чем прежде, в своей покорности. Он уехал в отчаянии, оставив письмо Ане, полное упреков, заслуженных и незаслуженных.
При чтении письма Аню бросало то в жар, то в холод; когда она дочла до того места, где Петруша, по наущенью Настасьи Андреевны, упрекал ее в намерении выжить всех из дому, она вскрикнула пугливо, потом с недоумением разорвала письмо на мелкие кусочки и долго плакала.
В течение нескольких дней потом она была грустна, услуживала Настасье Андреевне, которая по своей жесткости не могла смириться, а только вновь вызывала Аню на бой.
В доказательство, что все ее желания выполняются, Аня пожелала учиться ездить верхом. Седло было выписано из Москвы, лошадь куплена, и Аня, торжествуя, разъезжала всякий день на прогулки в сопровождении Федора Андреича.
Трудно передать всю мелочность войны, какую вели две женщины в этом доме. И каждая удача как с одной, так и с другой стороны еще более разжигала их вражду.
Настасья Андреевна из экономии требовала удаления учителя, который, пользуясь молчанием хозяина, каждый день сходил к столу и к чаю. Федор Андреич согласился. Аня довела распоряжения Настасьи Андреевны до самой последней степени и почти накануне отъезда учителя упросила Федора Андреича оставить его, под предлогом, будто она желает брать у него уроки. Учитель был оставлен.
Настасья Андреевна так была уязвлена этим поступком Ани, что грозилась ей оставить дом брата. Может быть, она и исполнила бы свою угрозу, но мысль о будущности Петруши заставляла ее принести не первую жертву.
На каникулы явился Петруша. Он похудел, был бледен и избегал Ани, что ужасно оскорбляло ее, тем более что он очень нравился Ане с тех пор, как румянец исчез с его щек и вместо детской веселости в глазах появилась грусть.
Ане было жаль его, и в то же время ей не хотелось первой начать объяснение. Она холодность свою заменила кокетством, но таким тонким, что нужно было дивиться ее искусству, которое можно было бы приобрести в большой практике, а не в деревне, где, кроме старика дедушки да угрюмого Федора Андреича, она никого не видала. Петруша стал менее дичиться своей подруги детства.
Раз, во время послеобеденного отдыха Федора Андреича, Аня пожелала ехать верхом и предложила Петруше сопровождать ее. Лошади были оседланы, по приказанию Ани, и они поскакали в лес. Аня была довольна случаем показать свою ловкость и смелость. Она скакала не переводя духу; канавки, плетни не останавливали ее. Петруша молча следовал за ней.
— Знаете ли, что вы очень похожи на Федора Андреича: он, решительно как и вы, всё молчит, когда катается со мной? — сказала Аня, останавливая свою лошадь всю в пене.
— Вы знаете очень хорошо, почему я молчу, — с упреком отвечал Петруша.
— Оттого, что вам наговорила на меня Настасья Андреевна? — перебила его Аня.
— Ах! пожалуйста, не говорите этого. Когда она была виновата против вас, я разве оправдывал ее? — с горячностью возразил Петруша.
Аня вспыхнула, ударила хлыстом лошадь и помчалась; она скакала долго и очень была поражена, не видя Петруши за собой. Она вернулась назад. Петруша ехал шагом и о чем-то думал. Аня подскакала к нему и с запальчивостью сказала:
— Почему вы отстаете!
— Лошадь очень устала, и я боюсь ее замучить: она не моя.
Аня сконфузилась и предложила, доехав до лесу, привязать лошадей, чтоб дать им отдых.
Когда подпруги были ослаблены и лошади привязаны к дереву, Аня сказала:
— Петруша, пойдем сбирать васильки для Селивестра Федорыча, как мы, помнишь, прежде делали, чтоб его задобрить.
Петруша очень был поражен такой переменой; он глядел с удивлением на Аню, которая, взяв его за руку и потупив глаза, продолжала:
— Петруша, ты на меня сердишься?
— Нет, Аня; но ты сама очень изменилась.
— Ах, Петруша, что же мне делать? я готова всё сделать, чтоб только она на меня так не смотрела! Я всё знаю: она наговорила на меня, будто я…
— Аня, я сам вижу! — с упреком перебил ее Петруша.
— Ну, скажи мне, что я должна делать?
— Не знаю, — только не быть такой.
Равнодушие, с которым говорил Петруша, сначала так рассердило Аню, что она заплакала; потом она вытерла слезы и, гордо подняв голову, торжественно сказала:
— Петруша… дашь ли ты мне слово защищать меня и моего дедушку: тогда я ничего не буду делать против нее.
— Ты помнишь, Аня, как я всегда за вас заступался; я тогда был еще мальчишка.
— Если так, Петруша, забудь всё, не сердись на меня более; прости же меня!..
Аня остановилась.
— Ах, Аня… как мне больно было, как ты вздумала, чтоб я тебе говорил «вы»! — с жаром подхватил Петруша.
И, усевшись на траву, они стали передавать друг другу все страдания свои. Оба поплакали; но скоро звучный смех огласил лес.
Они, припоминая старое время, стали бегать и догонять друг друга.
Полные радостью примирения, они вернулись домой. Федор Андреич был ужасно разгневан самопроизвольным распоряжением. Он встретил Петрушу следующими словами:
— Милостивый государь! как вы осмелились взять мою лошадь?
— Это я приказала оседлать, — самонадеянно отвечала Аня за оторопевшего Петрушу.
Федор Андреич пуще прежнего сдвинул свои брови, но кротче отвечал:
— А вы, сударыня, как смели распоряжаться?
Аня вспыхнула; она давно уже не слыхала таких жестких слов.
— Я не знала, — обидчиво отвечала она, — что не могу распоряжаться своей лошадью.
— Своей — как угодно, но не другими! — запальчиво произнес Федор Андреич.
Аня замолчала, и так как она имела характер мстительный, то с вечера подбила Петрушу идти гулять рано утром. И, чтобы придать решимости Петруше, она насмешливо сказала:
— Может быть, ты боишься его: помнишь, как он за нашу прогулку засадил тебя к себе в кабинет?.. Впрочем, он тогда рассердился, что был вечер, а мы теперь пойдем утром. Да и тебе ведь уж двадцать лет.
— Больше — двадцать один! — с гордостью сказал Петруша.
Рано утром Аня, взяв с собою булку, а Петруша — книгу, отправились на дальнюю прогулку. Они доехали в лодке до ближайшей деревни, там выпили молока, долго гуляли в лесу, читали книгу и вернулись домой после утреннего чаю.
Встревоженные лица домашних известили их о готовившейся буре; но Аня смело подошла здороваться с Федором Андреичем, который сидел на террасе и медленно курил трубку. В присутствии своей сестры и старика он старался придать своему голосу более твердости, но не умел: видно было, что гнев душил его.
— Где вы это изволите пропадать? — спросил он.
— Мы гуляли.
— Как же вы смели без спросу?
— Мы ходили пешком, — насмешливо отвечала Аня, не замечая умоляющих жестов старичка.
— Вот, братец, вы видите, как она вам отвечает: что же вы хотите, чтоб я делала? Она дошла до такой дерзости…
— Я никому не позволю быть дерзким со мной! — в гневе закричал Федор Андреич.
Аня побледнела; но при взгляде на торжествующее лицо Настасьи Андреевны кровь хлынула ей в голову, и она с необычайной смелостью сказала:
— Я дерзостей никому не делаю своими прогулками; но никто не может мне их запретить!
Послышались со всех сторон восклицания удивления. Федор Андреич, казалось, сам онемел от слов Ани, которая гордо глядела на всех.
— Вы… вы воображаете, что над вами нет старшего, а?.. — задыхаясь и едва сдерживая гнев, спросил Федор Андреич.
— Нет! кроме моего дедушки! — отвечала Аня.
Старичок побледнел и в отчаянии воскликнул:
— Аня, Аня!
— Каково! а? слышите, братец! что она думает о себе! Она, кажется, воображает, что играет первую роль в доме, — жужжала Настасья Андреевна своему брату, который, повесив голову, сидел, как бы о чем-то думая. Он долго оставался в этом положении. Все, объятые страхом, разошлись, оставив его одного.
В этот день Федор Андреич не выходил из своего кабинета, а на другое утро все в доме были поражены его неожиданным отъездом: он уехал в ночь.
Глава XI
Аня очень скоро ощутила отсутствие Федора Андреича и с ужасом увидела, до какой степени расположение его было необходимо ей: Настасья Андреевна не замедлила выказать свою власть над беззащитной Аней и ее дедушкой. Целые дни проходили в попреках, в колкостях, которые приводили гордую Аню в отчаяние, особенно после той свободы, которой она наслаждалась так недавно. Петруша впал в немилость у Настасьи Андреевны за его расположение к старичку и заступничество за Аню и скоро уехал. Его отъезд был страшен для Ани: она оставалась совершенно одна. Но, к счастью, возвратился скоро Федор Андреич. Аня, увидев его, так ему обрадовалась, что бросилась ему на шею и долго плакала. Но как она была удивлена: Федор Андреич совершенно изменился к ней, даже к старичку, с которым сухо поздоровался и ничего не говорил. Он сидел большую часть времени у себя в кабинете, а если и выходил в залу, то был до того угрюм, что Аня не решалась произнести слова; слезы ее потеряли всякую силу; он даже был жесток в такие минуты своими вопросами:
— Чем еще вы недовольны?
Туалет Ани износился, даже не было у ней башмаков, — Федор Андреич как бы не замечал, а Настасья Андреевна ждала, когда Аня попросит, чтоб иметь случай прочесть ей наставление и высчитать, сколько на нее тратят. Но Аня решилась терпеливо выносить всё — для своего дедушки, который от беспрестанных домашних неприятностей стал часто прихварывать.
С каждым приездом Петруша больше сближался с Аней. Детская их дружба теперь, когда они уже были в полном расцвете жизни, начала принимать характер серьезный. Это не укрылось от Настасьи Андреевны, и, в отмщение своему любимцу, она перестала присылать ему разные хозяйственные мелочи. Даже деньги он получал уже не через нее, а должен был сам просить их у Федора Андреича, который обращался с ним с убийственною холодностью.
Всё это раздражало Петрушу; он часто стал ссориться с Настасьей Андреевной, которая всё приписывала и без того угнетенной Ане. Аня же давно бы покинула этот дом, если б не дедушка, умолявший ее потерпеть, и уверявший, что скоро Федор Андреич перестанет сердиться и всё опять пойдет хорошо.
Но время шло. Раздоры вспыхивали из малейших пустяков. Петруше перестали посылать деньги; он жил в долг.
Всё это наконец вывело из терпения Аню: она написала ему письмо, где логически изложила печальную перспективу их любви, просила его забыть о ней и требовала, чтоб он повиновался желаниям Настасьи Андреевны.
Аня потеряла все силы; бодрость духа исчезла у ней в каждодневных стычках с Настасьей Андреевной; она похудела; нервы ее до такой степени раздражились, что она от всяких глупостей плакала как сумасшедшая.
Посланный, которому она тихонько отдала письмо Петруше, должен
