нем

Театры, улицы, жилища

Счастливцев мира — и кругом

Необозримые кладбища…

О город, город роковой!

С певцом громад твоих красивых,

Твоей ограды вековой,

Твоих солдат, коней ретивых

И всей потехи боевой,

Плененный лирой сладкострунной,

Не спорю я: прекрасен ты

В безмолвьи полночи безлунной,

В движеньи гордой суеты!

· · · · · ·

Пусть солнце тусклое, скупое

Глядится в невские струи;

Пусть, теша буйство удалое

И сея плевелы свои,

Толпы пустых, надменных, праздных,

Полны пороков безобразных,

В тебе кишат. В стенах твоих

И есть и были в стары годы

Друзья народа и свободы,

А посреди могил немых

Найдутся громкие могилы.

Ты дорог нам, — ты был всегда

Ареной деятельной силы,

Пытливой мысли и труда!

Всё так. Но если ненароком

В твои пределы загляну,

Купаясь в омуте глубоком,

Переживая старину,

Душа болит. Не в залах бальных,

Где торжествует суета,

В приютах нищеты печальных

Блуждает грустная мечта.

Не лучезарный, золотистый,

Но редкий солнца луч… о нет!

Твой день больной, твой вечер мглистый,

Туманный, медленный рассвет

Воображенье мне рисует…

Светает. Чу, как ветер дует!

Унять бы рады сорванца,

Но он смеется над столицей

И флагом гордого творца

Играет, как простой тряпицей.

Нева волнуется, дома

Стоят, как крепости пустые;

Железным болтом запертые,

Угрюмы лавки, как тюрьма.

Их постепенно отворяют,

Товару в окна прибавляют, —

Так ставит с вечера капкан

Охотник, на добычу падкий.

Вот солнце глянуло украдкой,

Но одолел его туман —

И снова мрак. Какие лица

Теперь приходится встречать!

Такую страшную печать

Умеет класть одна столица.

Проехал воз: ни рус, ни сед,

Чухонец им курносый правил

И ельника зеленый след

На мокрой улице оставил —

Покойник будет! Вот и он!

До пышных дожил похорон:

Четверкой дроги, гроб угрюмый

Стоит высоко под парчой,

Идет родня с печальной думой,

Поникнув молча головой;

Плетутся дряхлые кареты,

То там, то тут, полуодеты,

Из окон женщины глядят,

Прохожий крестится сурово…

Прошла процессия — и снова

Всё пусто — вот идет солдат

За фурой вроде погребальной —

Глядит оттуда глаз печальный

И видно бледное лицо…

Довольно! что теперь не встретишь,

На всём унынья след заметишь.

Но вот парадное крыльцо

В богатом доме отворяет

Какой-то рослый молодец, —

Теперь-то утро наступает!

Туман осилив наконец,

Одело солнце сетью чудной

Дворцы, и храмы, и мосты,

И нет следов заботы трудной

И недовольной нищеты!

Как будто появляться вредно

При полном водвореньи дня

Всему, что зелено и бледно,

Несчастно, голодно и бедно,

Что ходит голову склоня!

Теперь гляди на город шумный!

Теперь он пышен и богат —

Несется в толкотне безумной

Блестящих экипажей ряд,

Всё полно жизни и тревоги,

Все лица блещут и цветут,

И с похорон обратно дроги

Пустые весело бегут…

Ликует сердце молодое —

В восторге юноша. Постой!

Ты будешь говорить другое,

Родство постигнув роковое

Меж этим блеском и тобой!

Пройдут года в борьбе бесплодной,

И на красивые плиты,

Как из машины винт негодный,

Быть может, брошен будешь ты!

Счастлив, кому мила дорога

Стяжанья, кто ей верен был

И в жизни ни однажды бога

В пустой груди не ощутил.

Но если той тревоги смутной

Не чуждо сердце — пропадешь!

В глухую полночь, бесприютный,

По стогнам города пойдешь:

Громадный, стройный и суровый,

Тогда предстанет он имым,

И, опоясанный гробами,

Своими пышными дворцами,

Величьем царственным своим —

Не будет радовать. Невольно

Припомнишь бедный городок,

Где солнца каждому довольно.

То правда: город не широк,

Не длинен — лай судейской шавки

В нем слышен вдоль и поперек.

Домишки малы, пусты лавки,

Собор, четыре кабака,

Тюрьма, шлагбаум полосатый,

Дом судный, госпиталь дощатый

И площадь… площадь велика:

Кругом не видно ей границы,

И, слышно, осенью на ней

Чудак, заезжий из столицы,

Успешно ищет дупелей.

Ну, всё как надо, как известно,

Над чем столичные давно

Острят то глупо, то умно.

Зато покойно — и не тесно…

Не жди особенных отрад:

Что бог послал, тому будь рад,

Гляди в халате на дорогу:

Вон гуси выступают в ногу

С гусиной важностью… но вдруг —

Смятенье, дикий крик, испуг!

Три тройки наскакали близко.

Присев и крылья распустив,

Одни бегут, другие низко

Летят, а третьи, прискочив,

Удрать не летом и не бегом

Спешат… и вот простор телегам —

Рассыпались, куда кто мог!

Так, гордый собственным значеньем,

Своим нежданным появленьем

Детей пугает педагог;

Так поэтические грезы

Разносит дуновенье прозы…

Но уж запели соловьи,

Иди гулять — до сна недолго!

Гляди, как тихо катит Волга

Свои спокойные струи,

Уснув в песчаной колыбели;

Как, нагибаясь до земли,

Таскают бурлаки кули,

А воробьи уж налетели

И, теребя мочалу, нос

Просунуть силятся в овес.

Куда ни взглянешь — птичье племя!

Уснув под берегом реки,

Чернеют утки, как комки,

Но, видно, им покушать время:

Проснулись — поплыли гурьбой,

Кувырк! и ног утиных строй

Стоит недвижно над водой.

На всём лучи зари румяной.

Как ожерелье, у воды

Каких-то белых птиц ряды

Сидят на отмели песчаной,

И тут же сотни куликов

Снуют с оглядкой вороватой;

Все белобрюхи, без хохлов,

А почему ж один хохлатый?

Не долиняв, с весенних пор

Сберег он пышную прибавку

И ходит важно, как майор,

С мундиром вышедший в отставку,

Недостает счастливцу шпор!

Не любишь птиц — гляди бездумно,

Как приближается паром,

Неторопливо и нешумно;

А там, на берегу другом,

Под легким матовым туманом,

Как будто войско тесным станом

Расположилось на ночлег:

Не перечтешь коней, телег!

Под каждым стогом-великаном

Толпа… И слышны голоса,

Стыдливый визг и хохот женский.

Но потемнели небеса —

Спи мирно, житель деревенский!

Ты стоишь сна… Идем домой,

Закрыты ставни — всё спокойно.

Что ж медлит месяц золотой?

Темно. Ни холодно, ни знойно, —

Так ровно-ровно дышит грудь.

Но слышишь, что-то заскрипело!

Калитку отворив чуть-чуть,

Выходит девушка несмело.

Она глядит по сторонам,

Но вот увидела — и к нам

Шаги проворно направляет.

Ты улыбнулся, ты молчишь…

Вдруг «ах!» — и быстро исчезает.

Ошиблась, милая! Так мышь,

С испугу пискнув, убегает,

Заметив любопытный глаз.

Пору любви, пору проказ,

Чем нашу молодость помянем?

Не побежать ли нам за ней?

Не подстеречь ли у дверей?

Нет, только даром мы устанем.

Народ уснул — пора и нам.

Одно досадно: по ночам,

Должно быть, переспав нещадно,

Собака воет безотрадно —

Весь город чьей-то смерти ждет,

Толкуют набожно и тихо.

И ведь случается — возьмет

Да и скончается купчиха,

Перед которой глупый пес

Три ночи выл, поднявши нос.

Тогда попробуй разуверить.

«Да как ты смеешь сам не верить?».

Молчи — предатели они!

Люби покой, природу, книгу

И независимость храни,

Не то среды поддайся игу

И лямку общую тяни.

Но есть и там свои могилы,

Но там бесплодно гибнут силы,

Там духота, бездумье, лень,

Там время тянется сонливо,

Как самодельная расшива

По тихой Волге в летний день.

Там только не грешно родиться

Или под старость умирать.

Куда ж идти? К чему стремиться?

Где силы юные пытать?

Храни господь того, кто скажет:

«Простите, мирные поля!» —

И бедный свой челнок привяжет

К корме большого корабля…

Кому судьба венец готовит,

Того вопрос: куда идти? —

Не устрашит, не остановит;

Кого на жизненном пути

Любовь лелеет с колыбели,

Незримо направляя к цели, —

И тот находит путь прямой.

Но кто ни богом не отмечен,

Ни даже любящей рукой

Не охранен, не обеспечен,

Тот долго бродит как слепой:

Кипит, желает, тратит силы

И, поздним опытом богат,

Находит у дверей могилы

Невольных заблуждений ряд…

К чему бы жизнь ни вынуждала,

И даже разницы путем

Не зная меж добром и злом,

Я по теченью плыл сначала,

Лишь гордость иногда спасала…

Бог весть куда бы прихоть волн

Прибила мой убогий челн:

Сбирались тучи, путь был труден,

А я упорен, безрассуден, —

Ждала тяжелая борьба.

Но вдруг распутала судьба

Загадку жизни несчастливой —

Я полюбил, дикарь ревнивый…

О ты, кого я с ужасом бежал,

Кому с любовью рвался я в объятья,

Кому чистосердечно расточал

Благословенья и проклятья, —

Тебя уж нет! На жизненной стезе

Оставив след загадочный и странный,

Являясь ангелом в грозе

И демоном у пристани желанной, —

Погибла ты… Ты сладить не могла

Ни с бурным сердцем, ни с судьбою

И, бездну вырыв подо мною,

Сама в ней первая легла…

Ругаясь буйно над кумиром,

Когда-то сердцу дорогим,

Я мог бы перед целым миром

Клеймом ответить роковым

Твой путь. Но за пределы гроба

Не перешла вражда моя,

Я понял: мы виновны оба…

Но тяжелей наказан я!

Года чредой определенной

Идут, но время надо мной

Остановилось: страж бессменный

Среди той ночи роковой,

Стою… ревниво закипаю,

И вдруг шаги… и голос твой…

И вопль — и с криком: «Не прощаю!..»

Всё помню с ясностью такой,

Как будто каждый день свершаю

Убийство… Тот же, тот же сон

Уж двадцать лет: молящий стон,

Безумный крик, сверканье стали…

Прочь, утонувшие в крови

Воспоминания любви!

Довольно сердце вы терзали.

Скорее в душную тюрьму!

Оттуда сердцу моему

Единый в жизни луч отрады

Мерцает… Так огонь лампады

До вечной сени гробовой

Горит над каждою головой…

2

Безлюдье, степь. Кругом всё бело,

И небеса над головой…

Еще отчаянье кипело

В душе, упившейся враждой,

И смерти лишь она алкала,

Когда преступная нога,

Звуча цепями, попирала

Недружелюбные снега

Страны пустынной, сиротливой…

Среди зверей я зверем стал,

Вином я совесть усыплял

И ум гасил…

В толпе строптивой

Меж нами был один: его

Не полюбили мы сначала —

Не говорил он ничего,

Работал медленно и мало.

Кряхтя, копается весь день,

Как крот, — мы так его и звали, —

А толку нет: не то чтоб лень,

Да силы скоро изменяли.

Рука, нетвердая в труде,

Как спицы ноги, детский голос,

И, словно лен, пушистый волос

На голове и бороде.

Оброс он скоро волосами,

Питался черствым сухарем,

Но и под грубым армяком

Глядел неровней между нами.

Его дежурный понукал,

И было нам сначала любо

Смотреть, как губы он кусал,

Когда с ним обходились грубо;

Так удила кусает конь,

Когда седок его пришпорит.

В глазах покажется огонь,

Однако промолчит — не спорит!

Бывало, подойдем гурьбой,

Повалим, будто ненароком,

Кричим: «Не хочешь ли домой?»

Он только поглядит с упреком

И покачает головой.

Не пьет, не балагурит с нами.

Но скоро час его настал…

Был вечер; скрежеща зубами,

Один из наших умирал.

Куда деваться в подземельи?

Кричим: «Скорей! мешаешь спать!»

И стали в бешеном весельи

Его мы хором отпевать:

«Умри! нам всем одна дорога,

Другой не будет из тюрьмы!..»

Вдруг кто-то крикнул: «Нет в вас бога!» —

И песни не допели мы.

Глядим: добро б вошел начальник, —

Нет, просто выступил вперед

Наш белоручка, наш молчальник,

Смиренный, кропотливый Крот.

Корит, грозит! Дыханье трудно,

Лицо сурово, как гроза,

И как-то бешено и чудно

Блестят глубокие глаза.

Смутились мы. Какая сила

Ему строптивых покорила —

Бог весть! Но грубые умы

Он умилил, обезоружил,

Он нам ту бездну обнаружил,

Куда стремглав летели мы!

В заботе новой, в думах строгих

Мы совещались до утра,

Стараясь вразумить немногих,

Не внявших вестнику добра:

Душой погибнув безвозвратно,

Они за нами не пошли

И обновиться благодатно

Уж не хотели, не могли.

В них сердце превратилось в камень,

Навек оледенела кровь…

Но в ком, как под золою пламень,

Таились совесть и любовь,

Тот жадно ждал беседы новой,

С душой, уверовать готовой…

Не вдруг мы поняли его,

Но он учить не тяготился —

Он с нами братски поделился

Богатством сердца своего!

Забыты буйные проказы,

Наступит вечер — тишина,

И стали нам его рассказы

Милей разгула и вина.

Пусть речь его была сурова

И не блистала красотой,

Но обладал он тайной слова,

Доступного душе живой.

Не на коне, не за сохою —

Провел он свой недолгий век

В труде ученья, но душою,

Как мы, был русский человек.

Он не жалел, что мы не немцы,

Он говорил: «Во многом нас

Опередили иноземцы,

Но мы догоним в добрый час!

Лишь бог помог бы русской груди

Вздохнуть пошире, повольней —

Покажет Русь, что есть в ней люди,

Что есть грядущее у ней.

Она не знает середины —

Черна — куда ни погляди!

Но не проел до сердцевины

Ее порок. В ее груди

Бежит поток живой и чистый

Еще немых народных сил:

Так под корой Сибири льдистой

Золотоносных много жил».

Его пленяло солнце юга —

Там море ласково шумит,

Но слаще северная вьюга

И больше сердцу говорит.

При слове «Русь», бывало, встанет —

Он помнил, он любил ее,

Заговоривши про нее —

До поздней ночи не устанет…

Наступит ли вечерний час —

Внимая бури вой жестокий,

«Теперь, — он говорил, — у нас, —

На нашей родине далекой,

Еще тепло… Закат горит,

Над божьим храмом реют птицы,

Домой идут с работы жницы;

Въезжая на гору, скрипит

Снопами полная телега;

Играя, колос из снопа

Хватает сытый конь с разбега

И ржет. За ним бредет толпа

Коровушек. Стемнело небо,

И смолкли вдруг работы дня;

Ложится пахарь без огня,

И распростерли скирды хлеба

Свою хранительную сень

Вокруг уснувших деревень.

Всё тихо; разве без оглядки

Фельдъегерь пролетит селом

Или обратные лошадки,

Понуря голову, шажком

Пройдут; заснул ямщик ленивый

Верхом на дремлющем коне,

Один бубенчик горделивый

Воркует сладко в тишине.

Да старый