вяз в конце селенья

Шумит, столетний часовой,

Пред ним проходят поколенья,

Меняясь быстрой чередой,

Он невредим: корысть, беспечность —

Его ничто не сокрушит,

Любовь народная хранит

Его святую долговечность.

Он укрывает в летний зной

Шатром детей деревни целой;

Бедняк калека престарелый

Под ним ложится на покой;

Наш брат, звуча цепями, ссыльный,

Под ним сидит, обритый, пыльный,

И богомолок молодых

Под тень его ветвей густых

Приводит давняя привычка…

Чу! тянут в небе журавли,

И крик их, словно перекличка

Хранящих сон родной земли

Господних часовых, несется

На темным лесом, над селом,

Над полем, где табун пасется,

И песня грустная несется

Перед дымящимся костром…

Не ждут осенние работы,

Недолог отдых мужиков —

Скрипят колодцы и вороты

При третьей песне петухов,

Дудит пастух свирелью звонкой,

Бежит по ниве чья-то тень:

То беглый рекрутик сторонкой

Уходит в лес, послышав день.

Искал он, чем бы покормиться,

Ночь не послала ничего,

Придется, видно, воротиться,

А страшно!.. Что ловить его!

Хозяйка старших разбудила —

Блеснули в ригах огоньки

И застучали молотила.

Бог помочь, братья, мужики!»

Родные, русские картины!

Заснул, и видел я во сне

Знакомый дом, леса, долины,

И братья сказывали мне,

Что сон их уносил с чужбины

К забытой, милой стороне.

Летишь мечтой к отчизне дальной,

И на душе светлей, теплей…

Чего не знал наш друг опальный?

Слыхали мы в тюрьме своей

И басни хитрые Крылова,

И песни вещие Кольцова,

Узнали мы таких людей,

Перед которыми позднее

Слепой народ восторг почует,

Вздохнет — и совесть уврачует,

Воздвигнув пышный мавзолей.

Так иногда, узнав случайно,

Кто спас его когда-то тайно,

Бедняк, взволнованный, бежит.

Приходит, смотрит — вот жилище,

Но где ж хозяин? Всё молчит!

Идет бедняга на кладбище

И на могильные плиты

Бросает поздние цветы…

Но спит народ под тяжким игом,

Боится пуль, не внемлет книгам.

О Русь, когда ж проснешься ты

И мир на месте беззаконных

Кумиров рабской слепоты

Увидит честные черты

Твоих героев безыменных?

О ней, о родине державной,

Он говорить не уставал:

То жребий ей пророчил славный,

То старину припоминал,

Кто в древни веки ею правил,

Как люди в ней живали встарь,

Как обучил, вознес, восславил

Ее тот мудрый государь,

Кому в царях никто не равен,

Кто до скончанья мира славен

И свят: Великого Петра

Он звал отцом России новой.

Он видел след руки Петровой

В основе каждого добра.

Сто вечеров до поздней ночи

Он говорил нам про него —

Никто сомкнуть не думал очи

И не промолвил ничего.

Он говорит, ему внимаем

И, полны новых дум, тогда

Свои оковы забываем

И тяжесть черного труда.

Встает во мраке подземелья

Пред нами чудный лик Петра,

И, как монашеская келья,

Тиха преступников нора.

Сносней наутро труд несносный,

Таскаешь горы не плечах,

Чтоб трудолюбец венценосный

Сказал спасибо в небесах…

Да! видит бог, в кровавом поте

Омыли мы свою вину

И не напрасно на работе

Певали песенку одну:

Песня преступников

1

Дружней! работа есть лопатам,

Недаром нас сюда вели,

Недаром бог насытил златом

Утробу матери-земли.

Трудись, покамест служат руки,

Не сетуй, не ленись, не трусь,

Спасибо скажут наши внуки,

Когда разбогатеет Русь!

2

У ней, родимой, требы много:

Бедна по милости воров!

В ней пышны барские чертоги,

Но жалки избы мужиков.

Недостает у ней дохода

В неурожай кормить крестьян,

И нечем выкупить народа

Царю у палачей-дворян!..

3

Пускай бежит в упорном деле

С нас пот ручьями, как вода,

И мерзнет на клейменом теле,

Когда почием от труда.

Пускай томимся гладом, жаждой,

Пусть дрогнем в холоде зимы,

Ей пригодится камень каждый,

Который добываем мы!

* * *

Ее сложил в часы недуга

Наш тихий, вечно грустный Крот,

и часто, поминая друга,

В своем углу ее поет

Прощенный ссыльный. Здесь мы гости,

Сюда вернулись мы не жить —

С отцами рядом положить

Трудом изломанные кости,

Но рады, рады и тому!..

Начальство к нам добрее стало,

Получше отвело тюрьму

И хорошо аттестовало.

Что будет с нами — до конца

Тяжелой было нам загадкой,

Но в умиленные сердца

Прокрался луч надежды сладкой.

Так, помню, солнышко украдкой

Глядит, бывало, поутру

И в нашу черную нору…

Но он надежде верил мало,

Едва бродя, едва дыша,

И только нас бодрить хватало

В нем сил… Великая душа!

Его страданья были горды,

Он их упорно подавлял,

Но иногда изнемогал

И плакал, плакал. Камни тверды,

Любой попробуй… но огня

Добудешь только из кремня.

Таков он был. Воспоминанья

Страшней не помню: знал и я

Изнеможение страданья, —

Но что была печаль моя?

К довольству суетному зависть,

Быть может, личная ненависть,

Тоска по женщине пустой,

С тряпичной, дюжинной душой,

Томленье скуки, злость бессилья.

Я, говорят, был мелко зол

В моей тоске… Не так орел

Свои оплакивает крылья,

Которых мощь изведал он,

Которых царственная сила

Его под небо уносила…

Да! возвращаясь с похорон,

Недаром в голос мы сказали:

«Зачем его Кротом мы звали?

И мертвый сходен он лицом

С убитым молнией орлом!»

О чем была его кручина?

Рыдал ли он рыданьем сына,

Давно отчаявшись обнять

Свою тоскующую мать,

И невеселая картина

Ему являлась: старый дом

Стоит в краю деревни бедной,

И голова старухи бледной

Видна седая под окном.

Вздыхает, молится, гадает

и смотрит, смотрит, и двойной

В окошко рамы не вставляет

Старушка позднею зимой.

А сколько, глядя на дорогу,

Уронит слез — известно богу!

Но нет! и бог их не считал!

А то бы радость ей послал!

Любовь ли бедного томила?

Что сталось с нею? Позабыла?

Или грустит… и далеко

Несется… мысленно заглянет

И содрогнется глубоко?

Где ей? в ней сердца недостанет!

Ах! чувство женское легко!

Они его хранят, лелеют,

Покуда радует оно,

Но если тучи тяготеют

И небо грозно и темно —

Его спасти им не дано!

Быть может, он душою верной

Припоминал былых друзей;

В кичливой гордости своей,

Быть может, враг высокомерный

Ему являлся в час ночной…

И с криком кинувшись, ногами,

Отягощенными цепями,

Топтал он призрак роковой?

Или изгладила чужбина

Всё то, чем молодость жила,

И только слезы гражданина

Душа живая сберегла?

Как знать! Пред ним мы дети были,

Ничем мы права не купили

Делить великую печаль;

Не все мы даже понимали,

За что его сюда заслали,

Но было трудно, было жаль.

Закоренелого невежду

Спроси, и тот отдать бы рад

Свою последнюю надежду —

Под небо родины возврат —

За миг единый облегченья

Его тоски, его мученья.

Но только правосудный бог

Утешить мученика мог.

И скоро гробовые двери

Пред ним открылись, но не вдруг

Клейменых каторжников друг

Сошел в них: роковой потери

По капле яд глотали мы.

Почти два года из тюрьмы

Не выходя, он разрушался.

Зачем? Известно небесам!

«Чтоб человек не баловался», —

Смеясь, говаривал он нам.

И день и ночь поочередно

Его мы ложе берегли,

Зимой окутывали плотно,

Весной на солнышко несли

(Был для того у нас устроен

Снаряд особенный): больной

Кивал тихонько головой

И как-то грозно был спокоен.

Не шевельнется целый день;

Тосклив и кроток беспредельно,

Молчит: так раненный смертельно,

Глядит и смерти ждет олень…

И наконец пора пришла…

В день смерти с ложа он воспрянул,

И снова силу обрела

Немая грудь — и голос грянул!

Мечтаньем чудных окрылил

Его господь перед кончиной,

И он под небо воспарил

В красе и легкости орлиной.

Кричал он радостно: «Вперед!» —

И горд, и ясен, и доволен;

Ему мерещился народ

И звон московских колоколен;

Восторгом взор его сиял,

На площади, среди народа,

Ему казалось, он стоял

И говорил…

Прошло два года.

Настал святой, великий миг,

В скрижалях царства незабвенный,

И до Сибири отдаленной

Прощенья благовест достиг.

Разверзлась роковая яма,

Как птицы, вольны вышли мы

И, не сговариваясь, прямо

Пришли гурьбою из тюрьмы

К одной могиле одинокой.

Стеснилась грудь тоской жестокой,

И каждый небо вопрошал:

«Зачем он жил, зачем страдал,

Зачем свободы не дождался?»

— «Чтоб человек не баловался!» —

Один сказал — и присмирел.

Переглянулись мы уныло,

И тихий ангел пролетел.

Лишь буря, не смолкая, выла

И небо хмурилось. Земли

Добыв лопатою привычной,

Мы помолчали — и пошли.

И жизнь пошла чредой обычной!..

Хотелось мне увидеть мать,

Но что пришлось бы ей сказать?

Кто подтолкнуть не устрашится

Утес, готовый обвалиться,

На плечи брата своего?

Кто скажет ей: «Уж нет его!

Загородись двойною рамой,

Напрасно горниц не студи,

Простись с надеждою упрямой

И на дорогу не гляди!»

Пусть лучше, глядя на дорогу,

Отдаст с надеждой душу богу…

Но люди звери: кто-нибудь

Утес обрушит ей на грудь…

Кто знал его, забыть не может,

Тоска по нем язвит и гложет,

И часто мысль туда летит,

Где гордый мученик зарыт.

Пустыня белая; над гробом

Неталый снег лежит сугробом,

То солнце тусклое блестит,

То туча черная висит,

Встают смерчи, ревут бураны,

Седые стелются туманы,

Восходит день, ложится тьма,

Вороны каркают — и злятся,

Что до костей его добраться

Мешает вечная зима.

<1856>

Тишина*

1

Всё рожь кругом, как степь живая,

Ни замков, ни морей, ни гор…

Спасибо, сторона родная,

За твой врачующий простор!

За дальним Средиземным морем,

Под небом ярче твоего,

Искал я примиренья с горем,

И не нашел я ничего!

Я там не свой: хандрю, немею,

Не одолев мою судьбу,

Я там погнулся перед нею,

Но ты дохнула — и сумею,

Быть может, выдержать борьбу!

Я твой. Пусть ропот укоризны

За мною по пятам бежал,

Не небесам чужой отчизны —

Я песни родине слагал!

И ныне жадно поверяю

Мечту любимую мою

И в умиленьи посылаю

Всему привет… Я узнаю

Суровость рек, всегда готовых

С грозою выдержать войну,

И ровный шум лесов сосновых,

И деревенек тишину,

И нив широкие размеры…

Храм божий на горе мелькнул

И детски чистым чувством веры

Внезапно на душу пахнул.

Нет отрицанья, нет сомненья,

И шепчет голос неземной:

Лови минуту умиленья,

Войди с открытой головой!

Как ни тепло чужое море,

Как ни красна чужая даль,

Не ей поправить наше горе,

Размыкать русскую печаль!

Храм воздыханья, храм печали —

Убогий храм земли твоей:

Тяжеле стонов не слыхали

Ни римский Петр, ни Колизей!

Сюда народ, тобой любимый,

Своей тоски неодолимой

Святое бремя приносил —

И облегченный уходил!

Войди! Христос наложит руки

И снимет волею святой

С души оковы, с сердца муки

И язвы с совести больной…

Я внял… я детски умилился…

И долго я рыдал и бился

О плиты старые челом,

Чтобы простил, чтоб заступился

Чтоб осенил меня крестом

Бог угнетенных, бог скорбящих,

Бог поколений, предстоящих

Пред этим скудным алтарем!

2

Пора! За рожью колосистой

Леса сплошные начались,

И сосен аромат смолистый

До нас доходит… «Берегись!»

Уступчив, добродушно смирен,

Мужик торопится свернуть…

Опять пустынно-тих и мирен

Ты, русский путь, знакомый путь!

Прибитая к земле слезами

Рекрутских жен и матерей,

Пыль не стоит уже столбами

Над бедной родиной моей.

Опять ты сердцу посылаешь

Успокоительные сны,

И вряд ли сам припоминаешь,

Каков ты был во дни войны, —

Когда над Русью безмятежной

Восстал немолчный скрип тележный,

Печальный, как народный стон!

Русь поднялась со всех сторон,

Всё, что имела, отдавала

И на защиту высылала

Со всех проселочных путей

Своих покорных сыновей.

Войска водили офицеры,

Гремел походный барабан,

Скакали бешено курьеры;

За караваном караван

Тянулся к месту ярой битвы —

Свозили хлеб, сгоняли скот,

Проклятья, стоны и молитвы

Носились в воздухе… Народ

Смотрел с довольными глазами

На фуры с пленными врагами,

Откуда рыжих англичан,

Французов с красными ногами

И чалмоносных мусульман

Глядели сумрачные лица…

И всё минуло… всё молчит…

Так мирных лебедей станица,

Внезапно спугнута, летит

И, с криком обогнув равнину

Пустынных, молчаливых вод,

Садится дружно на средину

И осторожнее плывет…

3

Свершилось! Мертвые отпеты,

Живые прекратили плач,

Окровавленные ланцеты

Отчистил утомленный врач.

Военный поп, сложив ладони,

Творит молитву небесам.

И севастопольские кони

Пасутся мирно… Слава вам!

Все были там, где смерть летает,

Вы были в сечах роковых

И, как вдовец жену меняет,

Меняли всадников лихих.

Война молчит — и жертв не просит,

Народ, стекаясь к алтарям,

Хвалу усердную возносит

Смирившим громы небесам.

Народ — герой! в борьбе суровой

Ты не шатнулся до конца,

Светлее твой венец терновый

Победоносного венца!

Молчит и он… как труп безглавый,

Еще в крови, еще дымясь;

Не небеса, ожесточась,

Его снесли огнем и лавой:

Твердыня, избранная славой,

Земному грому поддалась!

Три царства перед ней стояло,

Перед одной… таких громов

Еще и небо не метало

С нерукотворных облаков!

В ней воздух кровью напоили,

Изрешетили каждый дом

И, вместо камня, намостили

Ее свинцом и чугуном.

Там по чугунному помосту

И море под стеной течет.

Носили там людей к погосту,

Как мертвых пчел, теряя счет…

Свершилось! Рухнула твердыня,

Войска ушли… кругом пустыня,

Могилы… Люди в той стране

Еще не верят тишине,

Но тихо… В каменные раны

Заходят сизые туманы,

И черноморская волна

Уныло в берег славы плещет…

Над всею Русью тишина,

Но — не предшественница сна:

Ей солнце правды в очи блещет,

И думу думает она.

4

А тройка всё летит стрелой.

Завидев мост полуживой,

Ямщик бывалый, парень русский,

В овраг спускает лошадей

И едет по тропинке узкой

Под самый мост… оно верней!

Лошадки рады: как в подполье,

Прохладно там… Ямщик свистит

И выезжает на приволье

Лугов… родной, любимый вид!

Там зелень ярче изумруда,

Нежнее шелковых ковров,

И, как серебряные блюда,

На ровной скатерти лугов

Стоят озера… Ночью темной

Мы миновали луг поемный,

И вот уж едем целый