«Заметке читателя»: Речь, 1914, 3 янв., № 2, с. 2; ст. 141–148: ПССт 1967, т. III, с. 413.
В собрание сочинений впервые включено: Ст 1879, т. III. В прижизненные издания «Стихотворений» Некрасова не входило.
Первоначальные наброски, чернилами и карандашом, без даты, среди набросков других стихотворений, – ИРЛИ, ф. 203, № 36, л. 5 об.-6 об. и № 31, л. 8 об. (о последнем наброске см. ниже, с. 465, комментарий к циклу «Ночлеги»).
Черновой автограф, чернилами, с авторской правкой карандашом и чернилами, содержащий многочисленные варианты, с датой в конце текста: «7 августа 1874 г., Лука», – ИРЛИ, ф. 203, № 5, л. 7-12. Особенно показательны поиски Некрасовым наиболее точного образа в связи с принципиальной характеристикой сущности кулака (паук на яблоке, рябине, клене, дубе). Несколько раз поэт возвращается и к афористической строфе (ст. 145–148), отыскивая ей соответствующее место в окончательной редакции.
Наборная рукопись, чернилами, с цензорскими вычеркиваниями, правкой и пометами карандашом и чернилами самого Некрасова, – ИРЛИ, ф. 203, № 5, л. 1–5. Ст. 73–96 и 109–148 перечеркнуты красным карандашом, затем черными чернилами. Надпись цензора сбоку на полях: «Не дозволено читать» – зачеркнута карандашом, в верхней части листа карандашная помета рукою Некрасова: «Набрать цифру III и первый стих, а потом 3 строки точек и затем цифра IV». Справа на полях весь текст, изъятый цензором, отчеркнут простым карандашом и сделана помета: «Не нужно». Рядом со ст. 109–148, на полях слева, снова цензорское указание: «Не дозволено читать». Эти строки на полях до ст. 140 отчеркнуты простым карандашом с пометой автора: «Чисто» (л. 3 и об.). Помета, видимо, означала указание наборщику набирать отчеркнутый текст, невзирая на цензорское запрещение. Именно эти строфы Некрасову и удалось отстоять: они были опубликованы в «Отечественных записках». Ст. 141–148 после красного карандаша перечеркнуты чернилами; рядом на полях карандашная надпись: «Не нужно». После ст. 89 в рукописи оставлено место и проставлено семь строк точек. Вероятно, Некрасов намеревался вернуться к разработке этих строф: незавершенные варианты их находятся в черновом автографе (см.: Другие редакции и варианты, с. 354). В конце текста слева перечеркнутая авторская помета чернилами: «Переписано 10 августа», слева подпись карандашом: «Н. Некрасов».
Помимо дат, указанных при публикации в «Отечественных записках» и автографах, время написания произведения подтверждается и письмом Некрасова к А. Н. Еракову от 10 августа 1874 г., отправленным из Чудовской Луки (ЛН, т. 51–52, с. 30), в котором Некрасов сообщает, что, прибыв в Луку 6 июня, он «30 дней читал только корректуры», а затем «принялся писать», и в числе произведений, созданных в эти дни, т. е. с 6 июля по 10 августа 1874 г., упоминает «Горе старого Наума».
В этом же письме Некрасов называет «Горе старого Наума» поэмой. О жанре этого произведения см.: Степанов Н. Н. А. Некрасов. Жизнь и творчество. М., 1971, с. 125; Гин, с. 124–125; Гаркави А. М. Поэма об исторических судьбах России («Горе старого Наума»). – В кн.: О Некр., вып. 3, с. 121. К. И. Чуковский считал «Горе старого Наума» «стихотворной новеллой» {Чуковский К. И. Мастерство Некрасова. М., 1962, с. 234). В свое время на жанр этого произведения обратил внимание и П. Ф. Якубович-Мельшин, отнеся его к «маленьким поэмам» (Мельшин Л. (Гриневич П. Ф.) Очерки русской поэзии. СПб., 1904, с. 166).
По свидетельству земляков Некрасова, прототипом Наума послужил местный богач Понизовкин (см.: Первухин Н. По живым следам. Родовое гнездо Некрасова. – Красная нива, 1928, № 1, с. 11).
Современная поэту критика, говоря о поэме, обвиняла Некрасова в пренебрежении к поэтической форме, считая «Горе старого Наума» в художественном отношении несовершенным произведением (см., например, «Литературную летопись» В. М. <Маркова>: СПбВ, 1876, № 86), т. е. повторяла традиционные обвинения литературных и идейных противников поэта. У В. С<оловьева> особое негодование вызвали весьма прозрачные политические намеки: «Г-н Некрасов давно уже злоупотребляет этими пустынными <sic!> воспоминаниями и намеками <…> Теперь все это производит впечатление надоевшего и беспричинного нытья по поводу старых бедствий, рассматриваемых в сильно увеличивающее стекло» (РМ, 1876, № 95). М. Е. Салтыков-Щедрин, получив экземпляр «Отечественных записок», где была напечатана поэма, спешит написать Некрасову из Ниццы: «„От<ечественные> зап<иски>“ № 3 я получил. „Горе старого Наума“- одна из прелестнейших Ваших вещей» (Салтыков-Щедрин М. Е. Полн. собр. соч. и писем, т. XVIII, кн. 2. М., 1976, с. 281).
Высокая оценка Салтыкова-Щедрина не случайна: ему было ясно, что Некрасов создал произведение большого социального смысла. В поэме нашел воплощение новый тип пореформенной действительности – кулак-эксплуататор, генетически связанный с образами других произведений («Влас», «Современники»). Образ Наума имеет сложную семантику. Некрасов не просто обличает эксплуататорскую паучью сущность кулака, но показывает и его духовный крах: стяжательство лишило Наума элементарных человеческих чувств и радостей. Образ Наума – еще один приговор, вынесенный Некрасовым хищничеству, еще одно разоблачение власти капитала. Значение поэмы этим не ограничивается. Некрасов ведет речь о родине, о ее судьбах. В поэме звучит страстная вера во всепобеждающую силу народа, его будущее. Процитировав стихи «Мечты! Я верую в народ…», П. Ф. Якубович справедливо заметил: «В устах Некрасова это не только красивая фраза, а действительная „мечта“ настрадавшегося сердца, его последнее убежище и святыня» (Мельшин Л. (Гриневич П. Ф.) Очерки русской поэзии, с. 167). Некрасов напоминает о недавнем прошлом страны, дает понять, что борьба не окончена, что она еще потребует жертв, что готовится «новый бой». Эту идею поэт проводит с помощью метафорических уподоблений (образы ненастья, бури, туч, грома и т. п.), характерных для вольнолюбивой русской поэзии. Основным лейтмотивом поэмы являются знаменитые строки, обращенные к будущему России, к будущему ее народа («Иных времен, иных картин провижу я начало…»). Именно этот мотив определял и определяет отношение современников Некрасова и наше отношение к поэме в целом.
Бабайский монастырь – Николо-Бабайский мужской монастырь в Ярославской губернии, основанный в XVI в.
Большие Соли – село, расположенное неподалеку от Грешнева на берегу Волги.
Паузиться – перегружаться при мелководье на небольшие суда-дощаники (паузки).
В личных, высоких сапогах… – Личные сапоги – кожаные сапоги, сшитые мездрою внутрь.
Чуйка – длинный суконный кафтан халатного покроя.
Душистой поленикой. – Поленика (княженика, княженица) – небольшое растение из семейства разноцветных с красными ароматными ягодами, напоминающими по виду ежевику.
Печатается по тексту первой публикации.
Впервые опубликовано: ОЗ, 1875, № 2, с. 495–496, с подписью: «Н. Некрасов», урезанным ст. 7 («Влачатся в нищете………..») и заменой ст. 8 строкой точек (перепечатано: Р. б-ка, с. 225–227, с датой: «1874», без цензурного пропуска).
В собрание сочинений впервые включено: Ст 1879, т. III. В прижизненные издания «Стихотворений» Некрасова не входило.
Автографы: 1) черновой автограф без заглавия и даты (ст. 1- 14, 25–36) – ИРЛИ, ф. 203, № 41; 2) наброски (на л. 2 черновой рукописи стихотворения «На постоялом дворе») – ИРЛИ, ф. 203, К 31; 3) наборная рукопись с заглавием и посвящением, без даты, с подписью: «Н. Некрасов» – ИРЛИ, ф. 203, № 40. Известна также копия А. А. Буткевич, сохранившаяся среди писем ее к С. И. Пономареву, с*** вместо заглавия и датой: «15–17 августа 1875 <sic!>», с небольшими разночтениями, одно из которых в ст. 8 («по выжженным лугам» вместо «по скошенным лугам») принято во втором и третьем посмертных изданиях (Стихотворения Н. А. Некрасова. Полн. собр. в одном томе. 1842–1872. СПб., 1881; переиздание: СПб., 1882), – ИРЛИ, Р. II, оп. 1, № 40.
Датируется 15–17 августа 1874 г. по копии, с исправлением ошибочно проставленного в ней года.
Решив повременить с печатанием столь острого в политическом отношении стихотворения и опасаясь заранее привлечь к нему внимание цензуры, поэт писал 29 августа 1874 г. из Чудовской Луки мужу своей сестры А. Н. Еракову по поводу «Элегии»: «Посылаю тебе стихи; так как это самые мои задушевные и любимые из написанных мною в последние годы, то и посвящаю их тебе, самому дорогому моему другу. Одна просьба – не давай их никому списывать, а читать можешь, коли они тебе понравятся, кому угодно» (об А. Н. Еракове см. выше, с. 430).
В черновой рукописи стихотворение начиналось строками:
Старо, не правда ли, печь хлебы из муки?
Однако ж из песку попробуй испеки! –
которые являлись стихотворным переложением афоризма, сформулированного Некрасовым в «Заметках о журналах» за октябрь 1855 г.: «Очень однообразная вещь печь хлеб всё из муки да из муки; он даже не всегда и удается, – однако ж никому не приходит в голову начать печь его из песку» (ПСС, т. IX, с. 339). Отказавшись от этого наглядного бытового сравнения, противоречащего общей высокой тональности стихотворения, Некрасов прямо начинает с утверждения актуальности темы «страданий парода», полемически направленного против претензий, предъявлявшихся к его поэзии современным либеральным историком литературы О. Ф. Миллером, который считал, что «непосредственное описание страданий народа и вообще бедняков» уже Некрасовым «исчерпано» и что «поэт наш стал как-то повторяться, когда принимается за эту тему» (Миллер О. Публичные лекции. Некрасов. Произведения второго периода… СПб., 1874, с. 144–145; см. об этом: Гин 1971, с. 166–169). Написанная в период, когда «хождение в народ» приобрело особенный размах, «Элегия» заключала в себе обращенный к молодежи замаскированный призыв бороться за подлинное освобождение крестьянства (черновой вариант: «О русский юноша! Есть темы выше моды: Не старят их века!..»). Вместе с тем в стихотворении говорится и о бедствии «народов» (во множественном числе), т. е., как и в созданных в том же 1874 г. стихотворениях «Страшный год» и «Смолкли честные, доблестно павшие…», о торжестве реакции в Европе, наступившей после франко-прусской войны и разгрома Парижской Коммуны (см.: Гаркави А. М. К изучению «Элегии» Н. А. Некрасова в 9-м классе. – В кн.: Проблемное изучение литературы в школе. Сб. Калинингр. гос. ун-та. Калининград, 1969, с. 63). Вопрос о положении народа сливается в «Элегии» с вопросом о роли поэта в обществе. Развивая собственную программу гражданственности искусства, Некрасов опирался в этом стихотворении на тенденции вольнолюбивой лирики Пушкина. Исследователями отмечалась перекличка со стихотворениями Пушкина «Деревня», «Эхо», «Памятник» (см. об этом: Гиппиус В. Некрасов в истории русской поэзии XIX века. – ЛН, т. 49–50, с. 10, а также названные работы А. М. Гаркави и М. М. Гина). В свой итоговый сборник «Последние песни» Некрасов не ввел «Элегию» безусловно лишь по цензурным соображениям. Это образец нового типа элегии, возникшего в творчестве Некрасова, элегии социальной, в которой в связи с изменением объекта изображения традиционные поэтические средства насыщались новыми жанровыми признаками (см. об этом: Фризман Л. Г. Жизнь
