выше (см. на с. 527 наст, тома, а также: Другие редакции и варианты, с. 264), стихи «Пусть речь его была сурова И не блистала красотой, Но обладал он тайной слова, Доступного душе живой», вошедшие в поэму «Несчастные», располагались по соседству с набросками к поэме «В. Г. Белинский» в Зап. тетр. № 3 (ср.: Чуковский К. Белинский в поэме «Несчастные». — ЛГ, 1946, 23 ноября, № 47). О Белинском как прототипе Крота писал П. Ф. Якубович, обративший внимание на то, что смерть Крота в поэме напоминает последние минуты жизни Белинского (см.: Н. А. Некрасов, его жизнь и литературная деятельность. Критико-биографический очерк Л. Мельшина <П. Ф. Якубовича>. СПб., 1907, с. 39–43). Однако обобщенно-романтизированный образ Крота нельзя связывать с отдельным лицом. Установлено, что на замысел поэмы о судьбе интеллигента на каторге повлияли также размышления Некрасова о положении ссыльного Достоевского. Именно в это время Достоевский напомнил о себе после долгих лет вынужденного молчания. Не исключено, что Некрасов читал сам или знал в изложении А. Н. Майкова письмо Достоевского к брату Михаилу от 22 февраля 1854 г. Достоевский сообщает в нем подробности отправки по этапу из Петербурга «ровно в рождество 1849 года». В набросках к поэме в Зап. тетр. № 3 у Некрасова уже появляется образ осужденного интеллигента, увозимого ранним утром из Петербурга, когда город подобен «опустелой зале, Где пировали вы вчера». В письме Достоевский рассказывает о «злобной радости», с которой каторжники из народа встретили дворян — политических преступников: «150 врагов не могли устать в преследовании, это было им любо…» (Письма Ф. М. Достоевского, т I. М.-Л., 1928, с. 136; ср. у Некрасова: «И было нам сначала любо Смотреть, как губы он кусал, Когда с ним обходились грубо…») — Характеристика Достоевским русского народа («„Поверишь ли“ есть характеры глубокие, сильные, прекрасные, и как весело было под грубой корой отыскать золото» — там же, с. 139) перекликается с монологом Крота: «Так под корой Сибири льдистой Золотоносных много жил» (подробнее об этом см.: Лебедев Ю. В. Некрасов и Достоевский в 60-е годы. Эпизод из творческих взаимосвязей. — Некр. и его вр., вып. 1, с. 95–98). О связи образа Крота с личностью Достоевского писал О. Ф. Миллер в кн.: Публичные лекции. Русская литература после Гоголя. СПб., 1874. Интересно также в этом плане свидетельство самого Достоевского: «…Однажды, в шестьдесят третьем, кажется, году, отдавая мне томик своих стихов, он (Некрасов, — Ред.) указал мне на одно стихотворение, „Несчастные“, и внушительно сказал: „Я тут об вас думал, когда писал это“ (т. е. об моей жизни в Сибири), „это об вас написано…“» (Достоевский Ф. М. Полн. собр. худ. произв., т. XII. М.-Л., 1929, с. 348). Русское правительство впервые осуществило на петрашевцах изощренный «эксперимент», «…уравняв каторжанина-петрашевца с уголовным арестантом» (см.: Гернет М. Н. История царской тюрьмы, т. II, М., 1946, с. 215). Помещая Крота на одних нарах с уголовными преступниками, Некрасов открыто указал на «родословную» своего героя.

Вплотную к работе над поэмой Некрасов приступил в ноябре-декабре 1856 г., будучи на лечении в Риме. В письме к Тургеневу от 25 ноября 1856 г. он сообщал: «Я не писал к тебе потому, что работал. 24 дни ни о чем не думал я, кроме того, что писал. Это случилось в первый раз в моей жизни <…> Что вышло, не знаю — мучительно желал бы показать тебе…». Вслед за этим письмом, как уже говорилось, Некрасов послал Тургеневу автограф второй части поэмы (ст. 457–914).

В разгаре работы, когда «до конца» поэмы было «недалеко», Некрасов получил от Тургенева известие о начавшейся в Петербурге цензурной буре, вызванной перепечаткой Чернышевским в «Современнике» «Поэта и гражданина» и некоторых других стихотворений поэта. Это известие отрицательно сказалось на работе над завершением «Несчастных» (см. признания Некрасова Тургеневу в том, что он «скомкал» поэму, «…не сделав и половины того, что думал»), хотя и не убило желания «кончить вещь» (см. письмо П. В. Анненкову от 26 декабря 1856 г.).

Поэма была завершена к концу ноября 1856 г. Посланный 26 декабря 1856 г. в редакцию «Современника» через Тургенева и Анненкова (см. выше) автограф отрывка из первой части поэмы (ст. 244–375) встретил цензурные возражения. В письме от 7 февраля 1857 г. Некрасову об этом сообщил Чернышевский:

«В отрывке, Вами присланном, цензурный комитет зачеркнул следующие слова и стихи (то, что подчеркнуто):

Ни горя, ни отрад не жди,

Отдайся весь во власть господню…

Свинья увязла в подворотню

(по причине близости свиньи).

Молчи, фанатики они…

Но есть и там свои могилы,

Но там напрасно гибнут силы.

Подчеркнутое выброшено цензурой.

Вы написали: „если хоть одно слово выкинут, то не печатать“ — потому стихотворение и осталось не напечатано, что жаль — лучше бы напечатать» (Чернышевский, т. XIV, с. 335–336).

Согласившись с Чернышевским, Некрасов исключил из отрывка подчеркнутые в письме стихи, а вместо «Молчи, фанатики они» дал новый вариант «Молчи — упрямы ведь они», и «Отрывок из поэмы» был опубликован в мартовской книжке «Современника» за 1857 г. Замена в автографе ст. 251 («Аптека, два, три кабака» вместо «Собор, четыре кабака») сделана без указания: «Для цензуры». В настоящем издании, как и в ПСС и ПССт 1967, восстановлено первоначальное чтение, так как замена является очевидным результатом автоцензуры (собор рядом с кабаком и тюрьмой).

По возвращении из-за границы Некрасов готовит к печати текст всей поэмы. Эта работа велась не ранее марта 1857 и не позднее февраля 1858 г. Наряду со значительными исправлениями стилистического и смыслового характера, улучшающими текст, в автографе ГБЛ (Зап. тетр. № 4) встречаются поправки, свидетельствующие о том, что, кончив поэму, Некрасов «начал ее портить»[9] (ср. намерение, высказанное в письме к Тургеневу от 6 декабря 1856 г.: «…может, и пройдет, если вставить несколько верноподданнических стихов»). Такие стихи были введены в конце поэмы (см.: Другие редакции и варианты, с. 320, вставка после ст. 868), правда не без колебаний (зачеркнутые в автографе, они вошли в печатный текст). Одновременно были исключены острые в цензурном отношении ст. 658–664 и 715–722. Последние (заключительное по автографам ИРЛИ Б и ГБЛ восьмистишие «Песни преступников») не были окончательно отшлифованы поэтом. Сохранилось два варианта подвергавшихся переработке стихов (717–718). Первый — в автографе ИРЛИ Б: «В ней пышны царские чертоги, Но жалки избы [бедняков]». Второй — в автографе ГБЛ (Зап. тетр. № 4): «В ней пышны барские чертоги, Но бедны избы мужиков». Казалось бы, первый вариант, создававшийся без оглядок на цензуру, предпочтительнее. Но он вступает в противоречие с последующими стихами: «И нечем выкупить народа Царю у палачей-дворян». Образ царского дворца в контексте заключительного восьмистишия оказывается двусмысленным. По-видимому, уже в Риме Некрасов колебался в оценке деятельности Александра II, хотя и не исключал возможности коренных преобразований «сверху» (ср. также апофеоз Петра в монологах Крота). По возвращении из-за границы надежды Некрасова на реформы «сверху» не пошатнулись. Поэтому он противопоставил добрую волю царя злой воле «палачей-дворян» во втором варианте восьмистишия, оставшемся, однако, стилистически доработанным (дважды в первом четверостишии употребляется слово «бедный»: «бедна по милости воров», «бедны избы мужиков»). Взгляд Некрасова на деятельность Александра II, вероятно остался не проясненным до конца. Лишь в 1858 г., после обнародования государственных рескриптов и начала деятельности губернских комитетов, поэт начинает сознавать иллюзорность своих надежд. Но вплоть до 19 февраля 1861 г. он не исключал возможности радикального решения крестьянского вопроса путем правительственных преобразований (см. об этом: Лебедев Ю. В. Чернышевский и Некрасов. — В кн.: Н. Г. Чернышевский. Эстетика литература, критика. Л., 1979, с. 116–136).

В настоящем издании восстановлен полный текст «Песни преступников» с порядком расположения частей по автографам ИРЛИ Б и ГБЛ (Зап. тетр. № 4). В прижизненных изданиях Некрасов, стремясь намекнуть читателю на то, что последнее восьмистишие исключено по цензурным причинам, нумеровал второе восьмистишие определенным образом: или «2,-3», или «3», оставляя над этой цифрой цифру «2», пробел и черту (см.: Другие редакции и варианты, с. 323–324). Третье восьмистишие цензура не пропустила даже в 1905 г., когда А. Н. Пыпин хотел опубликовать его в книге «Н. А. Некрасов» (см. корректурную гранку книги А. Н. Пыпина — ИРЛИ, ф. 250, оп. 5, № 49).

Первоначально Некрасов хотел напечатать поэму в сборнике, посвященном памяти Белинского и издаваемом в пользу его дочери (см.: ПСС, т. X, с. 361, 370). Но издание это не осуществилось, и поэма была опубликована в № 2 «Современника» за 1858 г. По требованию цензуры Некрасов изменил заглавие (вместо «Несчастные» — «Эпилог ненаписанной поэмы»), а также внес ряд дополнительных изменений в текст: вместо «гордого дворца» — «гордых кораблей» (ст. 162), вместо «дворцами» — «домами» (ст. 242), вместо «недовольной нищеты» — «невеселой нищеты» (ст. 207) и др. Некоторые из этих искажений поэт исправил см. варианты авторизованной копии ИРЛИ, Ст 1861, Ст 1864 и др. — Другие редакции и варианты, с. 320–321, 323–324). Но наиболее существенные искажения и пропуски (ст. 251, 658–664, 715–722, 804) при жизни поэта не исправлялись и не восстанавливались.

Однако и в приспособленном к цензурным требованиям виде поэма вызвала неудовольствие властей. Чиновник особых поручений гр. Комаровский сообщал министру народного просвещения, что герой «Эпилога ненаписанной поэмы» — «идеализированный колодник, по-видимому сосланный за политическое преступление, в что „панегирик безымянному колоднику“ в поэме имеет своей целью „общественный протест“». Предсмертное видение Крота Комаровский назвал «пророчески двусмысленным», усмотрев в нем изображение будущей революции. На основании донесения Кемеровского председателю Петербургского цензурного комитета было предложено сделать выговор цензору, пропустившему эти стихи (см.: Евгеньев-Максимов В. «Современник» при Чернышевском и Добролюбове. Л., 1936, с. 226–229).

Н. Г. Чернышевский в романе о новых людях «Алферьев» использовал в качестве эпиграфа стихи из «Песни преступников», глубоко ощущая революционный пафос поэмы Некрасова, хотя ореол жертвенности и аскетизма, которым окружена в «Несчастных» личность Крота, не вполне отвечал духу этики «разумного эгоизма». Культ героев, характерный для некрасовского подхода к изображению «народных заступников», был прямым следствием типичных для поэта сомнений в ближайших перспективах кресть-япской революции.

Поэма, явившаяся первым произведением о политических ссыльных на каторге, имела шумный успех в среде прогрессивной русской интеллигенции. Некрасов читал ее на литературных вечерах. По воспоминаниям Е. И. Новиковой-Зариной, «…его голос, глубокий и надорванный, удивительно отвечал колориту поэмы. Не знаю, сколько времени безмолвствовал зал, но потом вдруг, как взрыв, раздались неистовые аплодисменты и бурные крики…» (Резец, 1938, № 3, с. 21). Д. И. Писарев в статье «Писемский, Тургенев, Гопчаров» назвал «Эпилог ненаписанной поэмы» в ряду стихотворений, автора