злились. Наскучил их крик —
И придавил их ногою мужик.
Да через месяц — пришла. Перед ней
Взрытые глыбы и тысячи пней;
Только, уныло повиснув ветвями,
Старые сосны стояли местами,
Так на селе остаются одни
Старые люди в рабочие дни.
Верхние ветви так плотно сплелися,
Словно там гнёзда жар-птиц завелися,
Что, по словам долговечных людей,
Дважды в полвека выводят детей.
Саше казалось, пришло уже время:
Вылетит скоро волшебное племя,
Чудные птицы посядут на пни,
Чудные песни споют ей они!
Саша стояла и чутко внимала.
В красках вечерних заря догорала —
Через соседний несрубленный лес,
С пышно-румяного края небес
Солнце пронзалось стрелой лучезарной,
Шло через пни полосою янтарной
Света и теней недвижный узор.
Долго в ту ночь, не смыкая ресницы,
Думает Саша: что петь будут птицы?
В комнате словно тесней и душней.
Саше не спится, — но весело ей.
Пёстрые грёзы сменяются живо,
Щёки румянцем горят нестыдливо,
Утренний сон её крепок и тих…
Первые зорьки страстей молодых!
Полны вы чары и неги беспечной,
Нет ещё муки в тревоге сердечной;
Медлит испортить смеющийся день,
Будто жалея… И день ещё ясен…
Он и в грозе будет чудно прекрасен,
Но безотчетно пугает гроза…
Эти ли детски живые глаза,
Эти ли полные жизни ланиты
Грустно поблекнут, слезами покрыты?
Эту ли резвую волю во власть
Гордо возьмёт всегубящая страсть?..
Мимо идите, угрюмые тучи!
Горды вы силой! свободой могучи:
С вами ли, грозные, вынести бой
Слабой и робкой былинке степной?..
3
Третьего года, наш край покидая,
Старых соседей моих обнимая,
Помню, пророчил я Саше моей
Доброго мужа, румяных детей,
Долгую жизнь без тоски и страданья…
Да не сбылися мои предсказанья!
В страшной беде стариков я застал.
Вот что про Сашу отец рассказал:
«В нашем соседстве усадьба большая
Лет уже сорок стояла пустая;
В третьем году наконец прикатил
Барин в усадьбу и нас посетил,
Именем: Лев Алексеич Агарин,
Ласков с прислугой, как будто не барин,
Тонок и бледен. В лорнетку глядел,
Звал он себя перелётною птицей:
„Был, — говорит, — я теперь за границей,
Много видал я больших городов,
Синих морей и подводных мостов —
Всё там приволье, и роскошь, и чудо,
Да высылали доходы мне худо.
На пароходе в Кронштадт я пришёл,
И надо мной всё кружился орёл,
Словно пророчил великую долю“.
Мы со старухой дивилися вволю,
Саша смеялась, смеялся он сам…
Начал он часто похаживать к нам,
Начал гулять, разговаривать с Сашей
Да над природой подтрунивать нашей —
Есть-де на свете такая страна,
Где никогда не проходит весна,
Там и зимою открыты балконы,
Там поспевают на солнце лимоны,
И начинал, в потолок посмотрев,
Грустное что-то читать нараспев.
Право, как песня слова выходили.
Господи! сколько они говорили!
И по-французски её обучал.
Словно брала их чужая кручина,
Всё рассуждали: какая причина,
Вот уж который теперича век
Беден, несчастлив и зол человек?
„Но, — говорит, — не слабейте душою:
Солнышко правды взойдёт над землёю!“
И в подтвержденье надежды своей
Старой рябиновкой чокался с ней.
Саша туда же — отстать-то не хочет —
Выпить не выпьет, а губы обмочит;
Грешные люди — пивали и мы.
Стал он прощаться в начале зимы:
„Бил, — говорит, — я довольно баклуши,
Будьте вы счастливы, добрые души,
Перекрестился — и съехал с двора…
В первое время печалилась Саша,
Видим: скучна ей компания наша.
Годы ей, что ли, такие пришли?
Только узнать мы её не могли:
Скучны ей песни, гаданья и сказки.
Вот и зима! — да не тешат салазки.
Думает думу, как будто у ней
Больше забот, чем у старых людей.
Книжки читает, украдкою плачет.
Видели: письма всё пишет и прячет.
Книжки выписывать стала сама —
И наконец набралась же ума!
Что ни спроси, растолкует, научит,
С ней говорить никогда не наскучит;
Век не видал, не увидишь и ты!
Бедные все ей приятели-други:
Кормит, ласкает и лечит недуги.
Так девятнадцать ей минуло лет.
Мы поживаем — и горюшка нет.
Надо же было вернуться соседу!
Слышим: приехал и будет к обеду.
Как его весело Саша ждала!
В комнату свежих цветов принесла;
Книги свои уложила исправно,
Просто оделась, да так-то ли славно;
Вышла навстречу — и ахнул сосед!
Словно оробел. Мудрёного нет:
В два-то последние года на диво
Сашенька стала пышна и красива,
Прежний румянец в лице заиграл.
Он же бледней и плешивее стал…
Всё, что ни делала, что ни читала,
Саша тотчас же ему рассказала;
Только не впрок угожденье пошло!
Он ей перечил, как будто назло:
„Оба тогда мы болтали пустое!
Умные люди решили другое,
Род человеческий низок и зол“.
Да и пошёл! и пошёл! и пошёл!..
Что говорил — мы понять не умеем,
Только покоя с тех пор не имеем:
Вот уж сегодня семнадцатый день
Саша тоскует и бродит, как тень!
Книжки свои то читает, то бросит,
Гость навестит, так молчать его просит.
Был он три раза; однажды застал
Сашу за делом: мужик диктовал
Ей письмецо, да какая-то баба
Травки просила — была у ней жаба.
Он поглядел и сказал нам шутя:
„Тешится новой игрушкой дитя!“
Саша ушла — не ответила слова…
Он было к ней; говорит: „Нездорова“.
Книжек прислал — не хотела читать
Плачет, печалится, молится богу…
Он говорит: „Я собрался в дорогу“, —
Сашенька вышла, простилась при нас,
Да и опять наверху заперлась.
Что ж?.. он письмо ей прислал. Между нами:
Грешные люди, с испугу мы сами
Прежде его прочитали тайком:
Руку свою предлагает ей в нём.
Саша сначала отказ отослала,
Да уж потом нам письмо показала.
Мы уговаривать: чем не жених?
Молод, богат, да и нравом-то тих.
„Нет, не пойду“. А сама неспокойна;
То говорит: „Я его недостойна“ —
То: „Он меня недостоин: он стал
Зол и печален и духом упал!“
А как уехал, так пуще тоскует,
Письма его потихоньку целует!..
Что тут такое? родной, объясни!
Хочешь, на бедную Сашу взгляни.
Или уж ей не певать, не смеяться,
И погубил он бедняжку навек?
Ты нам скажи: он простой человек
Или какой чернокнижник-губитель?
Или не сам ли он бес-искуситель?..»
4
Будете скоро по-прежнему жить:
Саша поправится — бог ей поможет.
Околдовать никого он не может:
Он… не могу приложить головы,
Как объяснить, чтобы поняли вы…
Странное племя, мудрёное племя
В нашем отечестве создало время!
Это не бес, искуситель людской,
Это, увы! — современный герой!
Книги читает да по свету рыщет —
Благо, наследье богатых отцов
Освободило от малых трудов,
Лень помешала да разум развитый.
«Нет, я души не растрачу моей
На муравьиной работе людей:
Или под бременем собственной силы
Сделаюсь жертвою ранней могилы,
Или по свету звездой пролечу!
Мир, — говорит, — осчастливить хочу!»
Что ж под руками, того он не любит,
То мимоходом без умыслу губит.
В наши великие, трудные дни
Книги не шутка: укажут они
Всё недостойное, дикое, злое,
Но не дадут они сил на благое,
Но не научат любить глубоко…
Дело веков поправлять нелегко!
В ком не воспитано чувство свободы,
Тот не займёт его; нужны не годы —
Нужны столетья, и кровь, и борьба,
Чтоб человека создать из раба.
Всё, что высоко, разумно, свободно,
Сердцу его и доступно и сродно,
Только дающая силу и власть,
В слове и деле чужда ему страсть!
Любит он сильно, сильней ненавидит,
А доведись — комара не обидит!
Да говорят, что ему и любовь
Голову больше волнует — не кровь!
Что ему книга последняя скажет,
То на душе его сверху и ляжет:
Верить, не верить — ему всё равно,
Лишь бы доказано было умно!
Сам на душе ничего не имеет,
Что вчера сжал, то сегодня и сеет;
Нынче не знает, что завтра сожнёт,
Только наверное сеять пойдёт.
Это в простом переводе выходит,
Что в разговорах он время проводит;
Если ж за дело возьмётся — беда!
Мир виноват в неудаче тогда;
Чуть поослабнут нетвёрдые крылья,
Бедный кричит: «Бесполезны усилья!»
И уж куда как становится зол
Крылья свои опаливший орёл…
Поняли?.. нет!.. Ну, беда небольшая!
Лишь поняла бы бедняжка больная.
Благо теперь догадалась она,
Что отдаваться ему не должна,
А остальное всё сделает время.
В нашей степной полосе, что ни шаг,
Знаете вы, — то бугор, то овраг.
В летнюю пору безводны овраги,
Выжжены солнцем, песчаны и наги,
Осенью грязны, не видны зимой,
Но погодите: повеет весной
С тёплого края, оттуда, где люди
Дышат вольнее — в три четверти груди, —
Красное солнце растопит снега,
Реки покинут свои берега, —
Чуждые волны кругом разливая,
Будет и дерзок и полон до края
Жалкий овраг… Пролетела весна —
Выжжет опять его солнце до дна,
Но уже зреет на ниве поёмной,
Что оросил он волною заёмной,
Пышная жатва. Нетронутых сил
В Саше так много сосед пробудил…
Эх! говорю я хитро, непонятно!
Знайте и верьте, друзья: благодатна
Зреет и крепнет душа под грозой.
Чем неутешнее дитятко ваше,
Тем встрепенётся светлее и краше:
В добрую почву упало зерно —
Пышным плодом отродится оно!
1854–1855
«Несчастные»*
1
Тяжел мой крест: уединенье,
Преступной совести мученье,
Нужда, недуги. Говорят,
К цветущей юности возврат —
Под старость нам одно спасенье,
Отрада верная. — «Живи,
А станешь стариться, нарви
Цветов, растущих на могилах,
И ими сердце обнови…»
И я попробовал… но что же?..
Душа по-прежнему нема,
И с одичалого ума
Стереть угрюмости клейма
Ничто не властно. Правый боже!
Ограбив сердце без пощады,
Душе моей не даст отрады
В воспоминаньи юных лет?..
Иль точно нам отрады нет?
Увы! Там душно, там пустыня.
Любя, прощая, чуть дыша,
Там угасает, как рабыня,
Святая женская душа.
Переступить порог не смея,
Тоски и ужаса полна,
Так вянет сказочная фея
В волшебном замке колдуна.
Воображенье прихотливо
Рисует ей другие дни:
В чертогах, убранных на диво,
Горят венчальные огни;
И речь его тиха, нежна…
Где ум красавицы не бродит,
Чего не думает она?
Ликует день, щебечут птицы,
Красою блещут небеса,
Доходят до дверей темницы
Любви и воли голоса, —
Но ей нет воли, нет отрады.
Не нужно камней дорогих,
Возьмите пышные наряды!
Где мать? где сестры? где жених?
Где няня с песенкой и сказкой?
Никто не сжалится над ней,
И только докучает лаской
Но нет!.. Она любить не станет,
Скорей умрет… Уходит он
И в гневе подданных тиранит.
Кругом проклятья, вопли, стон…
Но в сказке витязь благородный
Придет — волшебника убьет
И клочья бороды негодной
К ногам красавицы свободной
С рукой и сердцем принесет.
А здесь?..
Рога трубят ретиво,
Пугая ранний сон детей,
И воют псы нетерпеливо…
До солнца сели на коней —
Ушли… Орды вооруженной
Не видит глаз, не слышит слух,
И бедный дом, как осажденный,
Свободно переводит дух.
На празднословье и вино,
Спешит забыться раб невольный.
Но есть одна: ей всё равно!
В ее душе светлей не станет!
Всё тот же мрак, всё тот же гнет:
И сон перерванный не манит,
И утро к жизни не зовет.
Скорей, затворница немая,
Рыданьем душу отведи!
Терпи любя, терпи прощая,
И лучшей участи не жди!..
Осаду ненадолго сняли…
Примолкнув, дети побежали,
А ночью свечи зажжены,
Обычный пир кипит мятежно.
Прижавшись, слушает прилежно
И смотрит жадно (узнаю
Привычку детскую мою)…
Что слышит? песни удалые
Глядит, как чаши круговые
Пустеют быстрой чередой;
Как на лету куски хватают
И рот захлопывают псы,
Как на тени растут, кивают
Большие дядины усы…
Смеются гости над ребенком,
«Не правда ль, он всегда глядит
Каким-то травленым волчонком?
Волчонок смотрит — и ни шагу.
«Ату его!»
Тяжелый сон!..
Нет, мой восход не лучезарен —
Ничем я в детстве не пленен
И никому не благодарен.
Скорее к юности! Она
Не бедняку! — Воображенье
К столице юношу манит,
Там слава, там простор, движенье,
И вот он в ней! Идет, глядит —
Как чудно город изукрашен!
Шпили его церквей и башен
Уходят в небо, пышны в
