу, потому что вы их просите на баловство и поощрение мотовства…
И, горячась, он продолжал:
— Да скажите мне, пожалуйста, вы просили у нашей покойной мачехи для меня денег? давала она мне столько, как я ему даю на содержание, а?
— Он молод и в первый раз… — заметил старичок.
— Я тоже был молод, однако никому не давал расписок.
— Может быть, дурные товарищи, — опять сказал старичок.
— И у меня были тоже товарищи… Впрочем, напрасно его оправдывать… Мне всё равно… Я сказал ему, что не буду за него платить долгов, когда привез его в город, и не заплачу.
И Федор Андреич углубился в игру. Никто его не смел более беспокоить, и партия длилась в глубочайшем молчании. Аня проиграла.
— Желаете отыграться? — спросил Федор Андреич.
— Извольте! только с условием! — весело отвечала Аня.
Она давно заметила, что ее веселое расположение часто смягчало суровость его, и теперь не ошиблась: он довольно ласково отвечал:
— Говорите, какое?
— Я скажу, если выиграю.
— Что за тайны! говорите прежде.
— Не скажу.
— А я не согласен играть.
— Я ожидала этого! — с тяжелым вздохом сказала Аня и привстала со стула.
— Кажется, вы изволили надуть губы? Садитесь.
Партия долго тянулась. Аня обдумывала каждый шаг, но перевес всё-таки был на стороне Федора Андреича, который подшучивал над горячностью Ани.
Но вдруг Федор Андреич сделал такую ошибку, что старичок с жаром воскликнул:
— Да что вы сделали?
— Эх! скажите, какая рассеянность! — с досадою сказал Федор Андреич.
— Да как это вы? что с вами сделалось! как вы этого не видали? — приставал к нему старичок.
Он наконец недовольным голосом сказал:
— Ну что вы заахали! разве нельзя ошибиться?
— Выиграла! — с силою ударив шашкой по доске, воскликнула Аня и, забив в ладоши, стала прыгать по комнате.
Настасья Андреевна и старичок не без удивления посмотрели на развязность Ани, до сих пор вечно застенчивой при Федоре Андреиче. А он был углублен в игру, как бы обдумывая проигранную им партию.
— Ну-с, извольте сказать ваше условие, — сказал он.
— Я завтра его скажу, — небрежно отвечала Аня.
— Как завтра? — с удивлением спросил Федор Андреич.
— Очень просто — завтра!
И она присела перед ним.
— Хитра! надула старого филина! — заметил Федор Андреич, подмигнув старичку.
Настасья Андреевна так улыбнулась язвительно, что Аня закусила губу.
На другой день утром, за чаем, Федор Андреич встретил Аню вопросом:
— Ну-с, какое условие?
— За обедом скажу, — отвечала Аня, здороваясь с ним.
— Вы, кажется, подсмеиваетесь надо мной, — хмурясь, заметил Федор Андреич и быстро вышел из залы.
— Как мило! и что за дерзость так шутить со старшими! — язвительно сказала Настасья Андреевна. — Вы его сердите своими глупостями и лишаете других возможности говорить о деле.
Этот упрек подействовал на Аню: она догадалась, что Настасья Андреевна желала опять говорить с братом о Петруше. Извинясь перед ней, она попросила позволения отнести чай Федору Андреичу в кабинет. Она важно вошла к нему и, с недовольным видом поставив чашку на стол, пошла назад.
— Подождите; куда торопитесь? — сказал Федор Андреич.
Аня, остановись посреди комнаты, повернула к нему одну только голову.
— Подойдите!
Аня медленно подошла.
— Вы сами догадались принести мне чай?
Аня покачала головой.
— А вы разве сами не могли догадаться?
— Если бы мне не приказали Настасья Андреевна и дедушка, я к вам ни за что бы не пошла.
Федор Андреич улыбнулся такой смелой откровенности. Аня никогда еще так фамильярно с ним не обходилась.
— Отчего? — спросил он.
— Я сердита на вас! — отвечала она.
Федор Андреич засмеялся; смех его был такой редкостью, что Аня испугалась; храбрость ее исчезла, и она вновь чувствовала неловкость перед ним.
— А за что вы на меня сердитесь?
Аня, с минуту помолчав, отвечала:
— За то, что вы проиграли и стараетесь показать, что рассердились на меня, чтоб не заплатить своего проигрыша.
— С чего вы взяли? вы, право, забавны! Извольте же говорить ваше условие, и я его исполню, если только оно возможно.
— О, конечно, оно очень возможно! — радостно воскликнула Аня и нерешительно прибавила: — Заплатите долг за Петрушу.
Федор Андреич вскочил с своего места; лицо его запылало гневом, и, топнув ногой, он грозно сказал:
— Извольте идти; я таких глупостей не намерен исполнять.
Аня так испугалась в первую минуту, что ноги у ней задрожали; но вдруг она гордо сказала:
— Я вас потому прошу об этом, чтоб опять не подумали, что мы с дедушкой строим козни.
Федор Андреич посмотрел пристально на Аню, молча подошел к бюро, вынул оттуда деньги, отсчитал триста рублей и, подавая их Ане, сердитым голосом сказал:
— Извольте передать от меня Настасье Андреевне.
Аня, полная гордости, вручила деньги Настасье Андреевне, которая ужасно обрадовалась им. Они тотчас же были посланы к Петруше.
Этот случай так ободрил Аню, что она совершенно изменила свое обращение с Федором Андреичем; особенно замечала она свое влияние, если не было Настасьи Андреевны в комнате. Тогда она капризничала и выпрашивала всё, что ей хотелось. Настасья Андреевна с ужасом стала замечать перемену в Ане, которая уже не слушалась ее более. Она по ночам читала романы, чесала голову, как ей хотелось, не надевала более передников. Впрочем, Ане уже было семнадцать лет.
Иногда Аня оставалась одна с угрюмым Федором Андреичем; тогда она походила на маленькую болонку, запертую в одну клетку со львом. Чувствуя инстинктивно громадную силу зверя, собачонка, однако ж, лает на него, теребит его за гриву, вызывая на бой, а потом от одного его сердитого взгляда прячется, дрожа, в угол и визжит. Так-то и Аня. Иногда она трепетала при одном взгляде Федора Андреича, а то вдруг смело противоречила ему.
Петруша и Аня продолжали вести переписку, благодаря деньгам, которые постоянно проигрывал ей Федор Андреич. К тому ж все в доме любили Аню и в тяжкие минуты прибегали под защиту ее. Это льстило Ане, и она употребляла всё свое искусство, чтоб поддержать свою роль в их глазах. Следующего рода вещи стали повторяться. Любимая чашка Федора Андреича была разбила одним из лакеев. Никто не знал, как сказать о том ему, и ждали бури в доме. И точно, когда Настасья Андреевна подала своему брату чай не в его любимой чашке он грозно спросил:
— Что это значит?
Молчание было ему ответом; бледность лакея, стоявшего в углу залы, изобличила виновного.
— Кто разбил чашку? кто? — привставая со стула и всё более и более горячась, говорил Федор Андреич.
— Это я виновата! — вдруг, встав со стула, сказала Аня.
Ужас и удивление изобразились на лицах присутствующих; ждали грозы. Но Федор Андреич проговорил что-то сквозь зубы, сел на свое место и стал пить чай из поданной ему чашки.
Настасья Андреевна, видя такое влияние Ани над своим братом, страшно досадовала, но в душе не могла не сознаться, что оно было благодетельно для всех в доме, тем более что характер брата стал еще раздражительнее и придирчивее и одна Аня своей болтовней и звучным смехом развлекала его и имела доступ к нему в самые страшные минуты его гнева.
Ане льстило ее влияние, и она заметно изменилась в обращении со всеми; ей уже казалось, что она не из милости живет в доме, а по какому-то праву.
Петруша приехал на Пасху. Аня встретила своего товарища игр холодно. Ее гордая осанка, шелковое платье, покровительный тон так поразили Петрушу, что он не верил, что это та самая бедная девочка, с которой он бегал по саду, которая, провожая его, горько плакала, прося его защиты. Петруша не знал даже, как и говорить с ней; если он ее по-старому называл «Аня», она гордо выпрямлялась и, с недоумением поглядев на него, не удостоивала даже ответом.
Настасья Андреевна, смотря на Аню враждебными глазами, насказала о ней Петруше ужасов. Петруша глубоко был огорчен, тем более что Аня в своей надменности гораздо сильнее нравилась ему,
