он, зябнет… а я-то, печальная,

Из волокнистого льну,

Словно дорога его чужедальная,

Долгую — нитку тяну.

Веретено мое прыгает, вертится,

В пол ударяется.

Проклушка пеш идет, в рытвине крестится,

К возу на горочке сам припрягается.

Лето за летом, зима за зимой,

Этак-то мы раздобылись казной!

Милостив буди к крестьянину бедному,

Господи! всё отдаем,

Что по копейке, по грошику медному

Мы сколотили трудом!..

ХХVI

Вся ты, тропина лесная!

Кончился лес.

К утру звезда золотая

С божьих небес

Вдруг сорвалась — и упала,

Дунул господь на нее,

Дрогнуло сердце мое:

Думала я, вспоминала —

Что́ было в мыслях тогда,

Как покатилась звезда?

Вспомнила! ноженьки стали,

Силюсь идти, а нейду!

Думала я, что едва ли

Прокла в живых я найду…

Нет! не попустит царица небесная!

Даст исцеленье икона чудесная!

Я осенилась крестом

И побежала бегом…

Сила-то в нем богатырская,

Милостив бог, не умрет…

Вот и стена монастырская!

Тень уж моя головой достает

До монастырских ворот.

Я поклонилася зе́мным поклоном,

Стала на ноженьки, глядь —

Ворон сидит на кресте золоченом,

Дрогнуло сердце опять!

XXVII

Долго меня продержали —

Схимницу сестры в тот день погребали.

Утреня шла,

Тихо по церкви ходили монашины,

В черные рясы наряжены,

Только покойница в белом была:

Спит — молодая, спокойная,

Знает, что будет в раю.

Поцеловала и я, недостойная,

Белую ручку твою!

В личико долго глядела я:

Всех ты моложе, нарядней, милей,

Ты меж сестер словно горлинка белая

Промежду сизых, простых голубей.

В ручках чернеются четки,

Писаный венчик на лбу.

Черный покров на гробу —

Этак-то ангелы кротки!

Молви, касатка моя,

Богу святыми устами,

Чтоб не осталася я

Горькой вдовой с сиротами!

Гроб на руках до могилы снесли,

С пеньем и плачем ее погребли.

ХХVIII

Двинулась с миром икона святая,

Сестры запели, ее провожая,

Все приложилися к ней.

Много владычице было почету:

Старый и малый бросали работу,

Из деревень шли за ней.

К ней выносили больных и убогих…

Знаю, владычица! знаю: у многих

Ты осушила слезу…

Только ты милости к нам не явила!

…

…

«Господи! сколько я дров нарубила!

Не увезешь на возу…»

XXIX

Окончив привычное дело,

На дровни поклала дрова,

За вожжи взялась и хотела

Пуститься в дорогу вдова.

Да вновь пораздумалась, стоя,

Топор машинально взяла

И тихо, прерывисто воя,

К высокой сосне подошла.

Едва ее ноги держали,

Душа истомилась тоской,

Настало затишье печали —

Невольный и страшный покой!

Стоит под сосной чуть живая,

Без думы, без стона, без слез.

В лесу тишина гробовая —

День светел, крепчает мороз.

XXX

Не ветер бушует над бором,

Не с гор побежали ручьи,

Мороз-воевода дозором

Обходит владенья свои.

Глядит — хорошо ли метели

Лесные тропы занесли,

И нет ли где трещины, щели,

И нет ли где голой земли?

Пушисты ли сосен вершины,

Красив ли узор на дубах?

И крепко ли скованы льдины

В великих и малых водах?

Идет — по деревьям шагает,

Трещит по замерзлой воде,

И яркое солнце играет

В косматой его бороде.

Дорога везде чародею,

Чу! ближе подходит, седой.

И вдруг очутился над нею,

Над самой ее головой!

Забравшись на сосну большую,

По веточкам палицей бьет

И сам про себя удалую,

Хвастливую песню поет:

XXXI

«Вглядись, молодица, смелее,

Каков воевода Мороз!

Навряд тебе парня сильнее

И краше видать привелось?

Метели, снега и туманы

Покорны морозу всегда,

Пойду на моря-окияны —

Построю дворцы изо льда.

Задумаю — реки большие

Надолго упрячу под гнет,

Построю мосты ледяные,

Каких не построит народ.

Где быстрые, шумные воды

Недавно свободно текли —

Сегодня прошли пешеходы,

Обозы с товаром прошли.

Люблю я в глубоких могилах

Покойников в иней рядить,

И кровь вымораживать в жилах,

И мозг в голове леденить.

На горе недоброму вору,

На страх седоку и коню,

Люблю я в вечернюю пору

Затеять в лесу трескотню.

Бабенки, пеняя на леших,

Домой удирают скорей.

А пьяных, и конных, и пеших

Дурачить еще веселей.

Без мелу всю выбелю рожу,

А нос запылает огнем,

И бороду так приморожу

К вожжам — хоть руби топором!

Богат я, казны не считаю,

А все не скудеет добро;

Я царство мое убираю

В алмазы, жемчуг, серебро.

Войди в мое царство со мною

И будь ты царицею в нем!

Поцарствуем славно зимою,

А летом глубоко уснем.

Войди! приголублю, согрею,

Дворец отведу голубой…»

И стал воевода над нею

Махать ледяной булавой.

XXXII

«Тепло ли тебе, молодица?» —

С высокой сосны ей кричит.

— Тепло! — отвечает вдовица,

Сама холодеет, дрожит.

Морозко спустился пониже,

Опять помахал булавой

И шепчет ей ласковей, тише:

«Тепло ли?..» — Тепло, золотой!

Тепло — а сама коченеет.

Морозко коснулся ее:

В лицо ей дыханием веет

И иглы колючие сеет

С седой бороды на нее.

И вот перед ней опустился!

«Тепло ли?» — промолвил опять,

И в Проклушку вдруг обратился,

И стал он ее целовать.

В уста ее, в очи и в плечи

Седой чародей целовал

И те же ей сладкие речи,

Что милый о свадьбе, шептал.

И так-то ли любо ей было

Внимать его сладким речам,

Что Дарьюшка очи закрыла,

Топор уронила к ногам,

Улыбка у горькой вдовицы

Играет на бледных губах,

Пушисты и белы ресницы,

Морозные иглы в бровях…

XXXIII

В сверкающий иней одета,

Стоит, холодеет она,

И снится ей жаркое лето —

Не вся еще рожь свезена,

Но сжата, — полегче им стало!

Возили снопы мужики,

А Дарья картофель копала

С соседних полос у реки.

Свекровь ее тут же, старушка,

Трудилась; на полном мешке

Красивая Маша-резвушка

Сидела с морковкой в руке.

Телега, скрипя, подъезжает,—

Савраска глядит на своих,

И Проклушка крупно шагает

За возом снопов золотых.

— Бог помочь! А где же Гришуха?—

Отец мимоходом сказал.

«В горохах», — сказала старуха.

— Гришуха! — отец закричал,

На небо взглянул — Чай, не рано?

Испить бы… — Хозяйка встает

И Проклу из белого жбана

Напиться кваску подает.

Гришуха меж тем отозвался:

Горохом опутан кругом,

Проворный мальчуга казался

Бегущим зеленым кустом.

— Бежит!.. у!.. бежит, постреленок,

Горит под ногами трава!—

Гришуха черен, как галчонок,

Бела лишь одна голова.

Крича, подбегает вприсядку

(На шее горох хомутом).

Попотчевал баушку, матку,

Сестренку — вертится вьюном!

От матери молодцу ласка,

Отец мальчугана щипнул;

Меж тем не дремал и савраска:

Он шею тянул да тянул,

Добрался, — оскаливши зубы,

Горох аппетитно жует,

И в мягкие добрые губы

Гришухино ухо берет…

XXXIV

Машутка отцу закричала:

— Возьми меня, тятька, с собой!

Спрыгнула с мешка — и упала,

Отец ее поднял. «Не вой!

Убилась — неважное дело!..

Девчонок не надобно мне,

Еще вот такого пострела

Рожай мне, хозяйка, к весне!

Смотри же!..» Жена застыдилась:

— Довольно с тебя одного!—

(А знала под сердцем уж билось

Дитя…) «Ну! Машук, ничего!»

И Проклушка, став на телегу,

Машутку с собой посадил.

Вскочил и Гришуха с разбегу,

И с грохотом воз покатил.

Воробушков стая слетела

С снопов, над телегой взвилась.

И Дарьюшка долго смотрела,

От солнца рукой заслонясь,

Как дети с отцом приближались

К дымящейся риге своей,

И ей из снопов улыбались

Румяные лица детей…

Чу, песня! знакомые звуки!

Хорош голосок у певца…

Последние признаки муки

У Дарьи исчезли с лица,

Душой улетая за песней,

Она отдалась ей вполне…

Нет в мире той песни прелестней,

Которую слышим во сне!

О чем она — бог ее знает!

Я слов уловить не умел,

Но сердце она утоляет,

В ней дольнего счастья предел.

В ней кроткая ласка участья,

Обеты любви без конца…

Улыбка довольства и счастья

У Дарьи не сходит с лица.

XXXV

Какой бы ценой ни досталось

Забвенье крестьянке моей,

Что нужды? Она улыбалась.

Жалеть мы не будем о ней.

Нет глубже, нет слаще покоя,

Какой посылает нам лес,

Недвижно, бестрепетно стоя

Под холодом зимних небес.

Нигде так глубоко и вольно

Не дышит усталая грудь,

И ежели жить нам довольно,

Нам слаще нигде не уснуть!

XXXVI

Ни звука! Душа умирает

Для скорби, для страсти. Стоишь

И чувствуешь, как покоряет

Ее эта мертвая тишь.

Ни звука! И видишь ты синий

Свод неба, да солнце, да лес,

В серебряно-матовый иней

Наряженный, полный чудес,

Влекущий неведомой тайной,

Глубоко бесстрастный… Но вот

Послышался шорох случайный —

Вершинами белка идет.

Ком снегу она уронила

На Дарью, прыгнув по сосне,

А Дарья стояла и стыла

В своем заколдованном сне…

1862–1863

Дедушка*

(Посвящается З-н-ч-е)

I

Раз у отца, в кабинете,

Саша портрет увидал,

Изображён на портрете

Был молодой генерал.

«Кто это? — спрашивал Саша. —

Кто?..» — «Это дедушка твой». —

И отвернулся папаша,

Низко поник головой.

«Что же не вижу его я?»

Папа ни слова в ответ.

Внук, перед дедушкой стоя,

Зорко глядит на портрет:

«Папа, чего ты вздыхаешь?

Умер он… жив? говори!»

— «Вырастешь, Саша, узнаешь».

— «То-то… ты скажешь, смотри!..»

II

«Дедушку знаешь, мамаша?» —

Матери сын говорит.

«Знаю», — и за руку Саша

Маму к портрету тащит,

Мама идёт против воли.

«Ты мне скажи про него,

Мама! недобрый он, что ли,

Что я не вижу его?

Ну, дорогая! ну, сделай

Милость, скажи что-нибудь!»

— «Нет, он и добрый и смелый,

Только несчастный». — На грудь

Голову скрыла мамаша,

Тяжко вздыхает, дрожит —

И зарыдала… А Саша

Зорко на деда глядит:

«Что же ты, мама, рыдаешь,

Слова не хочешь сказать!»

— «Вырастешь, Саша, узнаешь.

Лучше пойдём-ка гулять…»

III

В доме тревога большая.

Счастливы, светлы лицом,

Заново дом убирая,

Шепчутся мама с отцом.

Как весела их беседа!

Сын подмечает, молчит.

«Скоро увидишь ты деда!» —

Саше отец говорит…

Дедушкой только и бредит

Саша, — не может уснуть:

«Что же он долго не едет?..»

— «Друг мой! Далёк ему путь!»

Саша тоскливо вздыхает,

Думает: «Что за ответ!»

Вот наконец приезжает

Этот таинственный дед.

IV

Все, уж давно поджидая,

Встретили старого вдруг…

Благословил он, рыдая,

Дом, и семейство, и слуг,

Пыль отряхнул у порога,

С шеи торжественно снял

Образ распятого бога

И, покрестившись, сказал:

«Днесь я со всем примирился,

Что потерпел на веку!..»

Сын пред отцом преклонился,

Ноги омыл старику;

Белые кудри чесала

Дедушке Сашина мать,

Гладила их, целовала,

Сашу звала целовать.

Правой рукою мамашу

Дед обхватил, а другой

Гладил румяного Сашу:

«Экой красавчик какой!»

Дедушку пристальным взглядом

Саша рассматривал, — вдруг

Слёзы у мальчика градом

Хлынули, к дедушке внук

Кинулся: «Дедушка! где ты

Жил-пропадал столько лет?

Где же твои эполеты,

Что не в мундир ты одет?

Что на ноге ты скрываешь?

Ранена, что ли, рука?..»

— «Вырастешь, Саша, узнаешь.

Ну, поцелуй старика!..»

V

Повеселел, оживился,

Радостью дышит весь дом.

С дедушкой Саша сдружился,

Вечно гуляют вдвоём.

Ходят лугами, лесами,

Рвут васильки среди нив;

Дедушка древен годами,

Но ещё бодр и красив,

Зубы у дедушки целы,

Поступь, осанка тверда,

Кудри пушисты и белы,

Как серебро борода;

Строен, высокого роста,

Но как младенец глядит,

Как-то апостольски просто,

Ровно всегда говорит…

VI

Выйдут на берег покатый

К русской великой реке —

Свищет кулик вороватый,

Тысячи лап на песке;

Барку ведут бечевою,

Чу, бурлаков голоса!

Ровная гладь за рекою —

Нивы, покосы, леса.

Лёгкой прохладою дует

С медленных, дремлющих вод…

Дедушка землю целует,

Плачет — и тихо поёт…

«Дедушка! что ты роняешь

Крупные слёзы, как град?..»

— «Вырастешь, Саша, узнаешь!

Ты не печалься — я рад…»

VII

Рад я, что вижу картину

Милую с детства глазам.

Глянь-ка на эту равнину —

И полюби её сам!

Две-три усадьбы дворянских,

Двадцать господних церквей,

Сто деревенек крестьянских

Как на ладони на ней!

У лесу стадо пасётся —

Жаль, что скотинка мелка;

Песенка где-то поётся —

Жаль — неисходно горька!

Ропот: «Подайте же руку

Бедным крестьянам скорей!»

Тысячелетнюю муку,

Саша, ты слышишь ли в ней?..

«Надо, чтоб были здоровы

Овцы и лошади их,

Надо, чтоб были коровы

Толще московских купчих, —

Будет и в песне отрада,

Вместо унынья и мук.

Надо ли?» — «Дедушка, надо!»

— «То-то! попомни же, внук!..»

VIII

Озими пышному всходу,

Каждому цветику рад,

Дедушка хвалит природу,

Гладит крестьянских ребят.

Первое дело у деда

Потолковать с мужиком,

Тянется долго беседа,

Дедушка скажет потом:

«Скоро вам будет не трудно,

Будете вольный народ!»

И улыбнётся так чудно,

Радостью весь расцветёт.

Радость его разделяя,

Прыгало сердце у всех.

То-то улыбка святая!

То-то пленительный смех!

IX

«Скоро дадут им свободу, —

Внуку старик замечал: —

Только и нужно народу.

Чудо я, Саша, видал:

Горсточку русских сослали

В страшную глушь, за раскол,

Волю да землю им дали;

Год незаметно прошёл —

Едут туда комиссары,

Глядь — уж деревня стоит,

Риги, сараи, амбары!

В кузнице молот стучит,

Мельницу выстроят скоро.

Уж запаслись мужики

Зверем из тёмного бора,

Рыбой из вольной реки.

Вновь через год побывали,

Новое чудо нашли:

Жители хлеб собирали

С прежде бесплодной земли.

Дома одни лишь ребята

Да здоровенные псы;

Гуси кричат, поросята

Тычут в корыто носы…»

X

Так постепенно в полвека

Вырос огромный посад —

Воля и труд человека

Дивные дивы творят!

Всё принялось, раздобрело!

Сколько там, Саша, свиней,

Перед селением бело

На полверсты от гусей;

Как там возделаны нивы,

Как там обильны стада!

Высокорослы, красивы

Жители, бодры всегда,

Видно — ведётся копейка!

Бабу там холит мужик:

В праздник на ней душегрейка —

Из соболей воротник!

XI

«Дети до возраста в неге,

Конь — хоть сейчас на завод —

В кованой, прочной телеге

Сотню пудов увезёт…

Сыты там кони-то, сыты,

Каждый там сыто живёт,

Тёсом там избы-то крыты,

Ну уж зато и народ!

Взросшие в нравах суровых,

Сами творят они суд,

Рекрутов ставят здоровых,

Трезво и честно живут,

Подати платят до срока,

Только ты